Журнал «Вокруг Света» №07 за 1971 год

В Астрахани ветер достигает двадцати метров в секунду. Вертолет не сможет прилететь к нам. Интересуются, как у нас. У нас тихо. Только вот облака затянули все небо, солнца не видно.

— «Палуба», — вдруг вмешивается в наш разговор с базой чей-то голос из эфира, — как называется ваше судно?

— Мы на льду, на льду мы, — словоохотливо откликается Палыч.

— Зверь у вас есть? Как со зверем? — допытывается голос.

Крылов берет у Палыча микрофон:

— База! Передайте всем судам-тюленебоям, что в квадрат 184 заходить категорически запрещено. Опытная биологическая делянка!

Голоса в эфире сразу замолкают.

Напившись-наевшись, строго-настрого приказав радистам не отлучаться из лагеря, не выходить на залежку к тюленям, Крылов берет с собою Андрея Серебряного, молодого человека, собирающегося посвятить себя физике моря (у меня есть подозрение, что Виктор Иванович дал его матери клятву не отпускать его ни на шаг от себя), и меня, и мы направляемся в дальний конец залежки. С ближнего — начнут пересчитывать стадо Валерий Румянцев и Георгий Ворожцов, биологи-астраханцы. Багор, бинокль, блокнот — вот все приборы и инструменты. Считать надо издали, чтобы тюлени не заметили человека.

До слез в глазах всматривается Крылов в окуляры бинокля, записывает, снова высматривает. На льду сейчас только мамы и детеныши. Папы-тюлени отдельными стадами прохлаждаются в море. Сцены на льдине одна милей другой...

Белек, играющий ластом матери, что спит крепким сном. Отдыхающие от трудов под водой — поиск пищи нелегкая забота — мокрые, лоснящиеся тюленухи. Одна мамаша деловито переползает от белька к бельку, разыскивая своего. Где же он? Вот двое устремляются к ней, оба тычутся носами в живот. Резкий взмах ласта, и один, повизгивая, отскакивает. «Так я и знал, — говорит Крылов, — двойни у тюленей один случай на пятьсот...»

Теперь, когда он пересчитал всех тюленух, лежащих на льду, ему надо узнать, сколько тюленух с этого участка находилось в тот момент под водой. Делается это так: пересчитывают всех бельков на участке и из полученного числа вычитают ранее сосчитанных мам.

Бельки в первый месяц жизни боятся воды. У них нет жировой прослойки, мех предохраняет лишь от мороза, и они живут на льду. Прячутся под торосы, под льдинки, в трещины, их не просто бывает найти. Перебираясь с места на место, они сбивают исследователей со счета. Но Крылова не так-то легко провести. Он ходит вокруг торосов до тех пор, пока не найдет убежище белька. Где по едва видимым следочкам от когтей ластов, где пересчитав «последы», где услышав недовольное урчание. Несколько раз он находил мертвых бельков, придавленных льдинами. Это тоже заносит биолог в свою учетную тетрадь. Многое он должен замечать и фиксировать. К примеру, сколько зверей пользуются одной и той же лазкой. Масса накопленных всевозможных наблюдений дополнит потом данные аэрофотосъемки, поможет точно подсчитать стадо тюленей.

Ходим с участка на участок. Перерыв на обед — и снова подсчет. Ночью дежурим: боимся трещин. Наступает моя очередь.

Ветер крепчает, рвет брезент. Слышу, как ревут бельки на залежке. Ревут на разные голоса. Как ягнята, как козы, как кошки. Интересно узнать, кормят ли их по ночам Тюленухи? Лунный свет прорывается сквозь рваные облака — и я решаюсь, иду к ближнему краю залежки. Из мрака на меня уставились горящие глаза.

Сноп светящихся брызг взлетает над лункой. Значит, и ночью рядом с бельками бывают тюленухи... Несколько раз раздаются гулкие звуки — похоже, что отрывается лед. Утром узнаю, что неподалеку от нашего лагеря ночью появилась огромная река. Часть залежки вместе с тюленями и бельками где-то далеко на том берегу.

Ветер дует с прежней силой, палатку трясет. Тюленей на залежке немного. Присыпанные снегом бельки сладко посапывают под ледяными грибами. Биологи заняты с утра взвешиванием, от белька к бельку таскают весы для взвешивания грудных младенцев. Бельки, проснувшись, отчаянно сопротивляются, царапаются, кусаются. Особых трудов стоит прикрепить им на хвост красную пуговицу с номером. Пожалуй, нет более трогательного создания, чем белек, скулящий от голода или от боли.

В обед нам передали предупреждение: ветер в нашем районе достигнет 10—11 баллов, видимость ухудшится до километра, пойдет снег.

Вертолет и сегодня не сможет вылететь к нам; в Астрахани все то же — ветер двадцать метров в секунду. Циклон приближается к нам. Где-то поблизости зверобойная шхуна «Галактика» — по рации слышно ее лучше всех — передает, что из-за усилившегося ветра и волны прекратила промысел и выходит в другой район. Крылов, услышавший это, тут же вызывает базу и вновь просит передать всем судам, чтобы не заходили в наш квадрат.

Вечером, воспользовавшись внезапно наступившим затишьем, мы с Крыловым отправились к воде. Когда был ветер, он не пустил меня туда: «Не хватало, чтобы тебя унесло. Снимай здесь, рядом с палаткой, лучше будет».

Тишина была какая-то подозрительная. По небу быстро неслись низкие лохматые облака, а у земли тишина будто разлилась, расплавилась. Черная вода таинственно плескалась в сгущавшихся сумерках. Тюленухи при виде нас выпрыгивали из воды. Какой-то белек, к нашему удивлению, прыгнул вдруг в воду вслед за матерью. Будто моторный кораблик, быстро-быстро работая ластами, он гонялся за нею, пытаясь взобраться ей на спину. Но тюленуха не давалась. Ныряла, уплывала, крутилась на воде, Белек захлебывался, но, ни на минуту не останавливаясь, орал что есть мочи, так что получалось непрерывное: «бррллл... мма... брллл... ма... бррл». «Пойдем отсюда, — сказал Крылов, — а то ведь эта дура закупает его до смерти».

— Выспаться бы, — признался он вдруг. — Ночью не могу спать. Боюсь, заснет кто-либо из дежурных. Лед ведь только и ждет, чтоб зазевались.

В эту ночь мы превратились в дрейфующий лагерь.

Под вечер, как и предсказали синоптики, на палатку обрушился шторм. Ожидая худшее, решили с этого дня начать экономить дрова, по ночам не топить печь. В палатке стало холодно. Крылов, лежа в спальном мешке, наставлял очередного дежурного, чтоб оглядывал чаще льдину, в палатке не засиживался. И в это время раздался жуткий крик. Мы выскочили, встали даже те, кто уже забрался в спальники.

У дверей, свернувшись клубочком, лежали два белька. Они-то, верно, и кричали. Тюленух не было видно. Как, зачем они здесь оказались? Приползли сами? Лежка не близко, и такого еще не было. Кто-то догадался дернуть за леску удочки. Удочку в первый же день опустил радист Коля в лунку да так и держал с тех пор. Леска натянулась, она косо уходила под лед. Значит, мы дрейфовали!

— Э-э-э, — сказал радист Палыч; вмиг собрал свои вещички и сел с чемоданчиком рядом с рацией и поближе к двери. То же сделал и Коля. Румянцев с гидрологом Кассиным пошли замерять скорость дрейфа, а Воронцов вдруг принес мешок сигнальных ракет и фальшфейеров. Спал только Лев Ковнат, невероятно хладнокровный человек, работавший на дрейфующих льдах в Белом море.

Радисты накинулись на ракеты, как на конфеты, а Ворожцов все доставал им из мешка и предлагал: «Ну еще по одной. Пригодятся». Ворожцова не поймешь, шутит он или серьезно. «Перестань, Георгий, дурачиться», — остановил его Крылов. Он вернулся от воды. В темноте слышно было, как волны накатывались на лед.

— До воды далеко, и ничего страшного, по-моему, нет, — сказал он.

Они вместе с гидрологом подсели к карте и, определив направление ветра, решили, что в море нас не вынесет, а лишь приткнет к другому берегу полыньи. «Всем спать, — приказал Крылов. — Всем, кроме дежурного. Завтра работать». Биологи полезли в спальные мешки. Радисты, посидев еще с часок, незаметно выложили на стол ракеты и фальшфейеры и тоже улеглись.