Журнал «Вокруг Света» №11 за 1978 год

Но открытие на этом не кончилось, ибо оно привело к неразрешимому на первый взгляд историческому парадоксу, поставившему перед исследователями новую проблему.

На одной из научных конференций А. П. Окладников, делая предварительное сообщение о результатах исследований, к ранее вывешенным прорисовкам нижнеамурских изображений добавил еще несколько.

— Не правда ли, — обратился докладчик к аудитории, — если не знать местопребывания подлинников, то и эти прориси можно без сомнения отнести к Нижнему Амуру?

А эти копии были сделаны с изображений, выбитых на скалах... Австралии и полинезийского острова Нукухива, с узоров, покрывающих лицо неолитической статуэтки, найденной в Японии, и нескольких характерных шаманских масок, посмертных — по черепу — «классических» татуировок аборигенов Новой Гвинеи и индейцев северо-восточной окраины Америки.

Действительно, как же теперь совместить вывод о несомненно местном происхождении культуры народов Нижнего Амура с такой не случайной схожестью ее с искусством не ближайших соседей по континенту, а отдаленнейших заокеанских земель? Но именно в этой кажущейся неразрешимости и открылось исследователям начало «ариадниной нити» нового поиска. А вышедшая несколько лет назад монография академика А. П. Окладникова «Петроглифы Нижнего Амура» позволяет реконструировать логические этапы этого поиска.

«Первое и самое сильное впечатление, которое производят изображения, — пишет А. П. Окладников, — впечатление маски, искусственного, поддельного лица человека». И ученый, проведя кропотливый анализ наскальных изображений Нижнего Амура, сопоставляя их с данными этнографических наблюдений, от этого впечатления приходит к фундаментально доказанному убеждению — да, древние мастера Нижнего Амура высекали на прибрежных валунах не просто человека, не просто лицо его, но некие символические личины-маски.

Известно, что маски на определенном социально-историческом уровне развития свойственны едва ли не всем народам Земли. Они являлись воплощением и вместилищем таинственных существ «потустороннего» мира — духов, были непременной принадлежностью всех обрядов, на которых люди «разговаривали» со своими предками, вызывая их на помощь или для совета. В маске человек является в новой сущности: мертвым, духом или животным, которых маска олицетворяет, приводит А. Окладников высказывание одного известного этнографа. Речь идет не о представлении, не об изображении некой роли, а о действительно ощущаемом перевоплощении... Естественно поэтому, продолжает А. Окладников, что маски как изображения умершего и вместилища духа имели ближайшее отношение к культу мертвых, предков и в том числе к культу черепов.

А среди нижнеамурских петроглифов выделяется целая серия изображений, имитирующих именно череп. Причем и узоры, украшающие такие личины-черепа, оказались близки к расписным черепам и черепным маскам, например папуасским из Новой Гвинеи.

Но дело в том, что такое сложное, разветвленное, всеохватывающее искусство, в котором центр тяжести сосредоточен на изображениях духов предков, могло возникнуть только на основе довольно высокой социально-экономической организации. И хрестоматийный пример такой организации опять-таки являют родовые общины племен Меланезии, Микронезии и Полинезии, ведших производящее хозяйство, занимавшихся возделыванием культурных растений.

Видимо, обосновывает ученый следующий вывод, нечто подобное по уровню духовного развития существовало на Амуре, где обильным или, во всяком случае, надежным источником пищи служила добыча морской проходной рыбы. Такой постоянный источник пищи обеспечивал возможность оседлого существования, позволял возводить долговременные поселения. И в то время как их «лесные» соседи в поисках пищи вели кочевой образ жизни и поэтому не могли объединяться в сколько-нибудь значительные коллективы, у оседлых племен Нижнего Амура уже существовала сложная социальная организация родового общества. «А закономерным следствием такого более прогрессивного развития социально-экономической жизни амурских племен по сравнению с их лесными соседями и явилось возникновение их богатого и своеобразного искусства», — пишет А. Окладников. И, подытоживая этот анализ, заключает: «Вполне естественно поэтому, что этнографические аналогии петроглифам Амура ведут нас в подавляющей массе не в мир таежных охотников Сибири, а в противоположную сторону, на юг — в южные моря Тихого океана». И эти аналогии не ограничивались только сходным уровнем социально-экономического развития.

Если попытаться обобщенным графическим символом выразить образ всего древнего искусства Нижнего Амура, то рука непроизвольно начертит спиральную линию. А именно спираль характерна для искусства каменного века обширного Тихоокеанского бассейна.

И здесь, заключает А. Окладников, принципиально то, что речь идет не о каких-то отдельных схожих сюжетах, а о целом комплексе специфических по своему характеру элементов: о масках-личинах, концентрических кругах и спиралях, изображениях змей. Конечно же, подобное сочетание по самой своей основе не может быть случайным. Следовательно, перед нами следу конкретно-исторических контактов или даже свидетельства единства происхождения этих комплексов.

Так постепенно, шаг за шагом, логика, связывающая единым «силовым полем» разнообразные факты, добытые разными исследователями, подводила к обобщению поистине фундаментального общеисторического смысла.

«Благодаря общности природных условий, экономике, а также тысячелетним контактам и близкому соседству в их культуре, в том числе и искусстве, складывалось так много общего, что в известном смысле можно говорить даже о большой тихоокеанской культурной общности... Можно сказать, что перед нами находится как бы своего рода огромная по протяженности цепь общих элементов культуры древних племен, заселявших огромные пространства побережий и островов Тихого океана между Амуром и Австралией. От острова к острову, от племени к племени, от эпохи к эпохе тянется эта цепь...»

И, как закономерное следствие этого вывода, открывающее дальнейший путь поиска, вопрос, которым не может не задаться исследователь: где начало и где конец этой цепи? На севере или на юге, а может быть, и по дороге на юг и на север, в географической ее середине?

...Уже после выхода монографии А. Окладникова вышла в свет работа советских исследователей С. Арутюнова и Д. Сергеева об открытии на Чукотке могильника каменного века. И здесь, в северной оконечности Тихого океана, были найдены изделия, изукрашенные все той же «вечной» спиралью...

В. Левин

«Скорбный дождь» над красной сосной

Как правило, первые слова канадского радио, сообщающего прогноз погоды, связаны с Ванкувером — крупнейшим городом провинции Британская Колумбия. И почти всегда диктор произносит одно и то же: «Дождь...» В том, что метеосводка соответствует действительности, я убедился сам. Над этим городом-гигантом, расположенным в дельте полноводной реки Фрейзер, большую часть года роятся грязно-серые дождевые тучи, очень похожие на обрывки ваты, которой хозяйки конопатили на зиму щели между рамами. Ванкуверцу выйти из дома без зонта — все равно что отправиться на работу босиком.

Дождь утром, дождь в полдень, дождь вечером и ночью. То сильный ливень, когда тяжелые капли, обрушиваясь вниз, сливаются в толстые сверкающие нити, то мелкая морось, оседающая липкой влажной пылью на лице, на стеклах, превращающая зажженные по вечерам фонари в радужные шары, — такой дождь называют здесь «скорбным».

— Поживите в Ванкувере с десяток лет безвыездно — и ваши ноги превратятся в перепончатые лапы, как у гусей, — шутят старожилы.

Приехав в Ванкувер в феврале из заснеженной Оттавы, я был несказанно поражен, увидев изумрудные краски уличных газонов и многочисленных городских парков. Набухшие бутоны рододендронов и «лампочки» маков являли собой фантастическое зрелище — по календарю-то зима! Головки цветов, словно живые, качались от мерных ударов дождевых капель. Казавшаяся ранее неправдоподобной цифра, будто бы в Британской Колумбии в среднем выпадает ежедневно почти 4 миллиона литров влаги, обрела для меня вполне реальное значение.