Журнал «Вокруг Света» №02 за 1990 год

Я посмотрел на Сашу и махнул рукой в сторону моря. Саша только и ждал моего сигнала. Под килем уже отчетливо виднелась песчаная рябь осыхающей отмели.

— Зря уходите, такая рыбалка...

Последний заход: в Куш-реку. Село выше устья на несколько километров, и мы идем вместе с приливной волной. В селе пусто — все на покосах. Куш-река, с тех пор как отсюда была увезена в разобранном виде уникальная деревенская церковь для музея под Архангельском, влачит убогое существование. Зашли в магазин, поболтали с продавщицей. Возле лодки, отбиваясь от слепней, попили чаю и поплыли вниз по реке, к морю. Вдруг за нами по берегу устремился плохо одетый человек в милицейских галифе.

— Стойте,— кричал он,— покажите документы.

Мы задержались, упершись бортом в гранитный валун. Человек путано объяснил, что он — внештатный пограничник и что Белое море закрыто.

— Ворочайтесь, не то вертолет вызову,— грозил, прикрывая рукой давно не бритый подбородок.

— Этого не может быть,— возразил я гражданину в галифе.— Граница отсюда в 600 километрах. К тому же мы пришли с моря и возвращаться будем туда же.— Я оттолкнул лодку, но человек уже меня не слушал. Он бежал, конечно же, к телефону. Докладывать о непослушании...

Через два часа мы уже различали на горизонте белую башню Крестового монастыря на острове Кий. Переночевав в доме отдыха, расположившемся на территории старинной обители, ошвартовались наконец в Онеге. Здесь нас ждали новые впечатления от крепкого забвения своей истории онежанами. Местный музей переезжал на новое место. Да и в нем, по словам директора, бегло показавшего нам сваленные в кучу экспонаты, не было ничего ценного по истории поморского мореплавания. В центре города во дворе заколоченного напрочь храма Михаила Архангела торчали из зеленой травы полированные гранитные столбики и кресты «именитых граждан» старой Онеги. Затоптанное прохожими за десятки лет, поруганное кладбище никак не вязалось с новосельем горкома-исполкома всего в сотне метров отсюда. И уже не верилось в искренность и долговечность памятной доски в морском порту и с именами нынешних «именитых граждан». От Александра Кучина — капитана русановского «Геркулеса», до П. А. Пономарева — капитана первого атомного ледокола. Не постигнет ли их судьба прежних знаменитостей города? И я подумал — не пора ли бросить спасательный круг поморам?

Беломорск — Онега, Белое море Василий Галенко, штурман дальнего плавания

Фото Александра Зверева

Светильники Боруша

Скажите, это правда, что в вашем поселке есть музей ламп? — спросил я у первого встречного в Жамбеке. Пожилой мужчина окинул меня внимательным взглядом и, гордо вскинув голову, воскликнул:

— В нашем поселке есть все!

И вот узнаю виденный накануне по венгерскому телевидению большой крестьянский дом — частный музей ламп Ференца Боруша.

У входа в зал декоративных ламп — чугунная печь, прослужившая людям более полутора веков, а на стенах — огромные часы... Но вот и сами лампы! Глаза разбегаются от их обилия. Подвесная большая немецкая лампа из керамики. Когда-то она освещала дом горожанина среднего достатка. А эта, величавая, фарфоровая, с причудливо бегущим узором, служила богачам. Фотокамерная лампа. Лампа с масляным насосом — таких в мире сейчас осталось всего несколько штук. Лампы из китайского, венского, майсенского фаянса — первыми их владельцами были люди середины прошлого века. И наконец, огромная керосиновая лампа, изготовленная в Вене в 1880 году из старинной, 300-летней китайской вазы. Как и другие самые ценные экспонаты, она помещена в стеклянной витрине... Нащупываю фотоаппарат, и в этот момент слышу сильный мужской голос:

— Не получится снимок.

— Почему? — спрашиваю не оборачиваясь.

— Света маловато.

Передо мной возникает человек среднего роста, крепкого телосложения; в кармане синего халата — авторучка, на голове — фетровая шляпа с узкими полями.

Этот человек не без чувства юмора, подумал я.

— Откуда вы знаете? Снимаете сами? — спрашиваю и понимаю, что это и есть хозяин единственного в Европе музея ламп — Ференц Боруш.

— Не снимаю, а знаю от журналистов — за тридцать лет много их спускалось в винный погребок. Пытались сделать снимки, но безуспешно...у меня ведь там еще один музей — музей вина... А от лампы в погребке не светлее, чем здесь...

— Наверное, за тридцать лет ни одного недовольного от посещения музея вина? — вопросом отвечаю я на шутку Ференца.

Пристрастие к лампам у Боруша родилось само собой. Сначала он собирал бутылки с вином. Но когда образовалась приличная коллекция и экспонаты разместились в винном погребке; потребовалась лампа. Боруш разыскал несколько штук. С этого начался еще один музей — музей ламп.

Как он собирает лампы? Очень просто. Четверть века назад начал колесить по Венгрии. Для Боруша нет большего наслаждения, чем копаться в хламе старых, забытых богом и людьми чердаков. Постепенно через печать, радио и телевидение люди узнали о существовании музея. Пошел поток писем, предлагали купить лампы — кое-кто сам приезжал к нему. Разные были люди: одни, чувствуя стремление хозяина любой ценой приобрести экспонаты, заламывали баснословные цены, другие, старики, продавали лампы за бесценок по причине стесненных материальных обстоятельств.

— Редчайшая из ламп стоила двадцать тысяч форинтов,— рассказывает Боруш и с нежностью смотрит на один из экспонатов,— а теперь эти же лампы купили бы за сто пятьдесят тысяч!.. Например, только колпак вот этот стоит шесть тысяч форинтов!

— Ференц, выходит, вы теперь богаты?

— Богат... особенно в этом году — впервые со дня основания музея я не взял у государства дотации... знаете, спасибо телевидению, оно для меня, если не считать незначительной выручки от продажи билетов, единственный источник для приобретения новых ламп. На телевидении хорошо платят. И в то же время из-за рекламы моего музея по телевидению все стали что-то собирать. И теперь даже дети отвечают на просьбу коротко: «Не дадим!»

За время существования музея Боруш не продал ни одного экспоната, как бы трудно ему ни было. Несколько десятков лет назад лампу, изготовленную из китайской вазы, приобрели в Вене всего за двадцать долларов, а теперь за нее автомобиль предлагают, но Боруш отшучивается, что не всякий автомобиль стоит такой лампы, что, мол, с каждым годом автомобили становятся все дешевле, а лампы все дороже и дороже. «Подожду, пока кто-нибудь «мерседес» предложит— чего размениваться...» Впрочем, был в его жизни момент, когда в доме не оказалось даже на хлеб — все потратил на приобретение ламп. Жена все уши прожужжала, чтобы поехал в город и продал какую-нибудь лампу. Боруш посопротивлялся, но понял вскоре сам — иного выхода нет, и скрепя сердце согласился. Выбрал, как ему казалось, не самые ценные лампы и собрался на будапештский рынок, но жена остановила — решила напоследок полюбопытствовать, что же он прихватил с собой. Ну а когда увидела — запротестовала: уж лучше посидеть несколько дней на голодном пайке.

Я и не заметил, как мы оказались в других залах, где выставлены подсвечники и специальные светильники.

— Вот тот, что справа,— поясняет Боруш,— венгерский. Цыгане принесли...

— Уж цыгане-то продали за бесценок? — вновь подыгрываю я Борушу.

— Скорее кто-то другой продешевит, но не они.

И снова лампы. Немецкая — изготовленная в Майсене. На ней «печать» индивидуальной ручной росписи. Как сказал представитель майсенского завода, такая роспись — редкость. А вот лампы, которыми пользовались состоятельные люди. Большинство экспонатов — австрийские, но немало и чешских, румынских. Есть здесь и венгерская лампа, изготовленная в Пече в 1880 году.

Церковные лампы — самые элегантные. Кухонные лампы — у тех, кто побогаче, они горели всю ночь, у бедных зажигались лишь изредка, слишком высоки были цены на керосин... Лампы-работницы: железнодорожные, шахтерские, морские, ручные, велосипедные... Трудно вообразить, каких здесь нет.

Последнее помещение — мастерская, где Боруш занимается реставрацией. На верстаке различные инструменты и хитрые приспособления. На стене висит диплом: Ференц Боруш — член Международного клуба ламп. Он также член австралийского общества, но, грустно шутит Боруш,— в Венгрии он пока не является членом никакой организации.