Журнал «Вокруг Света» №03 за 1992 год

Наша экспедиция была частной, и все расходы оплачивались из собственного кармана. Мы рассчитывали, что охота на слонов и последующая продажа бивней позволят вернуть потраченные деньги. Пелью путешествия, помимо охоты, было картографирование новых областей, их этнографическое описание, сбор коллекций новых видов животных и растений, а также минеральных образцов. Коллекции мы собирались отослать в Европу, а карты безвозмездно предоставить английскому и германскому правительствам.

Все знакомые, узнав о наших планах, единодушно заявили, что отправляться в Балундаленд без вооруженной охраны в несколько десятков человек — чистое безумие; разногласия возникали только при определении сроков нашей гибели — через три дня, через неделю и т.д. Нас не очень смущали эти пророчества — мы полагали, что в любом случае сможем обойтись собственными силами.

Хэмминг брал в путешествие бескурковую нарезную двустволку «экспресс» 400-го калибра (соотв.11,2 мм); в качестве запасного служило многозарядное охотничье ружье 303-го калибра (8 мм). Я взял с собой крупнокалиберный однозарядный «экспресс» для охоты на слонов и мое любимое охотничье ружье системы Мартини-Метфорд 303-го калибра, хотя и старое, оно сохраняло великолепный бой. Наш арсенал завершали два тяжелых армейских револьвера, пара шнайдеровских винтовок на случай самообороны и дробовик.

Мы вышли из Каломо утром 11 мая 1906 года, и начало путешествия было многообещающим. Хэмминг собирался сделать несколько прощальных визитов, и мы условились, что я устрою первый лагерь в четырех милях от форта и подожду его; он уверял, что еще до захода солнца непременно догонит караван. Но миновала ночь, а моего компаньона не было видно, и я, чертыхаясь, отправил людей в Каломо с приказом — обшарить все гостиницы и клубы и, если господин капитан достаточно протрезвел, пригласить его в лагерь и показать дорогу. К вечеру слуги вернулись с обескураживающей вестью: Хэмминг ушел из Каломо еще накануне. Я забеспокоился — он был неизвестно где, один посреди буша, во фланелевом костюме, белых туфлях и без оружия. Ночью я не мог ничего предпринять, но наутро послал людей на розыски — и, как оказалось, напрасно: вскоре Хэмминг сам объявился в лагере, целый, невредимый и вполне довольный жизнью. Сутки без еды и две одиноких ночевки под открытым небом — и это в местности, славившейся обилием львов, — не казались ему событиями, о которых стоило бы упоминать. Единственное, что доставляло ему серьезное неудобство, это невозможность побриться. Оказалось, что в первый вечер он потерял в темноте наши следы и только сегодня, наткнувшись на какую-то деревню, узнал, где мы; всего за это время он прошагал около тридцати шести миль.

Вскоре Хэммингу неожиданно выпала честь изображать пастора — лишнее доказательство того, что в Африке может пригодиться любое умение. Возле Мананзы мы встретили некоего бура, который попросил нас принять участие в печальной церемонии — похоронах его ребенка (малыша сгубила черная лихорадка). Семья — отец, мать и полдюжины детей — жила в традиционном бурском фургоне, запряженном шестеркой волов; перед нами словно возник осколок «Великого трека». В задней части такого фургона ставится палатка, и под ней от борта к борту натягивают множество ремней — получается огромный гамак, в котором спит вповалку все семейство.

С истинно британской решимостью Хэмминг принял на себя руководство траурной церемонией. Буры плохо понимали английский, и он, не опасаясь разоблачения, читал по карманному молитвеннику все подряд — если не ошибаюсь, там промелькнула даже предобеденная молитва.

В следующий раз лагерь мы разбили уже на берегу Кафуэ. Раньше тут была паромная переправа, но с завершением строительства железнодорожного моста караванные пути переместились, и здешний пост закрыли. Здания быстро ветшали. Единственным обитателем руин был невезучий еврей по фамилии Леви — полгода назад он открыл факторию рядом с постом, но не учел, что поток покупателей иссякнет в ближайшем будущем. Теперь его свалила лихорадка, и он лежал в своей каморке один-одинешенек.

Мы собирались сделать охотничью вылазку в прибрежные заросли — там обитало много буйволов, но задержались, потому как не могли бросить Леви в таком состоянии. На следующий день неподалеку остановился караван торговцев, и они обещали позаботиться о больном.

В местной деревне жило трое отставных аскари, знакомых мне по «Туземной полиций»; узнав о моем приходе, они очень обрадовались и обещали показать все излюбленные буйволами уголки леса.

Вдоль берегов Кафуэ тянутся заросли камышей; там водилось много дичи — изящных и очень чутких антилоп. Охота на них окончилась безрезультатно — простояв по пояс в воде больше двух часов, я махнул рукой на антилоп и отправился в лагерь. За это время можно было настрелять массу пернатой дичи — на воде плавали стаи египетских и шпорных гусей, но дробовика я с собой не взял, а тратить патроны с пулями не хотелось.

Буйволиные тропы вели к камышам из густого подлеска. Собственно говоря, это были не тропы, а широкие, хорошо утоптанные дороги — казалось, что здесь десятилетиями ходили слоны. Еще до рассвета мы с Хэммингом разошлись в разные стороны и заняли позиции в кустах. Небо уже светлело, над рекой стлался легкий туман. Тишину нарушало лишь пение птиц и громкое стрекотание больших цикад.

И вот показались буйволы — не меньше сотни могучих черных зверей, словно вылепленных из ночного мрака. Они медленно поднимались по берегу, чтобы еще до восхода перебраться на заросшие кустарником лесные полянки.

Когда стадо было в пятидесяти метрах от меня, я прицелился в крупного быка и нажал на спуск. Раздался хриплый рев, и в ту же секунду все буйволы мощным галопом обратились в бегство. Я успел перезарядить «экспресс» и взять на мушку одну из коров, и снова громкое мычание показало, что пуля достигла цели. Раненые животные скоро начали отставать, и я махнул рукой, подавая сигнал к бою. Собаки, спущенные с поводков, помчались к буйволам и вскоре остановили их. Еще два выстрела — и огромные черные туши лежали у моих ног.

Большого буйвола я подарил проводникам. А вечером ко мне явился почтенный чернокожий старец и представился отцом одного из моих отставных аскари. Я постарался оказать ему самый любезный прием, и старый джентльмен перешел к делу. Смысл его длинной и высокопарной речи сводился к тому, что он хотел бы получить еще некоторое количество мяса. Я не знал, сердиться или смеяться — вот уж не ожидал, что для трех человек, даже с семьями, окажется недостаточным полтонны превосходной буйволятины!

Наш лагерь был расположен в тенистом, живописном уголке на берегу Кафуэ, но жить в нем оказалось невозможно из-за гиен. С наступлением темноты они выходили на охоту целыми стаями, и жуткие вопли, хохот и завывание наполняли весь лес и не прекращались до рассвета. Наши собаки старались не отстать от них, и в результате получался концерт, описать который мне не под силу. Проведя две бессонные ночи, мы сняли лагерь и вернулись к паромной переправе.

Теперь мы направились по уже знакомой мне дороге в сторону Мумбвы. Возле деревни вождя Кабанги было решено задержаться на пару суток — здесь представлялась хорошая возможность поохотиться на льва. В последнее время хищники очень осмелели и средь бела дня нападали на деревенский скот. Казалось бы, вождь должен обрадоваться нашему намерению и постараться всячески облегчить охоту — его стадо уже не раз пострадало от нападений львов. Ничего подобного! Когда я попросил продать нам пару телят для использования в качестве приманки, Кабанга погрузился в раздумье. Наконец, после долгих колебаний с его стороны и уговоров — с моей, мы сошлись в цене, но вождь выглядел настолько расстроенным, словно служить приманкой предстояло ему самому, а не телятам, которых, кстати, все равно рано или поздно съели бы львы — и совершенно бесплатно.

В деревню вели две дороги, и возле каждой наши люди соорудили по махану — засидке. Перед заходом солнца, пожелав друг другу удачи, мы разошлись в разные стороны и заняли свои посты; телят привязали десятью метрами дальше.

Надо сказать, что при охоте на хищных зверей засидка на дереве дает много преимуществ. Во-первых, охотник получает большой обзор; во-вторых, возрастают его шансы остаться незамеченным. Дело в том, что хищники всегда внимательно осматривают местность, приближаясь к добыче, и легко замечают всякий незнакомый или опасный предмет. Но вверх они смотрят гораздо реже, поскольку обычно на деревьях нет никого, кроме птиц и обезьян — существ, на которых ни один лев никогда не обращает внимания. В-третьих, ветер теряется в кронах деревьев, и вероятность того, что зверь почует охотника, во много раз меньше, чем на земле.