Журнал «Вокруг Света» №07 за 1971 год
Шрифт:
Внезапно я вспомнил, что читал документ о некоем «человеке по имени Бойл», который в конце XVIII века обнаружил у побережья Донегала останки затонувшего корабля Армады. Кроме нескольких золотых брусков и бронзовых пушек, он нашел «кусок свинца, который, как он полагал, служил балластом, длиною в один ярд, треугольной формы, заостренный к концам и с утолщением посредине». Это было точное описание моей находки. С трудом мне удалось перевернуть свинцовую чушку: на верхней стороне стали заметны контуры пяти крестов — типичное испанское клеймо. Я нашел-таки ее! Волна радости захлестнула
Я направился еще дальше, вниз по длинному коридору, который вывел меня прямо к бронзовой пушке. Она лежала поперек прохода, наполовину засыпанная галькой. В этом месте подводная платформа резко уходила вниз в направлении к мысу Лакада. Если корабль разбился здесь, то все должно было скатиться на дно. Я двинулся дальше по склону и в конце его, в расщелине, обнаружил вторую пушку. Я глядел на нее словно зачарованный: ни один музей в мире не может похвастаться даже самой маленькой пушкой Армады, даже самым маленьким ядром. Да что говорить, даже гвоздем! Бесформенные глыбы вросли в скалы, заполнили расщелины. Вокруг повсюду валялись покрытые ржавчиной ядра. Между камнями лежала медная монета...
Для одного дня этого было вполне достаточно. Да, это была первая со времен Бойла, местного сквайра, находка остатков Армады. Но ведь Бойл расплавил свои «отлично сделанные, превосходной формы бронзовые пушки» и «продал три воза меди по четыре с половиной пенса за фунт». Нашим же пушкам предстояло стать не просто находкой следов Армады, а первым объектом ее научного исследования и изучения.
1 июля мы снова вышли в море. Пока Марк фотографировал пушки, я поднял круглый, серого цвета голыш. Повернул его. Монета! И тоже крест, почти стертый временем. А рядом была еще одна, только и ждавшая, чтобы мы ее подняли.
В течение следующих дней Марк обнаружил якорь, а я — еще несколько монет с ясно различимым испанским гербом. И вдруг королевская находка: что-то золотое, желтеющее между двух камней. Это было изящное кольцо. Мне пришлось снять перчатку, чтобы достать его, но я даже не почувствовал холода. Двенадцать лет бесплодных усилий и горьких неудач все же привели меня к успеху — я нашел золото на дне морском.
...Когда на следующий год я просматривал список необходимого снаряжения, то понял, что доставить его на место будет нелегко. К счастью, один из моих друзей, Анри Делос из Марселя, пионер подводных исследований, согласился одолжить нам грузовик со всем необходимым оборудованием. В апреле 1968 года мы снова были на месте с двумя другими марсельцами: Морисом Видалем, аквалангистом-нефтяником, и Луи Горсом, специалистом по работам в затопленных шахтах. Франсуа Дюмон, студент архитектурного факультета из Бельгии, должен был заняться составлением планов и эскизов. Марк, окончивший химический факультет, отвечал за сохранность находок, помимо обязанностей фотографа.
Мы начали с того, что между двумя пушками натянули веревку, на которой через каждый метр были навязаны узлы, а перпендикулярно к ней — белые веревки на север и на юг. Затем Луи и я нанесли на план каждый предмет и каждую значительную складку дна. И снова начались поиски. 2 мая Луи и Морис обнаружили и с триумфом доставили на берег две наши первые золотые монеты, в четыре эскудо каждая, отчеканенные в Севилье. К этой находке добавились вскоре золотые пуговицы, серебряные вилки и множество серебряных и медных монет. Меньше чем за час я наполнил золотом и серебром банки из-под джема и горчицы да еще насовал монеты в левую перчатку. Работать было трудно. Холод пронизывал насквозь. Колени не сгибались, шея не поворачивалась, а мышцы отказывались повиноваться. Холод причинял физическую боль.
Когда работаешь на дне, руки обычно заняты делом, но голова свободна,
и, пока я переворачивал валуны, в мозгу упорно вертелись одни и те же мысли: «Наконец-то я здесь, на дне, и это место я ни на какое не променяю. Я делаю самое интересное для меня дело. Такая жизнь мне чертовски по душе. И пусть не хватает времени на сон и еду. Пусть я с трудом встаю по утрам и совершенно измотанный ложусь в постель. Именно это и нравится мне. Я наслаждаюсь всем этим, даже неудобствами, усталостью, холодом и приступами морской болезни».Весь первый месяц мы расчищали участки морского дна от плотно слежавшейся массы, состоящей из камней, ядер и бог знает чего еще. Мы дробили ее на куски, подводили под них стропы и поднимали наверх. Пот заливал глаза, болела спина, но мы тащили и тащили проклятые глыбы на борт. По вечерам же на берегу мы тщательно разделяли их на составные части. И из невзрачной массы появлялись пиастры и реалы, эскудо и дукаты, медные пряжки, золотые цепи, куски фаянса, кожаные ремни, ножи, вилки, ложки...
Были дни, когда нам приходилось работать под водой в буквальном смысле вслепую — она была настолько черной, что невозможно было разглядеть собственные руки, даже поднеся их к лицу. В такие моменты нам случалось заблудиться даже в самых знакомых местах. Волны играючи швыряли нас то на скалы, то толкали в пещеру.
Похоже было, что именно там, в пещере, находилась основная часть груза. Каждый раз за завтраком я повторял: «Мы не можем больше рисковать. Лучше оставить в пещере несколько монет, чем одного из нас».
Пещеру образовывали две огромные плиты. В центре они покоились на нескольких «колоннах», а спереди их подпирали две глыбы. Глыбы мы вытащили, чтобы добраться до внушительных размеров куска магмы, как окрестили мы спрессованные донные осадки. А теперь мы нацелились на «колонны» — Морис с одной стороны, я с другой. Они состояли из камней, накрепко сцементированных природой. Эти камни поддерживали «крышу» весом тонн в двести, а мы находились непосредственно под ней. Если бы эта «дамоклова скала» рухнула, от нас осталось бы мокрое место. Но, как на грех, у основания одной из колонн, виднелся превосходно сохранившийся серебряный подсвечник. Я мог даже потрогать его. Он был зажат всего лишь маленьким камнем, подпиравшим другой, который служил опорой для третьего, и т. д.
Днем раньше я обрушил две похожие колонны, содержавшие множество серебряных сосудов и настоящую жилу мелких монет. Одним глазом посматривая на выход, другим — на потолок, я просунул шахтерский ломик под камень. Нажать или нет? Я нажал. Скала заколебалась, а я моментально выскочил наружу. Что произошло? Черт возьми! До меня донесся шум катящихся камней. Что-то рухнуло в глубине пещеры.
Морис тоже был снаружи. Должно быть, это он, безмозглый чурбан, вызвал каменную лавину! «Послушай, Морис! Прекрати!» Я делал ему угрожающие знаки и раздраженно ругался в дыхательную трубку: «Ты сошел с ума!» Я показал на массивную крышу пещеры и объяснил знаками, что с нами будет, если она рухнет. И все это после того, что я втолковывал совсем недавно — не далее как сегодня утром!
Мой гнев не произвел на него никакого впечатления. «А что же ты сам тогда? Я-то видел, чем ты занимался!» — он показал на свой глаз, на меня и на мой лом. Немой язык Мориса был достаточно красноречив. Насколько я понял, если кто-то из нас двоих и был ослом, то уж никак не он, Морис.
История с коварными колоннами не образумила меня. В тот же день я держал подсвечник в руках. Но сдвинутые нами камни образовали дыру в основании колонны. А в ней темновато отсвечивало серебро еще одного подсвечника. Должно быть, он был парой к первому. Заполучить пару было делом чести. Под вторым подсвечником я обнаружил кольцо с драгоценным камнем, самым большим из всех найденных.