Журнал «День и Ночь» №3 2009 г.

Очаг — известное слово в нашем городе. «Очаг» — это гимназия в Харькове.

Об «Очаге» можно столько разного услышать.

Выпускник наш рассказывает: «Преподаватель в институте на истории культуры говорит: было такое дело — Эдип. Все сразу: не, не знаем, не слышали. Я говорю: знаю. И потом с преподом о роке и судьбе спорили даже после пары, на улице, пили, курили и спорили».

Ну что ж, приятно: наши дети обучены о роке и судьбе поспорить.

Тётя в городском автобусе, проверяющая билеты: «Вы в „Очаге“ работаете? Они у вас там все вундеркинды (с иронией). Кто учиться не хочет, из всех школ повыгоняли, к вам идёт».

Ну что ж, обидно. Есть ли правда в её словах?

«Очаг», с одной стороны — аббревиатура, расшифровывается так: общеобразовательная частная гимназия. С другой стороны, важно прямое значение этого слова: тёплое и объединяющее, — и оно-то бросает отсвет на всё, чего ни есть в «Очаге».

Мастером такой игры: прямое значение, переносное, буквы, звуки, раскинутые для объятия руки. — был один из основателей гимназии детский поэт Вадим Александрович Левин. Но всё же название, наверное, основатели придумали вдвоём: Евгений Валентинович Медреш и Левин. Потом Левин уехал на житьё-бытьё в разные страны, а Медреш остался директором на долгие годы жизни «Очага», которых на сегодня 17. Медреш остался хранителем, а может, скорее, созидателем духа «Очага», и этот дух есть главное.

На одном из выпускных вечеров дети выходили по одному на сцену и говорили: «„Очаг“ — это…» Говорили что-то своё, неожиданное, не известное другим. Один мальчик (Русик Борисов) вышел и несколько раз прокричал: «Очаг» — это свобода! «„Очаг“ — это свобода!»

В выпускных альбомах дети пишут, что им запомнилось за годы ученья. Им обычно запоминаются походы, праздники, необычные гости в школе, песни, которые они пели или сочиняли сами, а также невероятные проказы… А я помню их сочинения, необычные мысли, дискуссии. И каждый раз удивляюсь несовпадению наших воспоминаний. Я знаю, всё верно — они, дети, помнят в школе, грубо говоря, перемены; а я, учитель, люблю, грубо говоря, литературу; мне важны дети, литература и их встреча друг с другом. Вот эти встречи я и запоминаю.

А вот тут, когда Русик Борисов сказал, совпали моё и детское: да, «Очаг» — это свобода. Наверное, не случайно «Очаг» возник в 1992 году в свободной Украине.

Но важно разобраться, что за этим словом стоит. Как понимает эту свободу Русик, и как понимаю её, скажем, я.

У нас не принято орать на детей. Учителя, для которых это «не принято», неприемлемо, обычно в «Очаге» не задерживаются.

Но у нас не принято орать и на учителей. Ни директор, ни завучи орать не будут. Если у школы неприятности, совсем не обязательно, что их спустят по цепочке вниз, как это часто бывает в других заслуженных коллективах. Если учителю что-то нужно: какая-нибудь неведомая миру справка или невиданное одолжение — в «Очаге», скорее всего, администрация это сделает. И сама эта атмосфера: «можно всё, что возможно и не ущемляет других людей», — эта атмосфера часто идёт сверху вниз и доходит к детям.

Можно позвонить от секретаря? — Можно. У меня голова болит. Можно у вас в учительской чаю попить? — Можно. Можно пересдать эту контрольную? — Можно.

В редких случаях, когда я бываю в других школах, я удивляюсь сразу ощущению несвободы, «неочаговскости», униженности детей, родителей, учителей. Ждите за дверью, телефон не для детей, родителям до звонка быть на улице. Одни формы речи чего стоят!

Многие дети, прибитые в других школах учителями или жестокостью детей (с которой не могут справиться взрослые, или не хотят справляться), расцветают в «Очаге». Часто слышишь: я до «Очага» в три школы носа не показывал.

Бывает, что этот пьянящий воздух свободы, как профессору Плейшнеру из «Семнадцати мгновений весны», какому-то ребёнку не показан. Я-то думаю, что свобода хороша для человеческой особи в принципе, просто у этого ребёнка механизмы нарушены предыдущим дурным воспитанием.

А бывает, что механизмы нарушены у родителей. За последнее время я уже дважды видела, как родители забирают ребёнка из «Очага», приговаривая: «Слишком хорошо, слишком мягко, ему же потом жизнь жить у нас, в нашем мире».

Подразумевается: ребёнку-то жить в атмосфере житейского зла, несвободы, а вы его окружаете, грубо говоря, добром.

Я думаю: пока росток мал, его нужно поливать, беречь и окучивать, а уж окрепнув, став деревом, он сам выдержит засуху.

Не случайно, что в таком «Очаге» есть особый целостный гуманитарный курс, рассчитанный на несколько лет обучения. Это очень важная для меня составляющая жизни школы, о принципах курса и его воплощении — отдельно.

Сейчас вот о чём: мне кажется, что без этого курса на восемьдесят процентов «Очаг» был бы не собой, а уж на сто процентов этот курс может жить только в такой атмосфере, как воздух «Очага».

Недавно я была на курсах повышения квалификации учителей языка и литературы. Главное, на что жаловались учителя: дети не читают. А у нас читают. Не все и не всё, но главным образом — да, читают. И сочинения не качают из сети, а пишут сами.

Это достигается особыми педагогическими методами. И человеческими методами, которые тоже можно назвать педагогическими. В частности, заинтересованностью учителя и всего учебного сообщества детей в каждом ребёнке, в личностном, особенном, обоснованном, продуманном высказывании каждого ученика. В его особом собственном мнении. (Что ж, в этом тоже есть опасность. Учась в институте, наши дети часто жалуются: нас не слушают, никому не интересно, что мы думаем. А мы привыкли быть вам интересными).

Подростки, которым так важно засвидетельствовать своё присутствие в мире, могут высказать свои суждения о книгах, о героях (и, говоря о героях, косвенным образом — о себе), о жизни вообще, о стране своей, наконец.

Бывают «обломы» в нашей учительской жизни: не хватает педагогических средств, психологических знаний, иногда сил и времени, чтобы помочь ребёнку или просто-напросто справиться с ним. И если ребёнок мешает учиться и нормально жить в школе другим детям, мы его из «Очага» выгоняем. Но это бывает не так часто. Куда он пойдёт, горемыка?

Но я сейчас не об «обломах». Если бы их было слишком много, я бы в «Очаге» не работала. В конце концов, есть специальности и полегче. Я о радости.

Жил себе мальчик Вова в пятом классе. Ничего не мог сказать и написать. Отсутствовала речь — устная и письменная. Учителя знают: полстраницы пишутся одним предложением без знаков препинания, и мысль запутывается сама в себе и в своём синтаксисе.

Потихоньку у Вовы желание учиться появлялось, и книжки читать, и быть успешным. К десятому классу и речь письменная появилась. Честно говоря, такое бывает нечасто.

Мне нравится, что Вова надо мной подшучивает. Когда я ищу слова о произведении, Вова в паузе вставляет наше (Владимира Зиновьевича Осетинского и моё) выражение: «Как это сделано!» А я его называю «мой друг Вова».

Всё это возможно только при свободе учителя. Учитель готовит урок по своему плану и разумению, но очень чутко реагирует на высказывания детей и может свой план изменить на ходу. Для этого учитель должен сам не бояться того уровня свободы, который им же и задан, не бояться самых невероятных высказываний детей, а иметь собственное мнение о книге и, самое страшное, — о жизни.