Журнал наблюдений за двадцать лет
Шрифт:
Начальство с недавних пор было озабочено тем, что санитар в смене Лужина уже месяц не являлся на работу. Это был тот самый знаток тюремной жизни, которого я встретил, впервые придя в отделение. В связи с этим, меня вместе с Вадимом послали к нему домой нарочными за приглашением прогульщика к главврачу. Мы отправились в путь и вскоре пришли по адресу. Дверь нам открыл сам виновник визита. Он был явно в изменённом состоянии сознания, но запаха алкоголя не чувствовалось. После нашего приглашения он радостно поведал о случившейся с ним беде:
– Прикиньте, чуваки, калымили мы тут у коммерса, ремонтировали ему машину. А когда сделали-повезли нас обратно на «УАЗике» и мы тут раз-и кувырнулись. «УАЗик» загорелся, а я еле выбрался из него. Верхняя одежда вся сгорела, мне даже не в чем было на работу выйти…
Нам быстро надоело слушать эти наркоманские
После обеда, потирая руки мой напарник с вернувшимся медбратом уединились в раздевалке с какой-то тайной целью. Я же должен был, не задавая лишних вопросов, работать на коридоре. Что я и делал.
Палата №4 имела статус «элитной». И содержавшиеся там больные отличались спокойным нравом и дисциплиной. Лидером там был некий Олег Комягин, в прошлом-участник одной крупной ОПГ. Увидев в то день меня в одиночестве, он решил в тихий час завести со мной разговор:
– Виталий, в коридоре что-то сегодня грязно. Кто у тебя шнырь?
– Кто-кто? – Спросил я.
– Ну, уборщик, то есть. Ты ведь ни разу не сидел? Это хорошо. Поверь, ничего интересного там нет. А твои коллеги что сейчас делают-бухают что ли? Что-то зачастили они. Помнится, когда Куча затеял большую драку, Щукарь спал вот здесь, под столом и храпел. И когда тот же Куча бил Соснина, нам самим пришлось их разнимать. А вся смена в раздевалке сидела. Мы тогда, вечером, ключи у Щуки взяли и сами всех больных по палатам закрыли, а потом-ключи санитару в карман сунули и свою дверь прикрыли. Ты нас тоже- не закрывай, мы без особой нужды никуда не выйдем.
– А кто такой этот Соснин? Он лежит во второй палате, но на «петуха» не похож. – Поинтересовался я.
– Соснин это – скверный тип. Он с молодости был карточным шулером. И когда сидел в тюрьме, развлекался тем, что играл в карты с молодыми и неопытными ребятами. А на кон всегда ставил-задний проход. Проигравшийся ему очередной дурачок быстро оказывался возле параши, будучи «опущенным». Однажды смотрящему надоело это всё, и он подослал в камеру к Соснину шулера покруче. Ну, и теперь – Соснина за проигрыш отымели и возле параши посадили. Пока я здесь нахожусь – он постоянно будет жить в «петушатнике».
– И часто такое в тюрьме бывает? – Снова поинтересовался я.
– Ну, вообще-то, по понятиям, это запрещено. Но бывает всякое. Вот например – Огурец. Он, когда сидел в своей камере, попался на «крысятничестве» и его тоже – опустили за это. Такое всё равно – бывает.
Олег Комягин когда-то учился на хирурга, но не успел закончить институт-сел за ограбление. Он был очень начитанным, немолодым уже мужчиной, у которого на воле была своя семья и взрослая дочь. Он любил, иногда поговорить и был хорошим собеседником, почти не употреблял бранных слов и часто помогал нам наводить порядок в среде больных.
Тем временем в раздевалке становилось шумно. Под аккомпанемент невесть откуда взявшегося радиоприёмника Вадик вертел ногами твист, а Жоржик отплясывал рядом «присядку». Когда же наступил вечер, и друзья решили не дожидаясь конца смены продолжить банкет у Жоржика дома.
– А жена как, не заругает? – Решил уточнить Вадик.
– Кто?! Жена?! Да кто такая жена?! Я же её к ногтю тут же прижму, к ногтю!!! – Уверял Жорж, складывая остатки трапезы в свою сумку.
Вадик пошёл налегке, захватив с собой лишь бидон со столовской кашей для своей дворовой собаки. Дальнейшие события описывались участниками так. Попутно зайдя в магазин, наши герои без особого труда добрались до квартиры Жоржика. После нескольких неудачных попыток открыть дверь, последняя отомкнулась изнутри и на пороге стояла крупная и очень злая жена Жоржика. Она взяла за шиворот супруга и швырнула его в коридор. При этом её муж сильно ударился головой об угол и тихо застонал. Дальше она проделала то же самое и с Вадимом, только Вадик полетел не в квартиру, а вниз по лестнице. Вслед за ним вдогонку полетел бидон с кашей и ударился о затылок медбрата, вывалив своё содержимое на лестничный пролёт.
– Посидели, бл***! – Пробормотал Вадик, выходя из подъезда и почёсывая затылок. Судя по всему, дворовая собака дома Короленко осталась в тот вечер голодная.
На следующий день, как ни в чём не бывало, наши друзья пришли на ночную смену. Штатно отработав до полуночи все разбрелись по местам. Я с Жоржиком дежурил в коридоре. Около часу ночи раздался шум в раздевалке. И через какое-то
время до меня дошло, что к нам приехала Настенька, в гости. Моя смена сразу же вскочила со своих мест, кто где был, и принялась встречать гостью. Кто-то побежал в магазин. Благо, тогда были круглосуточные точки продаж всего нужного. Кто-то принялся накрывать на стол. Мне же-снова посчастливилось уклониться от мероприятия, обо мне попросту забыли, и я смог спокойно продолжать свой сон прямо в коридоре. Во сколько импровизированный банкет закончился – я не знаю. Утром из смены остались лишь Жорж и кто-то из медсестёр. Вместо чая на завтрак мой напарник утолял жажду оставшимся портвейном и, кое-как, покормив больных и сдав дежурство пришедшему Уланову, все стали расходиться по домам. Мой напарник какое-то время ещё рассказывал Андрею содержание какой-то давно прочитанной книги, внезапно заинтересовавшей моего бывшего сокурсника. Задержавшись на полчаса, санитар, наконец направился к выходу. У ворот больницы Жоржика уже поджидали суровые стражи порядка. Взяв его за рукава, они повели его в милицейскую «буханку», припаркованную неподалёку. Проходившие мимо прохожие сочувственно провожали арестанта взглядом, прекрасно понимая, что ближайшее время нашему санитару предстоит провести в вытрезвителе.Санитару-наркоману повезло ещё меньше. Его всё-таки рассчитали; не в тот день, чуть позже. Бывало-что увольнение становилось известно всем, а бывало-наоборот. Человек пропадал из поля зрения и, спохватившись через большое время, ты начинал выяснять-что да как. А сотрудника уже нет несколько месяцев. То же относилось и к больным. Если человек остался для тебя незаметен и в переводе ты не принимал никакого участия-ничего удивительного, если через довольно долгое время получалась «пропажа». Особенно-после отпуска.
Глава 13. Баня.
Как-то, в очередной раз, пришёл я на смену. Кажется, что это был вторник. На улице уже было всё запорошено мягким пушистым снегом, а температура опустилась намного ниже нуля. В больнице вертелась обычная суета и мало кто замечал изменения. У нас рассчитались двое пожилых средних медработника. И на их место взяли Уланова и как-то упомянутую мной Марину Семёнову, которая была к тому времени беременна. Работать ей было не обязательно, поэтому основным занятием на работе у неё являлось перенос округлившегося живота с одного места на другое. В её поведении тоже наблюдались сдвиги: теперь она иногда бросала в мой адрес сухие реплики, и я был сильно удивлён, что Марина научилась разговаривать с неодушевлённым предметом.
Уланов был весьма доволен карьерным ростом. Он с удовольствием использовал своё служебное положение для «наведения порядка». У него всегда был наготове шприц с аминазином. И заметив какое-нибудь незначительное нарушение порядка, он незамедлительно пускал его в ход. Разумеется, четвёртая палата была образцом дисциплины даже у него. Полушкин не замечал самовольного назначения инъекций медбратом, к которому предписывалось относиться по-особенному. Придерживаясь собственной доктрины «создания благоприятного психологического климата в отделении» заведующий распространял её и на свои отношения с руководством больницы. Это было поважнее, чем интересы каких-то там больных. Многим это нравилось. Собирая весь негатив на себя, Андрей избавлял своих коллег по смене от некоторых проблем, связанных с медицинской этикой. В плюсе были все: и сам Андрей, который смог почувствовать себя могущественным; и медсёстры, прячась за его спиной-им можно было, не отвлекаясь на работу, заниматься своими делами; и сами больные теперь ощущали святость великих страдальцев, ведь все их беды теперь можно было персонифицировать на медбрата-самодура, а не на свою дурную голову. К тому же Уланов был окрылён той мыслью, что у него намечается свадьба и настанет новый увлекательный период в жизни. И теперь, при каждом удобном случае он ехидно меня поддевал:
– Ну что, Виталик, когда сам-то женишься? Как-то ты неправильно себя ведёшь. Люди могут подумать о тебе всякое-нехорошее…
Мне было нечего ответить. Все те знакомые девушки, которые были ещё свободны, избегали общения со мной. И я не мог упрекнуть их в этом. Дело личное. Если они меня считали хуже мигрантов из Средней Азии или бомжей-алкоголиков, то это их дело. Никто мне ничего не обязан. Неприятные издевательские упрёки со временем лишь нарастали. В них чувствовалось одно только злорадство. Ладно, утешал себя я, люди тоже когда-нибудь столкнутся с непреодолимыми препятствиями и бедами, вспомнят, может, тогда они мою невольную грусть и тоску.