Журнал «Вокруг Света» №05 за 1974 год

До праздника 1 Мая оставались считанные дни, и Вьет был в отчаянии. Он ясно представлял себе весь Зядинь с грохотом его железнодорожных мастерских и тишиной католических храмов, с пыльными улочками, где жили ремесленники, и начинавшимися тут же, за их лачугами, полями с изумрудной зеленью рисовых всходов. Зядинь, который он исходил вдоль и поперек, стал сейчас для него таким же недосягаемым, как угодья мифического Куоя (Согласно вьетнамской легенде, если присмотреться к темным пятнам на лунном диске, можно увидеть фигуру человека, сидящего под деревом. Это крестьянский мальчик Куой. который после долгих приключений вознесся на Луну и зажил там счастливой жизнью в Лунном дворце.) на Луне! Полиция, конечно же, не сомневалась в том, что подпольщики готовятся к Первомаю, и приняла свои меры. Повсюду были расставлены полицейские посты, по улицам шныряли шпики. Полицейские обыскивали прохожих, останавливали велосипедистов, заглядывали в корзины, которые женщины несли на рынок. «Конечно, — рассуждал Вьет, — пронести газеты можно. Заложить их, скажем, в руль велосипеда. Или попросить Хай, пусть она спрячет листки в свою шляпу нон. Или упрятать их в дудочку кэй дан. Потом Чунг на ней еще и сыграет. А дальше что? Раздать-то газеты все равно не удастся. Ведь там, где много людей — и у кинотеатра «Рекс», и у парикмахерской, и у мастерских, — обязательно торчат шпики. Не успеешь достать пачку, сразу схватят».

Случайно Вьет вспомнил, что у Зыонга, который жил на другом конце пригорода, есть голубятня. Идея возникла сама собой: голуби — вот кто поможет распространить газеты.

Днем Вьет, Зыонг и Хай отнесли через весь Зядинь от дома Зыонга в бамбуковую рощу голубей и там выпустили их. Птицы взмыли в синеву неба и, сделав круг, дружной стайкой полетели к родной голубятне. Ребята попробовали запускать птиц и из других мест — с мусорной свалки, со склада какой-то французской компании, где лежали горы кокосовых орехов. Птицы неизменно легко находили дорогу домой.

Наконец пришла и ночь на 1 Мая. Еще засветло все собрались в бамбуковой роще, прихватив с собой по клетке с голубями. А когда стало темнеть, ребята принялись за необычное для голубятников дело: привязывали к ножке каждого голубя на коротеньком шнурочке свернутые трубочкой листочки газет. Чуть выше над ними примотали обычные тэтовские (Тэт — вьетнамский Новый год (по лунному календарю).) хлопушки с бечевкой на конце. Кажется, должно получиться. Ведь рассчитали и проверили вроде все: и чтобы бечевка была нужной длины, и чтобы пачка была не слишком тяжелой, и чтобы огонь не обжег птицу. Пора! Вместе с голубями ребята разошлись по своим местам.

Когда луна, запутавшаяся было в ветвях раскидистого баньяна на краю рощи, высветила улочки заснувшего пригорода, над Зядинем взвились стайки голубей. За каждым в темном небе, словно огоньки сигарет, мерцали крошечные искры. Раздуваемые потоками воздуха, они быстро ползли по подожженным бечевкам к хлопушкам. Раздался приглушенный высотой хлопок, за ним второй, третий... десятый... И сверху, подобно лепесткам больших цветов, кружась, стало медленно спускаться множество тонких бумажных листочков. Они падали на черепичные крыши, на рисовые поля, на стоявшие во дворах тележки кули, застревали в ветвях деревьев, неслышно ложились в мягкую уличную пыль.

«Сейчас во всем мире только Октябрьская революция победила. Там строится социализм, а это значит, что массы имеют все права и живут счастливой жизнью... — От этих написанных на листочках непривычных слов, которые люди читали на следующее утро, веяло чем-то тревожным и радостным. — Празднуя 1 Мая, День международной солидарности трудящихся, мы должны еще глубже осознать, что нужно следовать примеру русских братьев и сестер, чтобы совершить революцию и стать хозяевами своей страны так же, как русские рабочие и крестьяне являются хозяевами Советской России».

— Кхео лям (Кхео лям — очень ловко (вьетн).), тца-тца-тца! — восхищались ловкостью подпольщиков жители Зядиня, подбирая у порогов своих домов эти листочки. — И как им это удалось?

Впрочем, через несколько дней работа революционеров была должным образом оценена и правительственной прессой.

«В последнее время, — писала газета «Чунг лап», — волна коммунистической пропаганды приобретает характер какого-то водоворота, урагана. Она напоминает тайфун, мечущийся по реке Чахук к северу и «извергающийся с Нгоклинских гор на юг. Сердце народа объято тревогой. Хотя мы делаем все, что в наших силах, для борьбы с этим бедствием, ничто не помогает».

Но всего этого Вьет уже не успел узнать. В ту ночь, выйдя из рощи, он сразу же наткнулся на патруль. В лицо ему уперся луч фонарика.

— О, старый друг, — раздалось из темноты, — ты что здесь делаешь?

Это был тот самый Ланг. Цепкие пальцы схватили юношу сзади за локти. Один из патрульных привычно обшарил Вьета и выудил у него из-за пазухи пачку газетных листков, для которых не хватило голубей. Щелкнули наручники...

...Уже несколько месяцев Вьет находился в тюрьме Лао-Бао.

Лао-Бао — душ живых могила,

Лао-Бао — место страшных казней...

Память, сердце ты испепелила,

Все острее ты, все неотвязней... (Стихи То Хыу. Перевод Д. Голубкова.)

Каждый вечер из джунглей, начинавшихся в нескольких шагах от тюрьмы, налетали тучи москитов. Нестерпимо зудело искусанное ими тело, но у Вьета не было сил даже пошевелить рукой: его трепал очередной приступ малярии. Рядом тихо постанывал избитый на допросе худенький юноша по имени Чонг. И все-таки куда страшнее зверских допросов, малярии, мучителей-москитов был предрассветный час. Гремел засов. Надзиратель открывал железную дверь, и в камеру падал свет от лампочки в коридоре. Он освещал изможденные, в лохмотьях тела узников, спавших вповалку на цементном полу. Тот, чье имя выкрикивал надзиратель, больше в камеру уже не возвращался. Заключенные знали, что еще одного их товарища отправили на гильотину — это дьявольское изобретение таев.

Больше всех из соседей по камере Вьет подружился с Чонгом. Того чуть ли не ежедневно избивали на допросе, руки и ноги у него стянуты деревянными колодками — их надевали на особо опасных преступников. Он даже шутил над тюремщиками, говоря, что таи зря платят им деньги, если они не могут справиться даже с ним одним. А ведь подпольщиков-революционеров в Кохинхине сотни, а скоро будут тысячи. Позднее Вьет узнал полное имя нового друга — Ли Ты Чонг. Это был один из самых бесстрашных и дерзких связников кохинхинской подпольной сети, который войдет в истории революции как первый вьетнамский комсомолец. Для Чонга не было секретом, что за покушение на полицейского агента ему грозит смертная казнь, что тюремные власти лишь дожидаются его восемнадцатилетия, чтобы «на законном основании» вынести ему смертный приговор. И все-таки больше всего он любил рассказывать товарищам по камере о будущем, о том, какой прекрасной будет их Кохинхина, когда революция прогонит таев.

От Ли Ты Чонга Вьет впервые услышал имя Павел.

— Это был русский рабочий, тоже молодой, — рассказывал Чонг. — Он жил на великой реке Вонга, такой же большой, как наш Меконг. Он ничего не боялся. Однажды он взял Красное знамя и вместе с другими рабочими пошел против полиции...

И Чонг на память пересказывал целые страницы о герое горьковского романа Павле Власове. Переведенная на французский и оказавшаяся во Вьетнаме, эта книга была в те годы самой любимой у революционеров.

Но вот наступило раннее утро, когда надзиратель выкрикнул имя Ли Ты Чонга. Вьет помог товарищу встать. Тюремщик снял колодки, и Чонг, отстранив Вьета, сам сделал негнущимися ногами несколько шагов к выходу. Проснулась вся камера. Вьет видел, что губы у Чонга дрожали, когда он обернулся к товарищам с прощальным приветом. Но голова Чонга, которой суждено было через несколько минут скатиться под ножом гильотины, голова его оставалась высоко и гордо поднятой.

— Чонг, мы отомстим за тебя! — с трудом сдерживая подступившие слезы, крикнул Вьет.