Журнал «Вокруг Света» №09 за 1982 год
Шрифт:
Короче говоря, к наступлению сумерек я за малую цену купил большую пирогу, сел в нее, взмахнул веслом, да так и махал им всю ночь напролет — до самой Виктории. Там я нарастил борта пироги где на 10, а где и на 18 сантиметров и укрепил ее корпус шпангоутами и кильсоном. Под днищем приладил киль — свинцовую чушку килограммов в триста. Затем соорудил маленькую каюту со столом, провизионным шкафчиком и койкой. В корме я устроил нечто вроде маленькой рубки. К ней подвел фалы от трех небольших мачт. Таким образом, я мог отлично управлять парусами, не покидая рубки. Мой маленький трехмачтовик мог нести паруса общей площадью не менее 21 квадратного метра. Полная длина его от кормы до штевня, украшенного
Наконец, мы погрузили 450 литров воды в двух железных баках, продовольствие месяца на три, и — можно в путь.
Прежде чем отдать швартовы, я нарек судно именем «Тиликум», что на наречии местных индейцев означает «друг».
Мы отваливали 21 мая 1901 года. Лакстон ежедневно писал о нас в своей газете, поэтому провожать «Тиликум» собралась масса народу. Провожающие затевали пари, что нам не выйти из бухты, не перевернувшись. Ставки шли 1:5 — отнюдь не в нашу пользу. С легким западным ветром мы отчалили, но ушли за этот день не слишком далеко: ветер и течение работали против нас. Ночь мы простояли на якоре под защитой маленького островка, а на следующее утро, уже с попутным ветром и при благоприятном течении, двинулись дальше. Около 15 часов мы миновали мыс Флатери, и перед нами раскинулся открытый Тихий океан.
Для моего спутника-журналиста наступили тяжелые времена. На него навалилась страшенная морская болезнь, и не болезнь даже, а просто какое-то невероятное морское помешательство.
— Джон,— простонал он,— давай вернемся.
Не говоря ни слова в ответ, я усадил его в уголок рубки и крепко обвязал тросом, чтобы он не «списался» за борт. Потом сунул ему в руки румпель.
— Норман, наш курс — зюйд-вест. Твоя вахта до полуночи. Строго держи курс и следи за огнями пароходов. Если заметишь, что с нами сближается судно или заходит ветер, буди меня.
— Я не могу,— чуть слышно прошептал Норман.
Я безжалостно врезал ему несколько раз по ребрам. Это настолько приободрило Лакстона, что он начал рулить Не раздеваясь, прямо в штанах и куртке, я забрался в нашу единственную койку На выносливость Нормана я не возлагал слишком больших надежд и потому спал вполглаза. Через некоторое время я почувствовал, что «Тиликум» приводится к ветру. Не мешкая ни секунды, выскочил из койки и бросился на палубу. Мой Норман завис над водой, едва не вываливаясь из страховочной петли и ухватившись обеими руками за голову.
Я молча взял ведро, наполнил его чудесной прозрачной тихоокеанской водичкой и с размаху выплеснул ее Норману на голову. Он тихонько ойкнул и схватился за румпель. Судно снова легло на курс.
Понадобилось бессчетное количество тумаков и водных процедур, потребовалась целая неделя, чтобы вернул, Нормана в мало-мальски приличное человеческое состояние. Во всяком случае, Лакстон сторицей расплатился за все те враки о морских приключениях, которые он когда-либо напечатал в своей газете.
Едва мой напарник чуточку ожил, я начал обучать его основам морского искусства. До сих пор мы шли на ветер, и славный работяга «Тиликум» отлично справлялся с делом почти без нашей помощи. Теперь Норман должен был обучиться владеть парусами и рулем по-настоящему.
— Запоминай, Норман: то, что ты только что изволил наименовать веревкой, называется у моряков фока-шкотом, и ты его должен потравить, если ветер станет заходить с кормы...
11 июля, на двадцатый день плавания, с норд-веста засвежело, ветер дул все сильнее и сильнее. Мы убрали один парус за другим, не вылезая при этом из рубки. Вот уже остался один только фок, под которым мы и удирали теперь от набиравшего силу шторма. Волны высотой
с дом шипели за кормой. С гребней срывались клочья белоснежной пены.Я достал из носового рундука плавучий якорь, который смастерил специально для этого рейса. К толстому железному обручу диаметром в полметра был пришит мешок из крепкой парусины. Получилось нечто вроде огромного сачка. Четыре троса, закрепленных на обруче коренными концами, я связал в общую петлю и пропустил через нее самый крепкий линь из всех, что у меня были.
— Послушай, Норман,— сказал я,— забирай-ка этот якорь, иди на бак и закрепи свободный конец каната на битенге. Когда махну рукой — значит, я привожусь к ветру. Ты тут же спускаешь фок и бросаешь за борт якорь.
Мой спутник осторожно озирался по сторонам. «Тиликум» рвался вперед сквозь шипящую пену. Наконец до Лакстона дошло. На четвереньках, чтобы не сбило ветром, с якорем под мышкой, он пополз на бак и довольно споро закрепил конец троса за битенг. Выждав подходящий момент, когда «Тиликум» оказался во впадине между двумя большими волнами, я круто привелся к ветру и одновременно раздернул фока-фал. Парус с треском пополз вниз: Норман тянул изо всей мочи.
— Теперь якорь! — крикнул я.
Мой напарник глянул вверх и увидел обрушивающуюся прямо на нас гигантскую водяную стену. Особых причин для беспокойства пока не было: нос «Тиликума» легко выдержал бы и не такую волну. Однако Нормана охватила дикая паника. Он выпустил якорь из рук — к счастью, за борт,— прыгнул на фок-мачту и, резво работая руками и ногами, в мгновение ока очутился наверху.
Мой друг доктор Мартенс объяснял мне когда-то, что человек произошел от обезьяны, а вовсе не был сотворен в готовом виде богом, как нам рассказывал об этом в школе пастор Рухман. Сказать по правде, я до поры так и не уверился в истинности этого дела. Но стоило мне увидеть Лакстона на фок-мачте, как я тут же стал ярым приверженцем обезьяньей гипотезы.
Одно плохо — «Тиликум» вовсе не для того был построен, чтобы нести на мачте здоровенного мужчину. Суденышко рискованно накренилось, едва не черпая бортом воду.
— Вниз! Живо! — взревел я как бешеный бык.
Лакстон и сам увидел, что волна без всякого ущерба для нас мирно прошуршала мимо, и, сконфуженный, скользнул по мачте вниз, Мы дрейфовали, хода не было, ветер разворачивал «Тиликум» лагом к волне. И тут заработал наш плавучий якорь. Трос вытянулся в струну, и не успела прийти очередная волна, как якорь снова развернул нас носом к ветру
В полнейшей безопасности мы стояли на якоре в бушующем море. Слегка покачиваясь, «Тиликум» медленно дрейфовал кормой вперед. Я закрепил руль и, учитывая надвигающиеся сумерки, зажег фонарь. После этого мы оба забрались в каюту,
Я собирался было слегка отчитать Лакстона, однако он опередил меня:
— Мне стыдно, Джон, но если бы ты знал, как я испугался!..
Позже Норман напечатал о нашем путешествии большие статьи в разных газетах, но о том, как он карабкался на мачту,— ни слова...
Дня через два нам посчастливилось поймать в паруса добрый пассат, а в середине июля, несколько огорченные наступившим штилем, мы пересекли экватор.
По первоначальному замыслу первая стоянка планировалась на Маркизских островах. Однако тогда нам пришлось бы долгое время идти круто на ветер, а при этом, как известно, судно больше всего захлестывает волной. Поэтому мы решили двигаться к острову Пенрин (Нынешнее название — атолл Тонгарена. (Примеч. ред.)). Пассат нам благоприятствовал, и мы пробегали от 150 до 170 миль в сутки. Понятно, что при такой скорости и соответственной силе ветра нам приходилось изрядно работать румпелем. Спать, прямо скажем, было некогда.