Журнал «Вокруг Света» №07 за 1983 год

Отсутствием дождей объясняются и плоские крыши без водостоков. Но после двух суток мелкого дождя сухая пористая земля превратилась в грязное месиво, и вода капала с потолка, смывая по пути сажу с балок.

Наванг был обеспокоен. Он опасался, что дождь окончательно размоет крышу и стены, и остатки дома тоже превратятся в руины. Встав ранним утром, он вышел на террасу и принялся бросать на крышу землю, чтобы закрыть дыры.

Покончив с ремонтом, мы напились чаю (я — с сахаром, мои друзья — с солью) и отправились смотреть состязания лучников.

Мужчины воздвигли на берегу ручья мишени — две кучи камней в пятидесяти шагах друг от друга. Затем на откос каждой кучи уложили круг из черной кожи, а в центре его прилепили комочек глины — «яблочко». На равном расстоянии от обеих мишеней, но вне зоны полета стрел был разбит большой шатер из белой хлопковой ткани, обшитой голубыми лентами. Внутри разложили большие прямоугольные подушки, на них расстелили ковры. Земля вокруг шатра также была устлана коврами.

В два часа дня из монастыря спустилась процессия — впереди шел барабанщик, а за ним цимбалист и два музыканта, усердно дувших в некое подобие гобоев. Затем выступал староста деревни, самый богатый в районе человек. Это был настоящий великан с громоподобным голосом: он на голову возвышался над самым высоким жителем деревни.

Сидя вокруг шатра, мужчины смешивали дзамбу с мукой из сушеного зеленого горошка. Затем они добавили в смесь тибетский чай и приготовили из этой массы тяжелые пироги в форме кирпичей. Откуда-то принесли три медных чана, в каждом из которых можно было бы сварить целого страуса, если бы они здесь водились. В чанах плескался чанг — несколько сотен литров пива!

Двое мужчин срубили иву и обрубили ветви, оставив лишь несколько веток на верхушке. Ствол обвили темно-синей лентой, на которой черной тушью были написаны молитвы. Затем мачту установили перед входом в палатку.

Когда все было готово, появились женщины Тхунри. Они сели на корточки спиной к каменной ограде, как бы продолжавшей заднюю стенку шатра. Мужчины сгрудились вокруг шатра, в котором заняли места несколько монахов, староста деревни и местные должностные лица, одетые в праздничные платья. Голову каждого мужчины венчал убор довольно странного вида, похожий на набитый шерстью цилиндр. Они проверяли стрелы. Небольшие луки грудой лежали у центрального столбика шатра.

Вдруг раздалось громкое пение — сигнал к началу праздника. Принялись разливать чанг в чашки, которые и мужчины, и женщины извлекли из особого кармана на груди. Деревянные и серебряные чашки наполнялись до краев. Операция повторялась дважды, затем распорядитель переходил к следующему в очереди.

Вскоре лучники направились к одной из мишеней, стали спиной к ней и натянули луки. Потом развернулись. В воздух взвилась туча стрел, многие из них пролетели мимо цели — толпа откликнулась на первый залп свистом и хором радостных воплей. Лучники подобрали свои стрелы и все вместе выпустили их во вторую мишень. Лучникам, среди которых были староста деревни и монахи, было далеко до чисто военной меткости бутанских лучников, которые попадают в яблочко с расстояния в сотню шагов.

Затем всю ночь в селении слышались песни. В иных местах подобный праздник не обошелся бы без стычек и драк. Но наутро деревня вернулась к мирному и тихому существованию...

Лобсанг оказался очень полезным попутчиком. Он называл мне встреченные по дороге деревни и монастыри, сообщал имена местных начальников (джемпо) и знатных семей (лумпо).

Я решил посетить дом Лобсанга на юге провинции Джунг и нанести визит князю Дзангла, одному из двух людей, деливших титул гъялпо Занскара. На тибетском этот титул означает «победитель» и может употребляться лишь по отношению к независимому монарху.

Когда мы покинули Тхунри и миновали деревню Траканг, долина стала шире.

К полудню, обогнув холм, мы оказались перед гигантским естественным амфитеатром. На его склонах располагались четыре деревушки и несколько отдельно стоящих больших строений. Издали приклеившиеся друг к другу домики походили на крепость. Меня снова поразила сдержанная элегантность гималайской архитектуры. Здания плотно сидят на скалистом основании, белые стены слегка наклонены внутрь. Их единственное украшение — симметричные окна, обведенные черной полосой.

Амфитеатр прилегал к громадному пику, со склонов которого с ревом неслись потоки, разделявшие деревни.

Деревня, у которой мы отдыхали, называлась Кончет. Здесь жил брат Лобсанга. Сам Лобсанг занимал отцовский дом, который стоял в горах в нескольких километрах отсюда. Он и объяснил мне суть древнего обычая «малых домов»:

— Когда старший сын в семье женится, он автоматически становится дакпо — владельцем дома и земель. Отец отходит от активной жизни и удаляется в так называемый «малый дом».

В Занскаре этот обычай педантично соблюдается из поколения в поколение, и у каждой семьи есть два дома: большой дом, где может быть до пятнадцати комнат, и малый дом, который располагается либо по соседству, либо вдалеке от главного жилища. Таким образом, каждая деревня состоит из двух типов строений: просторных домов, где живет старший сын с семьей, и малых домов, куда переходят «родители-пенсионеры», старые тетки, бабки, дети-холостяки, а также дети, ставшие монахами.

Я решил осмотреть Кончет, где у ручья заметил несколько небольших водяных мельниц с горизонтальным колесом: струя воды направлялась на лопасти из желоба, выдолбленного из цельного ствола дерева. Эта система проще, чем европейские мельницы с вертикальным колесом, и больше походит на современные турбины. Местным жителям не надо преобразовывать вертикальное вращение в горизонтальное, и они с помощью этих мельниц изготавливают муку из жареного ячменя для дзамбы. Ячмень — основная, если не единственная пища всех гималайцев тибетской культуры. Дом брата Лобсанга стоял в конце узенькой улицы на вершине скалистого выступа. Позади жилища, спрятавшись от солнца, сидел и ткал красивый старик. Это был отец Лобсанга. Он с улыбкой показал мне свой ткацкий станок. Поскольку дерево здесь редкость, машина была собрана из крючковатых веток, и вся конструкция выглядела шаткой и узловатой, но работала превосходно. Я мало смыслю в ткачестве, но думаю, что станок с четырьмя педалями для подъема и опускания основы был типа «жаккард». Челнок пробрасывался вручную. Отец Лобсанга ткал из шерсти-сырца, и у него получалась длинная полоса шириной в тридцать сантиметров. Эту шерстяную ткань, идущую для изготовления одежды, либо оставляли в естественном виде, либо красили в красный цвет вытяжкой из корней.

Чуть выше деревни проходил оросительный канал, по берегу которого я дошел до стоявшего в одиночестве домика Лобсанга. Он прилепился к склону высокой горы вдалеке от других — среди оазиса изумрудных полей, окруженных каменной пустыней. Поля пересекал ручей, который небольшим водопадом обрушивался с уступа рядом с домом.

Лобсанг вышел мне навстречу и пригласил на террасу, где возле квадратного отверстия высились поленницы дров. Отверстие вело внутрь дома. Спустившись по крутой лестнице, мы попали в своего рода летнюю гостиную, нечто вроде внутреннего дворика.

Вначале Лобсанг представил меня Иби, своей двоюродной бабушке, крохотной, хрупкой и сухонькой женщине. Затем пришел черед Аниче, самой старой из его двоюродных бабушек, высокой крепкой женщины воинственного вида, и двоюродной тетки Аничунг, на чьем улыбающемся личике сверкали два крохотных черных глаза.

В доме Лобсанг лишался всей своей властности и превращался в любимое дитя трех обожавших его древних теток. Ведь он был монахом, студентом-холостяком— их гордостью и радостью.

Иби, очень старая женщина, была истинной душой дома.