Журнал «Вокруг Света» №07 за 1986 год
Шрифт:
Вертолетная разведка недалеко на востоке обнаружила разводье, оно манило, но, идя к нему навстречу, судно оказывалось все дальше и дальше от него. Сказывалось сильное течение с востока на запад, и ближайшая к судну сторона полыньи нарастала льдом быстрее, чем «Сомов» двигался к ней. И наконец, поняв, что разводья не достичь, пошли на север. А точнее, куда льды позволят.
Это заняло у сомовцев весь март и начало апреля.
Но чем дальше судно уходило на север, тем лед становился мощнее: «Михаил Сомов» входил в массив. Пока временами появлялись небольшие трещины. Эти моменты не упускались. На сто метров появлялась возможность, сто и проходили...
В начале апреля вертолеты еще летали на «Павел Корчагин», стоящий на
Дрейф Тихоокеанского массива был настолько ощутим, что «Сомова» вместе с тяжелейшими льдами понесло обратно на юго-запад.
К концу апреля судно сумело проскочить к самой середине массива. Но тут начались сумасшедшие морозы. Мгновенно все затянулось. Сплошной десятибалльный лед.
Вертолет еще летал. Час-два светлого времени использовали для поиска места, где можно было бы более или менее спокойно стоять. Сжатие четырех-пятиметровой толщины льдов было не для корпуса «Михаила Сомова».
Обычно самая удобная стоянка в таких случаях — три поля, которые сошлись бы и образовали внутри треугольник чистой воды. Но и тогда, когда нашли такое место, оно оказалось недолговечным: началась сморозь, пошел молодой лед. Нужно отрабатывать машинами, чтобы под кормой была разрядка, не смерзся винт. Иначе потом, если рядом или недалеко откроется более удобная стоянка, судно не сможет сдвинуться с места... От сильного сжатия в стыках полей идет торошение, стоит грохот. Через две-три недели здесь места для стоянки не останется. Надо будет и отсюда бежать. Но куда?.. Ждать момента, удачи, чтобы прорваться и найти такой же треугольник воды между тремя полями...
Второй раз мы увиделись с Валентином Родченко в Москве, уже в этом году. 18 февраля Валентину Филипповичу Родченко — капитану научно-экспедиционного судна «Михаил Сомов» и Артуру Николаевичу Чилингарову — начальнику спасательной экспедиции на ледоколе «Владивосток» в Кремле вручали ордена Ленина и медали «Золотая Звезда». Третий Герой Советского Союза, Лялин Борис Васильевич, командир звена вертолетов Ми-8, находился в очередной экспедиции.
И вот на следующий день Валентин Родченко пришел к нам в редакцию журнала «Вокруг света».
Родченко был в хорошей форме, оттаявший. Февральское солнце било в окна, на столе стоял целый самовар на двоих, и за чаепитием он говорил легко и с удовольствием. Увидев за моим столом на стене карту рельефа дна Мирового океана, он подошел к ней. Разглядел «свое» побережье Антарктиды и сказал:
— Видишь перепад глубин в море Росса? — Он привлекал мое внимание к огромному океаническому заливу, далеко врезающемуся в ледовый щит Антарктиды; синева глубин на карте резко граничила с бледностью мелководья.— Здесь нас придавило в первый раз. Сам лед был не страшен, молодой. Но от сжатия образовалась каша, а в ней мы не могли двигаться: винт уже не крутится, руль не поворачивается. Под судном не просто ледяная подушка — валы наворочены. Стоит айсберг на мели — длиной в две с половиной, три мили, и нас несет к нему. Представляешь, и это продолжалось в течение трех-четырех дней. Но, наконец, лед между судном и айсбергом так спрессовало, что нас перестало прижимать к этой махине. Это было бы безопасно, если бы другой айсберг не начал наступать на нас. Он не останавливается, до «Сомова» остается миля, полмили, три кабельтова; судно уже начало ложиться на борт, и два айсберга вот-вот могут сомкнуться... И тут произошло чудо: когда нас от него отделяло каких-нибудь двести метров, айсберг развернуло — видимо, попал в сильное течение,—
и он прошел мимо борта «Сомова», проскочил, оставив за собой шлейф чистой воды. Мы сразу же воспользовались этим моментом и выскочили отсюда. Из зоны скопления айсбергов ушли на пятнадцать-двадцать миль...Так вот, все айсберги, сносимые течением и ветрами, здесь грядой стояли на мели, как Великая Китайская стена... Мы и не думали, что нас поведет в море Росса... И в Москве и в Ленинграде надеялись, что примерно к концу мая нас понесет на север. Вот почему сразу не стали беспокоиться о нас. Прогноз выноса не оправдался, и нас вместо севера понесло на юго-запад. Когда «Сомов» прошел район предполагаемой дивергенции, возникла двоякая ситуация: нас могло понести вдоль этой стены, что было бы очень плохо, судно могло припечатать к айсбергу, ведь весь массив льдов нажимал на эту стоящую на мели гряду. Хорошо, если бы выкинуло нас между двумя айсбергами далеко в море Росса.
Но нас понесло в море Росса с южной стороны, и здесь стало ясно, что оказываемся между берегом и айсбергом — последним из гряды. Мало того, что в этом месте сильнейший дрейф льдов, но еще гуляют и небольшие айсберги, которые не садятся на мель. А попасть между дрейфующим и стоячим льдом, это, сам знаешь, не менее страшно... Мясорубка. И вот тогда-то стало ясно всем: нас надо спасать.
— А что, если проскочили бы в глубь моря Росса, где лед молодой...
Валентин не дал договорить.
— Нас ждал длиннющий дрейф.
Здесь у берегов крепчайшие морозы, могли бы мы намертво вмерзнуть в лед.
— А ледокол осилил бы эту зону смерзшегося льда?
— Мог... Но мы и сами смогли бы дотянуть до октября — ноября, а там двинулись бы своим ходом. Конечно, если бы у нас было топливо.
— И что тогда?
— В этом случае «Михаил Сомов» задержался бы и не смог участвовать в новой антарктической экспедиции, в которой он сейчас находится...
О том, что готовится спасательная экспедиция на ледоколе, впервые я узнал в Ленинграде, в Арктическом и Антарктическом научно-исследовательском институте.
С этим институтом меня связывает многое: полеты с высокоширотной «прыгающей» экспедицией, научные дрейфующие станции... Здесь работает мой давний друг Владимир Грищенко — ученый, полярник и мой наставник по всем арктическим делам. Мы познакомились шестнадцать лет тому назад, после первых его погружений подо льды Ледовитого океана. Позже бывал я у него и на «СП-22», жил в домике его группы подводников на самой окраине станции. Обычно по какому бы делу я ни приезжал в Ленинград, прямо с вокзала шел на Фонтанку, в институт, в бывший Шереметевский дворец; проходил во внутренний дворик с садиком и поднимался к Володе, в лабораторию инструментальной ледовой разведки... И каждый раз я заставал одну и ту же картину: тихо, люди сидят спиной к входу, Володя — справа у стены, слева — Евсеев, светлый полноватый человек — его стол стоял ближе всех к телефонному аппарату, и, когда бы я ни звонил из Москвы, трубку брал он. У окна, в самом конце комнаты, обычно стоя, склонившись к бумагам и чертежам, работал шеф Володи, Андрей Васильевич Бушуев, сдержанный, немногословный человек, присутствие которого всегда заставляло меня подтянуться и усмирить свой голос. Он первый и привечал меня. Его большие светлые глаза, всегда одинаково по-доброму рассмотрев меня, обращались к Грищенко, как бы говоря: «Встречай товарища!» Так было и на этот раз.
...Посреди комнаты стоял большой, хорошо знакомый мне стол. На нем — карта Антарктиды с фотомонтажом спутниковых картинок. И я вижу, что из сложенных снимков получилась общая картина ледовой обстановки у берегов шестого континента. На более темном фоне космической фотокарты белым светлым языком вытягивался Тихоокеанский ледяной массив.
Вошел человек и положил на стол радиограммы и, ни на кого не глядя, вышел.
Владимир Евсеев встал со своего места и сразу же стал рассматривать их.