Журнал «Вокруг Света» №06 за 1980 год
Шрифт:
— Нашли-то, нашли-то ее где? В глубинке, в Волынском Полесье, на хуторе Верестя села Самары...— Сергей Владимирович обрывает воспоминания. — А сейчас мы перешагнем через несколько столетий...
И Вериговский повел меня вдоль села. Показывая то на одну, то на другую хату, пояснял:
— Восемнадцатый век, девятнадцатый. Срубы, срубы, срубы. А вот черниговские хаты, левобережное Полесье, много плетеных стен и каркасных конструкций...
Мы пересекли зеленую поляну и остановились у большой усадьбы, напоминающей деревянную крепость. То был дом
— А как удалось перевезти этот двор?
— Везли по частям тракторами. Даже «Колхида» не проходила по тем дорогам. Двор был в ужасном состоянии, искали дополнения в соседних селах. Этнографы по вопроснику — что могло быть в хате, в усадьбе? — восстанавливали интерьер... Хозяйка этой усадьбы сказала про свой замкнутый двор: «Це ж та-ка выгода!» Все под рукой, и дождей частых не надо бояться, и дети под присмотром...
Мы распрощались с Вериговским, архитектор торопился к строителям; на краю дубравы они ставили церковь XVI века и колокольню.
Я осталась в усадьбе. Все здесь располагало к неторопливому знакомству с бытом, давно ушедшим... Простая, похожая на шинель сермяга; плетеные постолы, нехитрая обувь; «близнята» — сдвоенные глиняные горшки, в которых носили еду в поле; выточенный из куска дерева «ложник», куда в отверстия вставляли деревянные ложки... Все было создано руками — сделано из дерева и глины, сплетено из соломы и лозы, выткано из льна и шерсти. Но природа, давая людям все, требовала от них постоянной, нескончаемой работы в лесу, в поле, во дворе и только зимними вечерами — в хате, при коптящей лучине свиточа. Может быть, поэтому во всех полесских избах так мала комната, где ютилась семья, так обширны хозяйственные постройки.
...Мне вспомнилась баба Ганна из полесского села Рудня. Она жила одна, дети разъехались по городам — и, казалось бы, сиди сложа руки, отдыхай, много ли надо одной? Но еще в сумраке ненаступившего дня баба Ганна выгоняла корову, задавала корм кабанчику и, прихватив корзинку, отправлялась на «глубочок» за грибами. А днем копалась в огороде; приставив лестницу к сараю, обтрясла гаком старую раскидистую грушу, таскала плетеные корзины в сарай и там перебирала плоды — на сушку, на сок, на компот. И лишь к вечеру, кончив копнить сено (что за ровненький стог у нее получался! — с «головкой» кругленькой, ладной) и подоив корову, присаживалась на бревнышко у калитки, опустив натруженные за день руки. Видно, крепко засела в этой женщине память поколений, которые только своим трудом кормились на бедной полесской земле...
Эту хозяйственную хлопотливость я заметила и в молоденькой смотрительнице музея...
Рядом с усадьбой-крепостью стояла небогатая хата XVIII века. На полянке у самых стен были разложены для просушки стебли льна. Хата сразу же показалась мне обжитой, и я с любопытством открыла дверь.
В сенях сидела русоволосая девушка, смотрительница хаты, и чесала на дергаче что-то похожее на паклю. В жилом помещении стоял старинный ткацкий станок, а с гряд свисали льняные полотнища. Мы познакомились с
Таней Кравец. Не выпуская дергача из рук, она рассказывала:— Да, я из Киева. Но меня тянет земля... Вот в День мастеров — знаете, у нас в музее бывают такие дни, когда приезжают из деревень разные мастера и работают здесь, в хатах, кто на гончарном кругу, кто на ткацком станке, — мастерица учила меня ткать... А я тогда взялась и стала сама обрабатывать лен...
Мы вышли на полянку, где сушился лен.
— У себя в подсобном хозяйстве мы сеем его. Я выбираю хорошие стебли, сушу, выбиваю семена, храню для посева. Стебли поливаю водой, чтоб лучше перегнили, а потом уж подсохли... — объясняла Таня, и эти обстоятельные слова в устах современной городской девушки казались неожиданными.
Таня взяла стебель, надломила его. Волокна повисли ниточками.
— Готов. Вот тут-то и начинается работа. Не растет сама холстина, так, кажется, говорят?
На обыкновенном письменном столе лежала груда разноцветных тканей.
— Что это? — не удержалась я, едва войдя в комнату научных сотрудников музея.
Из-за соседнего стола поднялась молодая женщина.
— Домотканые плахты, юбки, — она взяла лежащую сверху, приложила к бедрам. Теперь передо мной стояла типичная украинка: тонкобровая, с гладко зачесанными темными волосами, в «червонной», красной, праздничной плахте, с коралловыми монистами на груди...
— Светлана Алексеевна Щербань, заведующая сектором этнографии отдела Полтавщины и Слобожанщины, — улыбнулась женщина и, отложив плахту, протянула руку.
— Пятнадцать дней наша экспедиция ходила по Зеньковскому району в Полтавской области, — говорила Светлана. — И вот улов! 30 плахт, все разные...
Светлана согласилась показать мне «свое» село.
Мы шли мимо плетней, огораживающих дворы, а за плетнями качались под ветерком желтые тяжелые подсолнухи. Шли в конец села, где за колодезным журавлем начиналось поле со стогами, паслись волы, плыли облака, цепляясь за крылья ветряков...
На краю дороги, ведущей в село, стоял «гамазей» — огромный, из дубовых брусьев общинный амбар для хранения посевного зерна. Рядом размещались коморы, орудия для обработки земли и обмолота хлеба. «Хлеб всему голова», — заметила Светлана, и я поняла, что она говорит о главном занятии жителей Полтавщины и Слобожанщины, которое охватывало в прошлом земли харьковские и частично земли других соседних областей.
Остановилась Светлана Алексеевна у одной из хат, где возле плетня пестрели цветы: астры, мальвы, георгины. Все пространство двора занимали постройки — комора, поветь, клуня, саж. В деревянной коморе хозяин хранил самое ценное — хлеб, и потому она стояла на виду у хаты; в повети держали скот, в клуне молотили зерно, а в саже, маленькой клетке-домике, откармливали свиней.
Хозяйство у этого крестьянина-середняка, жившего в прошлом веке, было немалое и тоже, конечно, трудоемкое, но от него веяло достатком, жизнерадостностью и даже некоторой романтичностью. Ладная беленая хатка с красной подводкой по низу стояла на самом видном месте двора и вызывала добрые чувства.
— Это первая хата музея, — сказала Светлана. — Мы перевезли ее в 1971 году — сами ставили сруб, сами обмазывали глиной, сами клали печь.
...Хата была повернута окнами к югу. Так обычно ставили дом — где удобно хозяину, но обязательно лицом к югу, и от этого возникал у села тот живописный облик, который так радует глаз на Полтавщине и Слобожанщине. Поэтичность придавала хате и соломенная крыша с большими выносами — «стрехами». Свес крыши поддерживали деревянные колонки, образуя неширокий навес — «пиддашок». Он защищал от дождя, там сушились грозди красного перца и яблоки...