Журнал «Вокруг Света» №02 за 1990 год
Шрифт:
Когда мы стояли в Беломорске, заглянули в местный музей. Обычная краеведческая экспозиция. А где же знаменитые кочи, лодьи, поморские ветрометы-компасы? Увы, это не музей поморского плавания, а какая-то стыдливая показуха со знакомым акцентом: «Как жили люди в старые времена...»
Невзирая на противный ветер с норд-оста, мы медленно продвигаемся вперед. Мне из рубки видно, что Саша катается взад-вперед по всем правилам. Полагалось бы самому начать греблю в такую скверную погоду. Но роль «дядьки» при молодом матросе я играю без натяжки: лежу на днище на надувном матрасе и обеспечиваю остойчивость лодки, думаю, веду дневник. Саша оказался выносливым гребцом и без моих наставлений. И вообще он был безупречен с самого начала, а это, согласитесь, редкость и повод для новых раздумий...
Потом в ветровой тени у острова Дальнего настал мой черед. Сочленив дюралевые трубы в мачту, я надел на нее чулок паруса и поспешно вставил на место.
«Кто в море не хаживал — Богу не маливался,— многозначительно произнес Глеб Иванович Попов, смотритель храма, приютивший нас вместе с нашей посудиной, уткнувшейся теперь в илистый берег у самой калитки.— Пожалуйте в избу».
Он провел нас в горницу, где хлопотала с пирогами его жена, но тут же снова вывел на подворье. Стояла дивная сенокосная пора. Опоенные небывалой тишиной, храмовым покоем и зеркалами тихих вод, колдовали над мольбертами бородатые юноши и раскованные девушки. На ближнем лугу синели палатки заезжих косарей. Глеб Иванович, скрывая свое «опийство» от супруги, (недавно вернулся из города, где разжился талоном на вино), суетливо рассказывал нам про реставрацию храма, про его крепкие запоры и ржавые замки на дверях с пломбами музейного заведения. Грустно было смотреть на это никем не посещаемое чудо. Впрочем, внутри храма делать было нечего и пломба не зря ограждала собор от любопытных. Такая вот реставрация для взора считалась достаточной: живописцы вон спин не разгибают, а внутри...
— Бог его ведает. Не заглядывал. Пломбу стережем.— И Глеб Иванович пытается пробить брешь в глухой обороне супруги: — Чаем угости, что ли!
Мы с Сашей переглянулись и вышли еще раз посмотреть на маковки храма, уже прорезавшие закатную зарю в начинающем густеть темнотою небе.
Напившись чаю, сидим на крыльце. Я рассматриваю цветастые моторки и даже длинные плоскодонки под старину, и в голове ворочаются невеселые мысли. Всего этого не было у поморов. Не зря они пользовались большей частью гребными судами, оснащенными, как правило, одним сравнительно небольшим парусом. Парус работал при попутных ветрах и давал возможность отдыхать гребцам. Потому к парусу отношение легкое. Подул попутный ветер — считай, повезло, значит, снизошла благодать, пользуйся ею да смекай: ветер скиснет — грести придется. Благодать пройдет, а с дороги ворочаться не тоже — так при ветре противном только гребля обеспечивала продвижение к цели. Потому выражение «ехали греблею» — самое ходовое, а «бежали парусом» — анахронизм, баловство, везение. Оттого и не держали на судне парусного аса, ловкача вроде нынешнего яхтсмена. Поднять при случае снасть — дело нехитрое. А вот часами грести не всяк осилит. Потому дружина на посудине была жилистая, крепкая и в гребле, и во всякой другой работе. Не в этом ли причина неудач современных «поморов», что пытаются моделировать древние маршруты? На «древних» судах слишком много всяких не крепких телом ученых мужей и даже женщин в роли поваров или любопытствующих пассажиров. В результате — грести некому.
Саша усваивает мои высказывания о пользе гребли, но все равно с нетерпением ждет минуты, когда парус развернется над лодкой и понесет нас почем зря. Вот и сегодня поутру Саша гребет вспять приливной волне и ветру. Вершина бухты подобна аэродинамической трубе. Когда ветер в трубе попутный — этого не замечаешь. Теперь выход из Вирмы напрочь закрыт: нам явно не перегрести встречный ветер. И это еще нет большой волны: мы топчемся на мелководье. Но мы же вышли не для того, чтобы возвращаться.
— Попробуем старой поморской дорогой пройти.— Я разворачиваю карту. Узкий осыхающий перешеек между материком и Сумостровом пересекает тонкая линия протоки.
В Вирме наш хлебосольный храмохранитель Глеб Иванович говорил мне, что лет десять назад ходили моторки во всякую воду. А теперь только на дюральке, да и то фарватер рассмотреть надо...
Фарватер мы угадывали. Что-то подобное есть на других реках и в других местах. Саша гребет по траве, а лодка довольно резво скользит в извилистой протоке, угадываемой по отсутствию растительности. «Тропа» эта не зарастает:
уровни в соседних губах во время приливов разные. Пока не зарастает. Но выбросы из рек делают свое черное дело. Грязный, дурно пахнущий ил оседает на некогда зыбучих песках. Незамедлительно появляется всякая неведомая ранее поросль. Глядишь — через десять лет не будет знаменитого Сумострова, прозванного по имени стариннейшего в Поморье и славнейшего Сумкого Посада, проще Сумпосада. Туда мы и направляемся, сильно сократив невозможный в такой ветер путь вокруг острова. Из протоки нас бросает в объятия Телячьих островов. Вот уж действительно Телячьи: «быков» и «бычков» нет и в помине. Мелководье густо усеяно поливухами — камнями вровень с водой. Мы то и дело садимся на них. При нашей осадке в пятнадцать сантиметров никаких хлопот, но это уже не плавание...Наконец выбираемся на простор. Конечно же, я ставлю парус, сажусь в уже мокрый кокпит. Саша, согнувшись, держит в руках шкоты и смотрит на меня. А мною командует чуткий руль. Видим, как догнавшая четырехбалльная волна подбросила нам водички, и лодка, кажется, сваливается назад. И все же надо набирать ветра. Тут уж держись! Если не набрать скорость, следующая волна... Нет, я не хочу сказать — накроет. Парус рвет лодку в ложбину между валами. Пронесло, и... снова все повторяется. В момент такого маневра вдруг раздается страшний треск, лодка дико уваливается. Ничего не понимаю...
— Трави шкоты,— кричу Саше и шарю глазами по днищу лодки.
Но никакой пробоины нет. Невольно сменив галс с правого на левый, мы продолжаем наши скачки по волнам как ни в чем не бывало и постепенно забываем о происшествии. Подходя к берегу, я выдернул мачту с парусом. И тут же мы перешли на греблю. Поскрежетав по гальке, сразу увидели, что поднялся от удара о грунт лишь правый шверц. Левый был обломан по ватерлинию. Какой же был напор воды! Через полчаса мы в узкой бухточке, и лишь мутная вода с клочьями водорослей беснуется среди камней. Слава богу, живы и лодка цела...
На берегу ветер прижимает траву к самой земле. Так же низко стелется дым от кострища. Теперь мы гости у косарей из Беломорска. Место, куда пристали поневоле,— мыс Мальостров. На нем останки строений начала века. Когда-то здесь была батарея и при ней часовня. Сюда шли пешком из Сумпосада самые нетерпеливые богомольцы, чтобы с рейда на глубокосидящих судах отправиться на Соловки, не дожидаясь оказии из переполненного паломниками Сумпосада. Наверно, от тех времен сохранились какие-то следы человеческого становища.
Здесь нас ожидал сюрприз. В груде прибрежных камней, каждый из которых размером с добрый карбас, мы увидели стоящий вертикально камень с высеченным на нем крестом и витиеватой старинной вязью: «1760 года, майя, 25-го дня...» А на обороте пространная молитва Николаю-чудотворцу... Нам доводилось встречать деревянные кресты на видных местах. Ставили их в память о тех, кто не вернулся с моря, с промысла. На Мурманском берегу, в бухте Золотой такой крест с множеством надписей на старославянском датирован 1923 годом. А тут 1760-й, да еще на камне! Уже потом мы выяснили, что каждое лето приезжающие на заготовку сена косари из Беломорска поднимают эту стопудовую махину: зимой ледовый напор крушит здесь, в приливной зоне, камни и все расставляет стихийно на «свои» места. И ни у кого до сих пор не хватило разумения и сил спасти эту уникальную реликвию. И никому не приходит в голову собрать под навес (а может, в запертый собор в Вирме) все уцелевшие кресты поморов. Это памятники не только людской скорби... Кресты у поморов еще и маяки, строго ориентированные верхним краем косой перекладины на Север. Впрочем, и многочисленные соборы и часовни в приморских селах — тоже маяки. Так вот собрать все эти кресты, а на их место установить новые, точно скопированные. Но кто всем этим будет заниматься?..
Остается обратиться к нашей православной церкви, подумал я, почему тот же храм Петра и Павла в Вирме не передать местной церковной общине? Тем более что Вирма рядом с Беломорском, и в тамошний храм ездят богомольцы из Вирмы...
С приливом мы вошли в реку Суму. Сумской посад нет нужды описывать. Лучше вспомнить кое-что из записей писателя Сергея Максимова.
Как-то в середине прошлого столетия великий князь Константин Николаевич — управляющий Морским министерством — предложил провести необычную экспедицию. Известный либерал, один из инициаторов отмены крепостного права, великий князь жаловал людей предприимчивых и смелых. Так вот и состоялась первая литературная экспедиция. Распределял маршруты издатель «Современника» писатель Иван Панаев. Белое море «досталось» Максимову. Его книга «Год на Севере», недавно переизданная, пользуется непременным успехом. Многие из здешних людей, прочитав о прошлом столетней давности, удивились мудрости, богатству и рачительности своих предков. Знаю, по-иному взглянули на свои холмы у реки сумляне, где некогда высились загубленные храмы, устыдились своего отношения к погостам. Вот и у меня перед глазами стоит эта невероятная картина...