Журнал Наш Современник 2008 #9
Шрифт:
И бескрайние дали листая, по равнине, слепой от дождя, бродит смыслов безмолвная стая, за предел бытия уходя.
Перелески, овраги да спуски, безысходность заброшенных сёл… Если ты понимаешь по-русски, ты и в этом немало прочёл.
Вовлечённый в поток поневоле, собеседник безмолвный всего, ты всё смотришь в широкое поле и не смеешь сказать ничего.
новогодняя ночь
над городом виснет свеченье мильона весёлых огней, и в пламени меркнет значенье обыденно прожитых дней.
затми его звоном бокала, неистовым выплеском сил, чтоб в небе гремела, сверкала гигантская россыпь светил!
Бурлит, как горячая лава, больших городов торжество. А в поле
Вморожена в чёрную вечность с холодными блёстками звёзд, лежит пред тобой бесконечность российских немереных вёрст.
Безжизненным льдом мирозданья оцеплены, скованы мы. мы зимние любим гулянья, как пир посредине чумы.
и краткая наша победа над тем, что чернеет вдали, рассыплется, словно комета, взлетевшая к небу с земли.
поле у деревни мошаны
В полдень здесь под куполом небес так беспечно пролетает ветер, словно жизни смысл совсем исчез, незачем и жить на белом свете.
здесь преграда вечности снята, нет опоры страсти и гордыне. гулкая гуляет пустота по бескрайней солнечной равнине.
И тебе не следует, нельзя уповать на помощь или милость, словно правда нашей жизни вся в этом месте исподволь скопилась.
Мой товарищ, лёгкий на подъём! Нам с тобой поклажа не мешает. Мы всё так же за руку идём, словно кто-то всё за нас решает.
Не затем ли в предвечерней мгле нам иные открывались были: словно мы бывали на земле, но ничто с собой не захватили.
ВЛАДИМИР БОГОМОЛОВ
"ЖИЗНЬ моя, иль ты
Донесение командира 36 отдельного медико-санитарного батальона от 26 мая 1945 года
Весьма срочно!
Начсандиву 425 сд Военному прокурору дивизии Нач. ОКР "Смерш" дивизии
Доношу, что сегодня, 26 мая, в 21.05 в медсанбат доставлены военнослужащие дивизионной разведроты сержанты и рядовые Базовский, Калини-чев, Лисенков и Прищепа по поводу отравления неизвестной жидкостью.
На основании клинической картины следует предполагать острое отравление веществами наркотического действия: метиловый алкоголь, хлороформ, антифриз.
Несмотря на экстренно проведенные меры интенсивной терапии, состояние Калиничева и Лисенкова - агональное, у Прищепы - потеряно зрение, у Базовского - проявления энцефалопатии.
Продолжение. Начало в NN 6-8 за 2008 год
Данные вскрытия и химико-токсикологического исследования трупов Ка-линичева и Лисенкова будут готовы для следствия к 9.00 27 мая с. г.
Считаю необходимым принятие срочных мер по отысканию и немедленному изъятию у личного состава разведроты возможно оставшейся спиртопо-добной жидкости и направлению обнаруженного на исследование в армейскую СЭЛ*.
Звонок Махамбета
По приезде из Левендорфа, полумертвый от усталости и нервного перенапряжения, едва коснувшись щекой подушки, я буквально провалился и заснул как убитый, однако спать мне пришлось совсем недолго. Меня разбудил резкий, настойчивый, несмолкаемый
зуммер телефона. Нащупав в темноте и взяв трубку, я тотчас автоматически произнес:– Сто седьмой слушает.
И сразу в мембране услышал взволнованный голос Махамбета:
– Baca? Где ты был?… Тебя ищет весь ночь! Ча-пэ, Васа, кайшлык!
– сбивчиво и негромко говорил он.
– Я ничего не мог!… Здесь все приехал: конразведка, политотдел, паракуратура… От нас допроску берут… Кайшлык! Приезжай сразу!…
Он так и сказал: "конразведка", "паракуратура", "допроска", он был крайне возбужден и говорил с большим, чем обычно, акцентом, нещадно искажая и перевирая слова.
– Махамбет, что случилось?
– закричал я, сразу садясь на кровати и включая лампу; я запомнил на многие годы: на часах было четыре часа тридцать семь минут.
– Тебя ищет весь ночь… Кайшлык!
– в крайнем волнении снова сдавленно повторил он; я знал, что по-казахски это слово означает "беда", и понял по его негромкому разговору, что он звонит от дневального из коридора и не хочет, чтобы его услышали.
– Махамбет, что случилось?!
– обеспокоенно закричал я.
– Скажи толком!
– Калиничев… Лисенков… уже нет… - с отчаянием в голосе сообщил он; мне показалось, что он сейчас заплачет.
– Васа, я ничего не мог! Базовский и Прищепа… тоже… Приезжай!
Спустя каких-нибудь пять минут я гнал на мотоцикле в роту, оглашая перед каждым перекрестком улочки спящего городка пронзительными сигналами.
Было ясно: в роте случилась беда. Я лихорадочно соображал, что там могло произойти?… Как я понял, Калиничев и Лисенков были уже арестованы, их, очевидно, забрала прокуратура или контрразведка… За что?! Я терялся в догадках. А Прищепа и Базовский?… Почему Махамбет сказал о них "тоже"?… Все четверо были настолько разные люди - что их могло объединить, какое "че-пе"?… Двух моих подчиненных арестовали, еще двое - Прищепа и Базовский - тоже, как я понял, оказались причастными, остальных допрашивали. Что бы там ни случилось - даже в мое отсутствие!
– как командир роты, я за все отвечал, и в любом случае впереди меня ждали неприятности и позорная огласка произошедшего на всю дивизию.
Только теперь меня наконец осенило - Лисенков! Вот перед кем ночью на обратном пути я испытывал чувство вины, именно он был причиной непонятного, подсознательного беспокойства, мучившего меня всю дорогу, именно перед ним я испытывал чувство вины.
Я вспомнил вчерашний праздничный обед в роте, и мой с ним разговор, и его неожиданное откровение, обнажившее для меня его полное одиночество, и как, чтобы скрыть слезы, он опустил голову и натягивал на глаза свою нелепую темно-зеленую фуражку, и его просьбу остаться, не уезжать, и высказанное им убеждение, что и теперь, с пятью орденами и многими медалями, он для всех в роте по-прежнему останется "обезьяной". Теперь, после
* СЭЛ - санэпидлаборатория.
вчерашнего вечера, я его прекрасно понимал: очевидно, он все время испытывал отчужденность, подобную той, какую я ощутил на дне рождения Аде-лины. Только я испытал это чувство и пережил в течение двух-трех часов, а он постоянно.
На площадке перед входом в здание, где размещалась рота, стояли три трофейных машины "опель-кадет".
Я подрулил к входу, подъехав, выключил мотор. На скамье у клумбы сидели человек восемь из моей роты, трое - лейтенант Торчков, Сторожук и Махамбет - сидели прямо на ступеньках крыльца. При моем появлении все поднялись, хотя команду никто не подавал.