Журнал День и ночь

Я не уйду из камеры сонета, Из плена неподатливой строки, Пока его холодного скелета Не переплавлю в золото реки Далёкого приснившегося лета, Доспехов не разрушу в черепки Прикосновеньем ласкового света И бабушкиной сдержанной руки, Не изотру в мельчайшие пылинки О дядин уходящий силуэт И слюдяные окна керосинки. О пеночку, в струящейся берёзе Поющую устало… Как поэт, Уже давно тоскующий по прозе.

Из Горация

Милая моя, чьей мы ждём помощи? За моим окном застывшая вишня И в погожий день так и не решится Шевельнуть веткой. Много ли, скажи, радости в гордыне? Я ли не смогу быть тебе опорой? Сколько не молчи, врозь не пережить нам Долгую зиму. Только прикажи — на полу у двери Лягу, покорный. Для себя возьму лишь Мелочей пустяк и стихов любимых Ветхую книгу. Мне и одному в заброшенном доме Знать, что ты живёшь, было бы радостью, Если бы я мог на твои морщины Смотреть без боли.

Туман

1. Хотя бы раз уехать вдаль, где нету Не знаю кем придуманных забот И где тебя никто не узнает По кашлю, пиджаку и силуэту. Мне снится ночь, готовая к рассвету, Чужого неба странный разворот, Неяркий свет, оконный переплёт И тишина, похожая на эту. Мне снится лист бумаги на столе, Набоковская бабочка в стекле, Альпийское спокойствие отеля. О, Господи… И как бы я берег Бессмысленную песню коростеля И тучи золотистый козырёк. 2. Не мучь меня своею красотой, Не простирай доверчивого крова — Я слишком много принесу чужого В твой дом, ещё никем не обжитой. И говорить о будущем постой: Я осень понимаю с полуслова. Пора, мой друг… Холодный и густой, Плывёт туман вдоль берега седого. Чем я украшу молодость твою? Поверь, я сам себя не узнаю, С тех пор, как лишь в тумане оживаю Среди родных и милых мне теней, И вместе с ними молча допиваю Тоску и славу их далёких дней. 3. Который день сосульки на весле Поднятой шлюпки. Океан без края. Каюта. Ночь. Постель, слегка сырая, И «Тёмные аллеи» на столе. Мы рождены в пути на корабле, Идущим в неизвестность, невзирая На слёзы стариков, что умирая, Не прекращали думать о земле. Когда во сне кончаются скитанья, И милые в тумане очертанья Я узнаю, тоскуя и любя, Я просыпаюсь. И во тьме беззвёздной Стою, как тень, у поручня над бездной. О, Муза! Что б я делал без тебя?! 4. Я в эти дни волнуюсь неспроста, А ты одна в таинственной печали Стоишь на просыхающем увале И озираешь милые места. Была и мне по силам красота, И в свой меня черёд не миновали Дымы отодвигающейся дали И взора напряжённого тщета. Теперь иные ближе мне картины, Там берег белый, колотые льдины И лодки занесённая корма. И на душе яснейшая погода, И вся её мятежная природа Давно в ладу с заботами ума. 5. Там на заре бубнят тетерева, В тумане сосны высятся, безноги, И тень ветлы маячит у дороги Как чья-то прорастает булава. Там у костра, горящего едва, Три брата спят, не ведая тревоги. Им холодок поеживает ноги, Им пепел осыпает рукава. В то утро не над их ли головами Шептались птицы вещими словами: — Кого зовёт любимая с крыльца, Кого земля сырая, а кого-то Рубаха, пожелтевшая от пота И нищая дорога мудреца. Тревожная и тихая погода, Высокие, как небо, дерева, И штукатуркой сыпется листва С немого протекающего свода. Есть в жизни предков древняя свобода Платить судьбой за лучшие слова. Их Муза в смертный час ещё жива Величьем исчезающего рода. Так жив и я. И Лира не забыла, Как падал снег на чёрные стропила Нагих ветвей. Как осень, сжав уста, Ушла одна с пустынного бульвара, И новый день не поднял с тротуара Перчатку пятипалого листа.

Перед охотой

1. Дай адрес. Уезжай. Мой Енисей В огнях судов и неподвижных створах, С утра туман, шаги по гальке, шорох Заклёпок и пески в следах гусей. Уже без шапки холодно, уже На рыжий лес пикирует кедровка, И бродит вдоль по острову верховка, Как шкипер по оставленной барже. Каюта. Блик воды на потолке. Стук лодки под бортом у теплохода. Рывок шнура и давняя свобода До берега домчаться налегке. 2. Седое утро. Груз на берегу. Отставшая кричит в тумане ржанка И в красной куртке смотрит горожанка С высокой палубы на серую тайгу. На избы серые, на серый берег, где Мотор в следах дождя и холод рукояти, И лодка длинная, как «Песнь и Гайавате», Уже стоит, качаясь на воде. Широкий плёс. Предчувствием шуги Речную сводит кожу. Холодает. И небо осторожно покидает Косое облако с краями из фольги. 3. Дрожат борта. Мотор гудит струной, Настроенной на ровное движенье Без спешки, и деревьев отраженье Коверкается масляной волной. Напарник, запакованный в сукно, Сидит поверх мешков спиной по ходу, Уставившись сквозь выпуклую воду В узорчатое галечное дно. И, отвалсь на рог бензопилы, Болтает спирт в полупустой бутылке, А ветер треплет пену на обмылке Водой и временем изъеденной скалы. За мысом снежный чудится заряд, И с лиственниц дождём слетает хвоя, И ощущенье воли и покоя По телу растекается, как яд.

Сольвейг прибегает на лыжах..

Ибсен

Мне оставлено наследство От гомеровой тени До опасного соседства Замечательной родни. Я не трогал ваши перья, Не вертелся у стола И не рвался в подмастерья. Но она меня нашла. Я узнал Ее по звуку Крыл, рождающих беду. Я бы рад отдернуть руку, Да не я ее веду. … Прибежавшая на лыжах, Все решившая сама, Когда я еще не выжег На столе ее клейма. Охота. Я люблю, придя, шатаясь, С горячими сосульками на лбу, Сняв тозовку, ввалиться спотыкаясь, В холодную и тесную избу. Там печки неохотная работа, И в полутьме тяжёлый куль с крупой Сбивает шапку, мокрую от пота. Под тонкой и прозрачной скорлупой Люблю фитиль в пылающей короне, Капканов беспорядок на полу, Стук льдышки в чайнике и шорох в микрофоне Холодной рации, вокруг трубы в углу Распятые таёжные доспехи. Далёкий, побежающий помехи, Переговор товарищей ночной И русской Музы строгий позывной. … С утра собаки скачут на ветру, Кусают снег и лают друг на друга, Патронташа тяжёлая подпруга Подтянута на новую дыру. Морозный воздух свеж, как нашатырь, Горят верхушки лиственниц крестами И благовестит звонкими клёстами Тайги великолепный монастырь.

п. Бахта

Лана Райберг Лестница в небо или записки провинциалки

Глава 1 Полёт в неизвестность

Я в аэропорту Шереметьево. Улетаю в Америку. Уже прошла таможенный контроль и по узкому коридору продвигаюсь к стеклянной будке — там в последний раз проверяют документы перед выходом на посадочную полосу. Оглянувшись, приостановилась. И чуть не была сбита с ног идущим сзади мужчиной с девочкой на руках, который также смотрел назад, туда, где за ограждением бушевала толпа провожающих. Вскинутые руки посылают последний привет уходящим. Из ровного гула голосов прорываются отдельные выкрики:

— Не забывай! Пиши!

Слёзы закипели, остыли и застряли в горле.

Протягиваю пограничнику документы и ещё раз пытаюсь увидеть в толпе дорогие лица, хотя меня никто не провожает. Пограничник дежурно произносит:

— Проходите! — и стеклянная труба засасывает в своё прозрачное чрево, чтобы выплюнуть через несколько метров в ослепительном, роскошном зале. Кругом зеркала, стекло, в витринах выставлена бижутерия. Золотые колечки и кулоны пугают трёхзначными цифрами, перед которыми раздувается толстый значок, похожий на букву эс. Отвожу загипнотизированный взгляд от завораживающего блеска витрин и незаметно оглядываю себя.

Ещё три минуты назад я была в совсем другом мире — грязном, опасном, голодном и полном забот. В мире, где я себя чувствовала, как рыба в воде. Почему же сейчас, среди всего этого вожделенного блеска и роскоши я так растерялась? Стеклянный зал отгородил меня от прошлого, а о будущем не имею ни малейшего представления. Усаживаюсь в кресло и сосредоточенно смотрю на горящее кровавыми цифрами табло моего рейса — это уже вторая попытка улететь в новую жизнь. На этот раз, кажется, удачная.

Лежу, уткнувшись носом в стенку. Стена светло-зелёная, масляная краска облупилась, обнажая штукатурку. Хочется отковырнуть кусочек, но нету сил. Железная сетка кровати прогибается под тяжестью тела и скрипит. Я в больнице со вчерашнего вечера. Вчера Маринка вошла в мою квартиру и здорово испугалась, обнаружив завёрнутую в плед и лежащую на тахте хозяйку. Ведь только два дня назад она провожала меня в аэропорт, и ей я оставила ключи от своей квартиры. Маринка не охала и не донимала расспросами, почему я вернулась. Она посмотрела на мои потрескавшиеся губы, воспалённые глаза и сразу вызвала «Скорую». В больнице купать в ванне, нарушая инструкцию, меня не стали, спросили только:

— Вшей нет?

Я ответила:

— Нет, — и потеряла сознание.

Ровный гул моторов убаюкивает, и меня начинает клонить в сон. Впервые лечу самолётом и потому страшно боюсь. В животе холодок от ужаса. Смотрю в иллюминатор на облака и мысленно прощаюсь с жизнью. Иллюминатор затягивает белёсая полоса, и создаётся иллюзия того, что еду в автобусе, а за окном туман. Страх немного отпускает. Вежливая стюардесса дотошно расспрашивает, чего я хочу выпить. Мне абсолютно всё равно. Какая разница — пепси или кока-кола? Стюардесса заученно улыбается.