Журнал «Вокруг Света» №02 за 1986 год
Шрифт:
В самой Долине призраков, по словам Делии, встречались лишь редкие птицы да мыши, число которых убывало день ото дня. Немногие оставшиеся антилопы, подобно привидениям, бродили по окрестным холмам, пытаясь копытами выкапывать корни растений. Но больше всего поражали жирафы, которые стояли, широко расставив ноги, на месте высохших озерец, словно часовые, готовые отдать жизнь, но не отступить ни на шаг.
Голубой прайд также оказался жертвой засухи. Отощавшие львицы, разбившись на пары, охотились в зарослях кустарника на холмах. Теперь они уходили на 40—50 километров от места своего обитания, увеличив охотничью территорию в 10—15 раз. И все-таки хищники в период засухи находились в привилегированном положении. Изредка им удавалось поймать антилопу, но в основном
Наблюдая за львами, ставшими кочевниками, Оуензы неожиданно обнаружили, что прежние законы львиного мира перестали действовать. Чужие львицы нередко охотились вместе и так же вместе подкармливали малышей, не обращая внимания, чьи они.
Весьма показательным в этом плане был случай, с которым зоологи столкнулись в Долине призраков. Там осталась единственная львица — Голубая, причем шли месяцы, а она не уходила, словно выполняла миссию хранительницы очага. Шкура у нее местами облезла, десны кровоточили, а талия напоминала осиную. Она часто стояла на вершине холма и протяжно выла, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону.
Загадка Голубой раскрылась в то утро, когда Оуензы обнаружили ее играющей с двумя довольно большими львятами, которых, без сомнения, кто-то из матерей принес туда ночью. Со стороны все это выглядело так, как если бы Голубой и вправду была поручена забота о потомстве прайда, и поэтому она не покидала привычное место. Проходил день за днем, состояние львицы ухудшалось, а вот львята выглядели лучше. Это могло объясняться только одним: кто-то приходил и подкармливал их, поскольку сама опекунша была на это не способна.
По данным Оуензов, поскольку львы оказались вынужденными уходить за границы заповедника, не менее трети их было убито на чужой территории. Если подобная засуха повторится и львам не будет оказана помощь, для Калахари это может стать роковым...
В середине октября 1980 года Марк Оуенз заметил на горизонте темную тучу. Вскоре к ней прибавилась вторая, третья... Хлынул дождь. Зоологу удалось наблюдать, как почти весь Голубой прайд собрался на своем старом месте. Рядом с Голубой жадно лакал из первой увиденной в жизни лужи львенок Бимбо.
«Вечером мы подъехали на машине к месту ночевки прайда, — пишет Делия.— Хотя Бимбо был уже 200-фунтовым львенком с зачатками гривы, он с детским любопытством первым примчался к нам и, привстав на подножку, бесцеремонно сунул голову в окно. Его нос и усы были в нескольких дюймах от моего лица, и я увидела, что в его глазах отражается бесконечная пустыня, его родной дом».
По материалам иностранной печати подготовил С. Барсов
Тагильский Вензель
Этот город заинтересовал меня давно. С той самой студенческой поры, когда в квартире университетского преподавателя я увидела старинный поднос, овальный, с тонким прорезным, словно кружевным, бортиком; в блестящей темно-синей глубине нежно светился, нет, плыл букет желтых и белых роз. Помню, долго не могла отвести глаз от живых, как мне казалось, цветов.
Заметив мой интерес, мать нашего преподавателя сказала:
— Этот поднос достался мне от бабушки. Она им очень дорожила, говорила, что он сделан в Нижнем Тагиле в мастерских братьев Худояровых. Тогда у Демидовых — владельцев уральских металлургических заводов — были талантливые крепостные ремесленники. Изделия их знали не только в России, но и за границей.
Прошло немало лет, прежде чем мне удалось попасть в Нижний Тагил. Я приехала ближе к ночи, и город, основанный тульским кузнецом
Никитой Демидовичем Антуфьевым в 1725 году, увидела утром из окна десятого этажа гостиницы: разноцветные дымы из заводских труб, холмистые дали, стаи белых жилых кварталов. И кое-где еле угадывающимися островками виднелись старые, но, как потом я убедилась, еще добротные строения прошлого столетия. В одном из них, бывшем демидовском заводоуправлении, размещается теперь местный историко-краеведческий музей.Залы музея хранили запах старины. Я рассматривала завязанные узлами толстые пруты стали, ампирное литье, медный стол, отлитый из первой меди, добытой еще Никитой Демидовичем, основателем рода Демидовых. А рядом — расписные туеса, резьба по дереву, пирамида окованных «морозом по жести» сундуков разных размеров и «мои» подносы с букетами, золотым орнаментом, покрытые лаковой живописью... И хотя потускнели на них от времени краски, но все так же, будто живые, светились цветы, и, словно стекло, отсвечивал лак. О незаурядном таланте уральских мастеров говорили они, и, право, как было не вспомнить русского путешественника XVIII века академика Петра Палласа, который писал, что на Урале «бывают вещи, лаком наведенные, не много хуже китайских, а лучше французских, включая живописи». А ведь это народное искусство, развившееся на уральских железоделательных заводах в первой половине XVIII века, могло исчезнуть навсегда, если бы не кропотливый и бескорыстный интерес к нему многих сегодняшних хранителей нашей культуры. Правда, один секрет уральской лаковой живописи и по сей день не разгадан... Но об этом речь впереди, а сейчас в залах музея я с интересом открывала для себя историю тагильского ремесла.
...Нижний Тагил был богат мастерами. Кустари покупали листы мягкого и ковкого кровельного железа и делали из них ковши, шкатулки, столики, подносы, покрывая их живописью. Складывались целые династии, ревниво хранившие секреты своего промысла. Большой известностью пользовались мастерские Дубасниковых, Перезоловых, Головановых... Но первым мастером считался Андрей Степанович Худояров, человек жесткого и упорного нрава. Ему молва приписывает честь изобретения знаменитого лака, который был прозрачен как стекло, тверд — не процарапывался ножом, устойчив к жару — ни горячий самовар, ни кипяток, случайно пролитый, не портили его сверкающей брони, ни кислота его не брала, ни огонь. Говорили: «Бумагу сожгут на нем, пепел останется — и все».
Свое умение старик передал сыновьям Вавиле и Федору. Они так же, как и отец, получили право от Демидова иметь собственные мастерские расписных железных изделий. В 1784 году братья Худояровы писали «ярких бабочек и птиц» на железных лакированных пластинах для дома Демидовых в Москве. За эту работу они были награждены кушаками, шапками и сукном на кафтаны, а их отец (ему уже было за шестьдесят) освобожден от заводских работ. Традицию деда продолжали сыновья Федора Андреевича Худоярова — Павел, Исаак и Степан, талантливые живописцы. Павлу принадлежит картина «Листобойный цех», редкое по тем временам изображение труда рабочих; Степан же стал профессиональным художником, учеником Брюллова; Исаак ввел в подносное дело особую яркую живописную манеру росписи — он был еще и садоводом. Писатель Д. Н. Мамин-Сибиряк, знавший художника-садовода, писал: «Исаак Худояров, работы которого и сейчас можно встретить в старинных богатых домах, расписывал сундуки, железные шкатулки, подносы и даже писал целые картины на железных листах. Очень недурно у него выходили живые цветы и особенно женщины в старинных костюмах двадцатых-тридцатых годов».
Демидовы создали при Нижнетагильском заводе художественную школу и присылали из Петербурга картины, гравюры, мраморные скульптуры в качестве наглядных пособий, приглашали для преподавания художников, окончивших Петербургскую Академию художеств. Это наложило определенный отпечаток на стиль нижнетагильской росписи. От того времени остались подносы, расписанные сюжетами на мифологические темы и похожие на лаковые картины. Формы подносов как бы вторили декоративным панно в дворянских особняках: овальные, круглые, гитаровидные, раковиновидные...