Журнал «Если», 2000 № 12

— Ну конечно же. Милости прошу.

— Разрешите вас чем-нибудь угостить?

— Нет-нет, все в порядке, спасибо, — ответил неприметный, указывая на почти полную кружку перед собой. На дальнем плане виднелось то, что можно лицезреть в любом баре: бармен за стойкой, посетители, сидящие поодиночке и по двое. Не на чем было задержать взгляд.

— Мы с вами никогда в жизни не встречались, верно?

— Насколько я помню — ни разу.

— Хорошо, хорошо. Я — Петтигрю, Дэниэл Р. Петтигрю. А вы?

— Мейсон. Джордж Герберт Мейсон, если вам нужно мое полное имя.

— Что ж, по-моему, так будет лучше, согласны? Джордж… Герберт… Мейсон… — повторил Петтигрю, точно стараясь запомнить эти три слова. — А теперь позвольте ваш номер телефона.

Подобное нахальство просто напрашивается на подобающий ответ, но Мейсон всего лишь промолвил:

— Меня легко найти в телефонной книге.

— Да, но вдруг там несколько… Нам нельзя терять время. Ну пожалуйста!

— Хорошо, это, в конце концов, вовсе не секрет. Два-три-два, пять…

— Погодите, вы диктуете слишком быстро. Два… три… два…

— Пять-четыре-пять-четыре.

— Вот это удача. Не так уж сложно запомнить.

— А что же вы не записываете, если вам это так важно?

На это Петтигрю улыбнулся с видом бывалого человека — и тут же разочарованно понурил голову.

— Разве вы не знаете, что записывать бесполезно? Ну да ладно: два-три-два, пять-четыре-пять-четыре. Давайте-ка и я вам свой оставлю, на всякий случай. Семь…

— Мне не нужен ваш номер, мистер Петтигрю, — прервал его Мейсон с легким нетерпением в голосе, — должен сказать, я уже несколько сожалею, что дал вам свой.

— Но вам обязательно нужно запомнить мой телефон.

— Глупости; или вы меня силком хотите заставить?

— Хорошо, тогда пусть будет фраза — давайте договоримся, какими фразами мы обменяемся утром.

— Вам не затруднит объяснить, к чему все это?

— Прошу вас, время истекает!

— Что это вы заладили: время, время!..

— Все может измениться в любой момент, и я окажусь совсем в другом месте, и то же самое может случиться с вами, хотя меня уже мучит сомнение, что….

— Мистер Петтигрю, объясните немедленно, о чем вы толкуете, или я прикажу вас вывести.

— Ну ладно, — ответил Петтигрю, на глазах поникнув, — но, боюсь, толку от этого не будет. Видите ли, вначале я счел вас настоящим из-за вашей манеры…

— Ради бога, избавьте меня от этих инфантильных оскорблений. Значит, я не настоящий человек, — оскорбленно пробурчал Мейсон.

— Я в другом смысле. Я выразился в самом буквальном смысле, какой только возможен.

— О Боже. Вы с ума спятили или пьяны? Или и то, и другое вместе?

— Нет, поверьте. Я в данный момент сплю.

— Спите? — на заурядном лице Мейсона выразилось недоверчивое изумление.

— Да. Как я уже упомянул, вначале я принял вас за такого же настоящего человека, который находится в том же положении, что и я: крепко спит и видит сон, отлично осознавая этот факт. Я предположил, что вам не терпится обменяться именами, телефонами и так далее, чтобы наутро связаться и увериться в том, что сон был общим. Так мы удостоверимся в существовании удивительных свойств сознания, верно. Вот только ужасная досада — так редко осознаешь, что спишь. За последние двадцать лет мне удалось предпринять этот эксперимент всего четыре-пять раз, и пока он не увенчался успехом. Либо я забываю подробности, либо оказывается, что такого человека не существует. Но я продолжу…

— Вы больны.

— О нет. Конечно, вы вполне способны вообразить, будто существуете на самом деле. Но это маловероятно, иначе, мне кажется, вы бы не спорили — а по одному моему намеку догадались об истинной природе мира. И все же вполне возможно, что я не прав.

— Значит, для вас еще не все потеряно, — успокоившись, Мейсон неторопливо закурил сигарету. — Я в этих делах не мастак, но раз уж вы сами признаетесь, что можете ошибаться, значит, вы еще не совсем того… А теперь позвольте вас уверить, что я возник не пять минут назад и не в вашей голове. Меня зовут, как я уже сказал, Джордж Герберт Мейсон. Сорок шесть лет, женат, трое детей, служу по мебельной части… о черт, описывать свою жизнь хотя бы в самых общих чертах я мог бы всю ночь, как и любой нормальный человек. Давайте же допьем пиво и пойдем ко мне домой, а уж там…

— Вы всего лишь персонаж моего сна. Мне снится, что вы мне это говорите, — почти вскричал Петтигрю. — Два-три-два, пять-четыре-пять-четыре. Я наберу этот номер, если он вообще существует, но трубку поднимете не вы. Два-три-два…

— Да что вы так разволновались, мистер Петтигрю?

— Да ведь в любой момент с вами может случиться нечто непредсказуемое.

— Нечто непред… Вы мне угрожаете?

Петтигрю часто задышал. Его тонкие черты исказились, на глазах окарикатуриваясь, рубчатая поверхность твидового пиджака начала смазываться.

— Телефон! — завопил он.

— Телефон? — переспросил Мейсон, хлопая глазами: по телу Петтигрю бежала самая натуральная рябь.

— Телефон на тумбочке! У моей кровати! Я просыпаюсь!

Мейсон схватил своего собеседника за руку, но эта рука постепенно утратила очертания, превратившись в смутный, быстро угасающий солнечный зайчик; когда же Мейсон поглядел на руку, которой только что пытался удержать Петтигрю, на свою собственную руку, то увидел полуослепшими глазами, что эта рука также лишилась пальцев, ладони, кожи… словом, перестала быть.

Перевела с английского Светлана СИЛАКОВА

Майклин Пендлтон СОРИАНСКИЙ ОБРАЗ ДЕЙСТВИЙ

Я с первого взгляда распознала в нем правительственного чиновника. Строгий комбинезон из серой кожи, короткие темные, зачесанные назад волосы, зеркальные ультрафиолетовые очки, сдвинутые на макушку. Сначала я было приняла его за налоговика, поэтому ужасно удивилась, увидев серебряные головы бизонов, символ министерства промышленности, сверкающие на его узком воротничке. Он вышел из-за угла конюшни, высоко поднимая ноги, словно боялся запачкать начищенные до блеска ботфорты. И, к моему удивлению, жадно пожирал глазами мою упряжку, словно она была из чистого золота и каждую минуту грозила растаять.

Я только сейчас облила соршей водой. Пар поднимался от усеянных зелеными пятнами шкур. Сорши деловито расправляли мускулистые конечности и что-то щебетали в приступе возбуждения, сходившего за прилив адреналина в их ксенозаврской породе. Все трое еще не успели прийти в себя от радости победы: ноздри-щелочки раздувались, мембраны, как печные заслонки, скользили вверх-вниз над оранжевыми глазами, пасти полуоткрыты в сорианском варианте торжествующей улыбки, так что можно было увидеть ряды загибающихся назад острых зубов.