Журнал Наш Современник 2008 #10

II

Утро еще не успело протереть свои заспанные глаза, как Синеусов, преодолев пешком приличное количество верст, уже стоял на пороге маленького кирпичного домика и настойчиво стучал в дверь. Послышались встревоженные шаги, и дверь распахнулась. Длинноносый зять сумасшедшего провидца Фальтера с недоумением взирал на Синеусова.

— Доброе утро. Мне надо срочно увидеть Адама Ильича, — задыхаясь, зачастил Синеусов. — Дело крайней важности. Я вам заплачу. Скажите, сколько.

Нос зятя будто бы еще больше заострился, и он сухо произнес:

— Он умер. В прошлый вторник. Вы разве в газетах не читали?

— Умер?!. Как умер?! — Синеусов в полном замешательстве попятился назад и чуть не упал со ступеньки.

— Вот так. Слабое здоровье, знаете ли.

— Значит, я опоздал… Значит, и он тоже… — Синеусов зашатался из стороны в сторону, как пьяный.

Зять Фальтера, напоминающий своей долговязой сутулой фигурой вязальный крючок, торчал в проеме дверей и молчал.

— Кто там пришел? Завтрак стынет, — раздался грубоватый голос его жены из глубины комнаты.

— Это господин Синеусов… Изволите с нами позавтракать, господин Синеусов? — учтиво произнес зять.

— Унес… унес тайну с собой… Разгадку тайны мира…

— Простите?

— Он ничего не оставил? Какие-то записи? Черновики? Хоть что-то? — Синеусов с надеждой в глазах смотрел на зятя.

— Оставил?… Да нет вроде. Хотя постойте… Мария Павловна, там где-то была картина. Не помните?

— Помню. А как же. Сейчас, — Мария Павловна, тяжело ступая, прошествовала за спиной мужа, чем-то пошуршала в соседней комнате и вышла к порогу, протягивая Синеусову его же картину с изображением туманного острова.

— Адам Ильич просил извинить его. Взял ненароком, да все забывал вам отдать, — неожиданно сконфуженно произнесла она.

— Ультима Туле? Когда же он взял? Не понимаю…

— Покорнейше просим простить. Адам Ильич прихватил, когда был последний раз у вас, а мы и не заметили. Просил вам передать и… кланяться.

Синеусов растерянно взял картину в руки:

— Просил передать?

— Да. Да… Вы нас извините. Нам уже пора… Заходите в гости как-нибудь на чашечку чая… Всего доброго, — Мария Павловна торопливо закрыла перед Синеусовым дверь, чуть не прищемив нос собственного мужа.

— Всего доброго, — еле слышно ответил Синеусов в закрытую дверь и войлочными нетвердыми ногами спустился с крыльца.

Мария Павловна подтолкнула замешкавшегося у дверей мужа по направлению к столовой и проворчала:

— Стащил, чтобы на обратной дороге мух отгонять, а мы за него краснеем.

Синеусов в полной растерянности побрел прочь. Он крепко сжимал обеими руками свою картину, как потерпевший кораблекрушение цепляется за тонкую дощечку в бушующем море. Пришвартовавшись, наконец, к первой попавшейся скамеечке, он уставился на собственную работу. Остров, окутанный дымкой, был на редкость хорошо выписан и притягивал взгляд, уводя его в потаенную глубь, будто бы приглашая раскрыть свою тайну.

— Просил передать и кланяться… — прошептал Синеусов. — Это послание от Фальтера… Подсказка, — он в смятении потер подбородок, взлохматил волосы и вдруг громко произнес:

— Я должен туда поехать. Они оба ждут меня там, — он вскочил и почти побежал по направлению к дому, еле слышно бормоча: — Самая северная из обитаемых земель. Край света… Архангельск? Мурманск? Острова в Баренцевом море? Соловецкие острова?… На месте разберусь.

Рассчитавшись с хозяйкой пансиона и договорившись с ней, что она подержит его вещи в чулане, пока он не вернется, Синеусов спешно собрал в саквояж самое необходимое и, не медля ни минуты, отправился на вокзал.

III

Синеусов занял место у окна в купейном вагоне. Свой небольшой саквояж он поставил в ноги. Путешествие на край земли начиналось довольно комфортно. Хотя сам Синеусов был мыслями далеко, быть может, уже на подступах к заветному Острову, тело его не могло не отметить мягкости сидения и благодушного пофыркивания паровоза, врывающегося вместе со свежим ветром в открытое окно. Никто к нему больше не подсел, поезд тронулся, и он вскорости задремал, склоняясь тяжелой головой себе на грудь. Поезд мчался, и Синеусову снились мелькающие по обеим сторонам прибрежные пейзажи — лазоревая мозаика моря за причудливо переплетенной растительностью. Интервалы между деревьями вдруг стали увеличиваться, можно уже было различить подробности пляжа в преддверии уходящей за горизонт синевы. Поезд, наконец, остановился, сильно качнув пассажиров вперед. Синеусов дернул головой и вскинулся, часто моргая сонными глазами. Перед ним сидели его жена и Фальтер, а между ними — щуплый мальчонка в матросском костюмчике, лицом очень похожий на Синеусова в детстве. Их бледные вытянутые лица, молчаливая неподвижность фигур и пронзительная свежесть воздуха вызвали у Синеусова смертельную оторопь. Он вытаращил в ужасе глаза.

— Что с вами? — произнес вдруг совсем не фальтеровским, а довольно тонким голосом господин напротив, и картинка распалась: фигуры обеспоко-енно зашевелились, лица их стали выпуклыми в розоватых отблесках садящегося за горизонт солнца, и Синеусов, приходя в себя, отметил совершенно очевидную непохожесть женщины на его жену, худощавого господинчика — на Фальтера, а мальчика — на себя.

— Фу ты! Привиделось, — выдохнул Синеусов, — прошу меня извинить… Не слышал, как вы подсели… Со сна… — Он что-то еще пробормотал себе под нос и сконфуженно, бочком, стал пробираться мимо попутчиков в тамбур.

Дни скакали галопом. Синеусов упорно продвигался на север. Сменялись поезда, становясь все менее нарядными, все более ветхими и натужно пыхтящими, будто ухудшающиеся с каждым разом копии, снятые с того первого жизнерадостного ривьерского поезда. Публика вокруг тоже претерпевала изменения. Все больше попадалось солдат, арестантов и подозрительного ви-

да типов, похожих на контрабандистов. Синеусов и сам слабо напоминал того плотного мужчину с аккуратными усиками, который отправился в путь. Он изрядно пообтрепался. Подбородок и щеки его заросли колючей щетиной. Взгляд потерялся. Холеные руки художника обветрились и загрубели. Прекрасное позднее лето постепенно линяло и отступало под натиском промозглой стужи. Пальто, извлеченное из разом похудевшего, заострившегося углами вслед за хозяином саквояжа, неряшливо висело на его высохшей фигуре. Он замкнулся в своем мрачном уединении и совсем уже не замечал вокзальной суеты, хриплых криков носильщиков, разговорчивых попутчиков и орущих младенцев напротив. Ночевал он где придется: если не в поезде, то на лавочке на вокзале. Стремление к комфорту у него совершенно исчезло. Ему даже не приходило в голову в межпоездные интервалы отправиться на поиски какой-нибудь скромной гостинички с почти горячей водой из свистящих труб и кроватью на шатких ножках. Он споласкивал лицо и чистил зубы в привокзальных уборных, но и это делал чисто автоматически. Он совсем позабыл, что бывали у него дни, наполненные шуршанием утренней газеты, ловкими движениями белых маленьких ручек его жены, наливающих ароматный кофе в фарфоровую чашку; солнечными пропыленными лучами, прорезающими насквозь его мастерскую; запахом красок от первых густых мазков по девственно отгрунтованному полотну; неспешными прогулками по набережной под ручку. Все это было сном, даже и не ему приснившимся. Его же нынешние сны были все сплошь серо-черными. Он по-прежнему затравленно искал в них свои руки, хотя уже не мог вспомнить, для чего. Однажды он обнаружил пропажу саквояжа и никак не мог сообразить, как давно это случилось. У него было ощущение, что кто-то вырезал гигантскими ножницами изрядный кусок времени, и теперь эти острые неровные края полосовали, как бритвы, его измученную память. Он все ехал куда-то по инерции, отчаянно пытаясь вспомнить цель своего бесконечного путешествия.

В какой-то момент силы совсем оставили его, и он лег на холодный пол, там, где стоял. Закрыл глаза и, впав в ледяное оцепенение, мысленно поплыл в каких-то неясных расплывчатых образах. Кружение. Голоса. Стылый ветер, исступленно дующий ему в лицо. Перед его глазами неожиданно возник какой-то человек с белым лицом и разболтанными движениями крупного дряблого тела. Он то желчно улыбался, то кривился, то ковырялся пальцем в ухе, беспрестанно совершая какие-то нелепые движения всем телом. Неожиданно он замер и поманил Синеусова к себе. Синеусову стало жутко. Он убежал бы, если бы смог понять, где начинается и заканчивается его тело и как им оперировать. Мужчина приблизил к нему свое пористое одутловатое лицо, напоминающее дрожжевое тесто, и Синеусов узнал его. Это был Фальтер. Тот, осклабившись и деланно поклонившись, произнес:

— Ты скоро узнаешь истину. Тебе недолго осталось ждать. Она достанется тебе банально. Не как мне, случайно попавшему в трещину между мирами и так же необъяснимо выпавшему оттуда назад, а вполне заурядно — перед ликом смерти, — Фальтер хихикнул и потер свой массивный нос двумя пальцами.

— Я не умираю! Я не умру! — завопил Синеусов, пытаясь прорваться сквозь плотное покрывало окутавшего его паралича. — Я должен знать истину! Скажи мне!

— Все-таки не терпится отправиться на тот свет! — Фальтер демонически захохотал.