Журнал Наш Современник 2007 #3
Шрифт:
Юрий Павлов Крест над Днепром
О религиозности автора “Белой Гварии“
Немало исследователей утверждают, что Булгаков — атеист и даже сатанист. Думаю, нет оснований говорить об атеизме как неизменной величине мировоззрения писателя, а сатанизм — это из области фантазии.
Булгаковскую позицию в “Белой гвардии” проясняют следующие дневниковые записи, сделанные в период работы над романом: “Итак, будем надеяться на Бога и жить. Это единственный и лучший способ”; “Но, видит Бог, одна только любовь к литературе и была причиной этого”; “Помоги мне, Господи”; “Что будет с Россией, знает один Бог. Пусть Он ей поможет”; “Богу сил!”; “Когда я бегло проглядел у себя дома вечером номера “Безбожника”, был потрясён. Соль не в идее, её можно доказать документально: Иисуса Христа изображают в виде негодяя и мошенника,
Имя Господа довольно часто — более 150 раз — называется героями “Белой гвардии”. В одних случаях — их меньшинство — это происходит формально-машинально, как, например, в начале монолога подполковника Щеткина: “Ах, Боже мой. Ну, конечно же. Сейчас. Эй, вестовые (…)”. В других случаях обращение к Господу или называние Его имени происходит осознанно, как в молитвах Елены Турбиной, Ивана Русакова, Якова Фельдмана.
К помощи Божьей взывают многие и разные — по национальности, политическим взглядам, нравственному уровню — герои романа. Чаще всего это происходит в критических пограничных ситуациях: в момент опасности, на краю гибели — физической или моральной. И, естественно, определяющую роль для понимания героя играет то, какую цель при помощи молитвы пытается достичь просящий. Для выяснения этой цели приведу молитвы Турбиной, Русакова, Фельдмана: “На тебя одна надежда, Пречистая Дева. На тебя. Умоли сына своего, умоли Господа Бога, чтоб послал чудо… Пусть Сергей не возвращается… Отымаешь, отымай, но этого смертью не карай… Все мы в крови повинны, но ты не карай”; “Господи, прости и помилуй за то, что я написал эти гнусные слова… Я верю в тебя! Верю душой, телом, каждой нитью мозга. Верю и прибегаю только к тебе… У меня нет надежды ни на кого, кроме как на тебя. Прости меня и сделай так, чтобы лекарства мне помогли! Прости меня, что я решил, будто бы тебя нет: если бы тебя не было, я был бы сейчас жалкой паршивой собакой без надежды. Но я человек и силён только потому, что ты существуешь, и во всякую минуту я могу обратиться к тебе с мольбой о помощи… Не дай мне сгинуть, и я клянусь, что я вновь стану человеком”; “Боже! Сотвори чудо. Одиннадцать тысяч карбованцев… Всё берите. Но только дайте жизнь! Дай! Шмаисроэль!”.
Эти молитвы показательны в нескольких отношениях. Во-первых, слова Елены Турбиной об общей ответственности позволяют говорить о христианской составляющей её личности. Сознательно избегаю понятий “христианская личность”, “христоносная личность”. По словам Преподобного Иустина (Поповича), спасение и обожение человека осуществляется через таинства и добродетели. Проявления же минутной добродетели мысли Турбиной — ещё не основание для сущностных выводов.
Во-вторых, символичен тот духовный перелом, который происходит в Иване Русакове: христоносные истины открывает для себя один из самых грехопадших героев, индивид, сознательно порвавший с Господом, богохульствующий в жизни и творчестве. Такой человеческий тип выбран М. Булгаковым не случайно: он — своеобразное доказательство и проявитель сущности веры, христианских идей вообще. Этот выбор писателя снимает многие вопросы о его вере — неверии. К тому же человек неверующий, не знакомый с канонами христианской патристики, не смог бы так точно изобразить духовное перерождение личности.
Через покаяние и обретённую веру Русакову даруется прощение за грех прелюбодеяния и хулу на Духа Святого. Вера героя — здесь М. Булгаков вновь следует христианским канонам — это дар Божий человеческому естеству, дар, доступный каждому: по словам святого Игнатия Брянчанинова, “мы имеем его в зависимости от проявления нашего, — имеем, когда захотим”. Подчеркнём, что речь идёт, используя терминологию Брянчанинова, о “естественной” вере, а не о вере “деятельной”, которая есть результат использования евангельских заповедей и которую “стяжают подвижники Христовы”.
Естественная вера открывает перед Русаковым горизонты мысли, недоступные другим героям романа. Одним из принципиальнейших является следующее суждение Ивана: “…Если бы Тебя не было, я был бы сейчас жалкой паршивой собакой без надежды. Но я человек и силён только потому, что Ты существуешь…”. Эти слова Русакова перекликаются, совпадая по сути, с известными высказываниями святых отцов и православных мыслителей. Через эти слова выражается авторское представление о человеке, не совместимое с гуманистическим идеалом автономной личности, согласно которому человек может
быть добрым, совершенным без помощи Божьей.Молитва Якова Фельдмана начинается по-русски, а заканчивается по-еврейски: “Шмаисроэль!” Данное обращение указывает, что это не христианская, а иудейская молитва, поэтому оценивать её следует с соответствующих позиций.
Фельдман, как Турбина и Русаков, просит Господа о чуде. Если Елена хочет спасти брата Алексея, то Иван и Яков — себя. Турбина и Русаков воспринимают сложившиеся ситуации как наказание за грехи — собственные и всеобщие, у Фельдмана подобные мысли не возникают совсем. Только у него обращение к Богу идёт параллельно и даже сливается воедино с мольбой к петлюровцам. Поэтому приходится гадать, кому герой предлагает одиннадцать тысяч карбованцев за жизнь. Судя по словам автора, “не дал”, а молитва идёт всё же — Господу.
Такое необычное с христианской точки зрения предложение можно рассматривать и как акт отчаяния, и как своеобразное жертвоприношение, вроде бы вписывающееся в традицию. По свидетельству С. Пилкингтона, специалиста по иудейским культам, молитва всегда шла рука об руку с жертвоприношением. Правда, жертвоприношение Фельдмана более похоже на куплю-продажу, на сделку: подрядчик и перед Богом, и перед смертью остаётся подрядчиком.
Только несчастному еврею Господь (который в художественном произведении подчиняется воле автора) не дарует жизнь. В этом факте при желании можно увидеть проявление якобы булгаковского антисемитизма… Смерть Фельдмана символизирует и не закат империи, как считает М. Каганская, человек с богатой фантазией. Смерть подрядчика есть результат, во-первых, его неверия или недостаточной веры, во-вторых, стечения обстоятельств.
Спасение от смерти физической и духовной возможно только через искреннее обращение к Богу: через покаяние, молитву. Эта чётко прослеживающаяся романная закономерность, свидетельствующая о жизненной позиции автора, не замечается или по-разному дискредитируется даже в 80-90-е годы XX века. В частности, в этот период становится довольно популярным “леонтьевский” (буквалистский, буквоедский) подход. Так, М. Петровский утверждает: “Булгаковские персонажи — искренние и горячо верующие — вполне обходятся (без литургии. — Ю. П.)…
Исступлённо, обливаясь слезами, молится о братьях (в романе, конечно, о брате. — Ю. П.) Елена Тальберг (…), но молится она, конечно, не в храме, а в своей спальне, у домашней божницы. Алексей Турбин идёт к о. Александру (…), но идёт, заметим, не в храм, а в жилище священника… Вот, казалось бы, случай Алексею Турбину попасть во Владимирский собор — там отпевают порубанных под Киевом офицеров, но Турбин не только не попадает в храм, даже на паперть его не ступает, наблюдая всю сцену похорон издали…”.
Критик помещает эпизоды “Белой гвардии” в безвоздушно-бессобытийное, умозрительно-экспериментальное поле и подгоняет их под свою концепцию. Например, молитва Елены дома вызвана не неприятием Церкви, не своеобразным протестантизмом автора, на чём настаивает М. Петровский, а тем, что эта молитва совершается тогда, когда героиня узнала и сама поняла: брат Алексей умирает. Отсюда её переживания, которые передаются автором при помощи художественных деталей разной степени выразительности: “Елена вышла около полудня из двери турбинской комнаты не совсем твёрдыми шагами”; “Ни один из них (Карась, Мышлаевский, Лариосик. — Ю. П.) не шевельнулся при её проходе, боясь её лица”. Таким образом, молитва Елены — это естественный поступок героини, это реализация её личности через немедленное почти обращение к Богу. Турбин же находился вне храма во время похорон офицеров не по религиозным соображениям, о которых в романе ни слова, а потому что выполнял приказ полковника Малышева, давшего на сборы один час.
Антихристианский мир в “Белой гвардии” персонифицированно представлен Троцким, Шполянским, Петлюрой, Козырем, другими большевиками и украинскими националистами. При этом Троцкий и Петлюра — дьяволы, которые возглавляют аггелов разных мастей. Аггел — это не дьявол, сатана, как утверждает В. Петелин, а бес. Версия же критика — Троцкий, предводитель дьявола — есть плеоназм, ибо предводителем сатаны может быть только сатана.
Троцкий наименее выписанный герой “Белой гвардии”, что объясняется и сюжетно-композиционной логикой произведения, и дьявольской природой Троцкого, и его политическим весом в годы создания романа. Троцкий-образ и Троцкий-человек на протяжении последних примерно пятнадцати лет — объект взаимоисключающих версий, непрекращающихся споров исследователей, в которых обязательно, в качестве альтернативы Льву Давидовичу, присутствует Сталин. При этом нередко литературоведы и критики навязывают Булгакову свои политические пристрастия.