Журнал «Вокруг Света» №11 за 1980 год
Шрифт:
Ожидание у моря
В предутренней дымке, обещающей духотой и непрозрачностью полуденную жару, как стоп-кадры, неозвученные, без движения, появляются куски пейзажей и чужой притягательной жизни. Густые казуариновые рощи, держащие своими корнями пески; окаймленные низким кустарником клочковатые поля, с которых уже убрали рис, но еще видны просо и арахис да квадраты сахарного тростника выше роста человека. Чинно идут, видимо, на ближайший базар, люди: впереди — мужчины, а женщины сзади, на левом бедре придерживают детишек, а груз — на голове. У источника тонкая девочка-подросток взметнула над головой жгут белья: она привстала на носки, откинулась назад, летит темный поток волос, сверкает белизной полотно и одним красным мазком — сари, облегающее ее фигурку.
Мы ехали по югу штата
Под голыми, словно воткнутые в землю перья, пальмами около хижин трудятся на коричневой, обожженной солнцем земле мужчины — корчуют пни, а женщины собирают щепу, хворост в корзины и относят к домам. Несмотря на тяжести, женщины двигаются быстро, ходят легко, и рабочее сари — несколько метров недорогой ткани — смотрится на них королевским нарядом.
Эта странная на вид пальма с хохолком листьев на макушке заслужила похвальное слово. Пальма эта — пальмира — незаменима в хозяйстве и жизни здешних крестьян. Срезанными нижними листьями кроют крыши глиняных хижин, из них же сооружают заборчики. Еще можно встретить вдоль дорог под навесами у чайных писцов и составителей гороскопов, выводящих для неграмотных крестьян письмена перьями из черенков пальмовых листьев. А древние писцы использовали специально обрезанные листья пальмиры для писем, выдавливая знаки костяными палочками; затем грамоту сворачивали, ставили печать и отправляли адресату. Это известно: частью эти письма — даже со стихами — дожили до нас! Но самое лакомое у пальмиры — сок. Взрослые любят пальмовое вино из перебродившего сока или покрепче — арак, а дети — разноцветные леденцы. На одной из остановок автобуса мы не удержались и вслед, за ребятишками, нагруженными охапками хвороста, отправились в видневшуюся на берегу моря деревушку. Побережье было расчерчено на большие клетки, над которыми повисли журавлиные шей колодцев. Из клеток поднимались большие и маленькие верхушки белых пирамидок, сверкающие на солнце. Здесь выпаривают соль. Достают соляной раствор из колодца бадьей из воловьей кожи. Вначале заливают морскую воду в клетки, дают ей выпариться, и дня через четыре скребками снимают слой соли. Получается с клетки около 40 килограммов. Черные фигурки в набедренных повязках вытаскивают бадью за бадьей, соленая вода льется на потрескавшиеся ноги. Если работать тут с детства, привыкаешь, но, как ни задубела кожа на ногах, соль все равно разъедает ее, причиняя постоянную боль.
На полях у деревни круторогие буйволы неторопливо тянули за собой соху, а около сараюшки буйвол делал круг на току, — молотил рис. Из деревни навстречу нам направилась телега на двух больших колесах, которую тащила пара буйволов. Когда повозка, по-тамильски «калаванди» — «телега с буйволами» приблизилась, в глаза бросились раскрашенные рога животных. А через несколько шагов попались горбатые дымчатые зебу с гирляндами увядших цветов. Острые разукрашенные рога были спрятаны в наконечники, увенчанные блестящими, шариками. Крестьяне отмечали «пунгал» — праздник в честь уборки риса.
Во время пунгала деревня нарядна и оживлена. В первый день праздника в каждом доме идут шумные хлопоты — готовятся угощения. На следующий день героем становится главный работник — буйвол. Каждая семья выводит своего любимца еще с утра во двор. Там его чистят щетками, раскрашивают цветными узорами рога и, повесив гирлянды цветов, подносят большое блюдо риса: «Отведай, дорогой наш кормилец, плоды нового урожая».
Третий день пунгала — день благодарения родителей. Прихорашиваются молодые супруги, женщины надевают праздничные сари с серебристыми и золотистыми нитями, наряжают в лучшее детишек и отправляются всей семьей завтракать к родителям. Затем отца и мать приглашают в свои дома дети. Праздничные дни пролетают весело и быстро...
Деревенская улочка встретила нас пустотой. Даже длинноногие собаки не выбежали навстречу. За деревней на белом полотнище песка сидели и стояли женщины, старики, дети и всматривались в яркий блеск бескрайнего моря.
...Мужчины вышли на берег еще в блеклом свете начинающегося дня, когда бесцветное небо сливалось с неярким, без морщинки морем. По-утреннему молчаливые рыбаки переворачивали горбатые лодки, похожие на дельфинов, и тащили их за острые носы по холодному песку к воде, чертя за собой глубокие борозды. Отогнав лодки на глубину, размеренно выкидывали сеть, оставляя на плаву бамбуковые стволы, чтобы сеть не ушла глубоко. Описав полукруг, гребцы, мерно ударяя длинными веслами, пригоняли лодки назад. Концы сети привязывали к кольям, вбитым в песок, чтобы удобнее было вытягивать добычу.
Началось томительное ожидание на берегу. Дремали, прислонившись к просмоленным бортам лодок, штопали старые сети, молча сидели на корточках. Но каждый прикидывал про себя, каков будет улов и много ли удастся продать перекупщикам.
Наконец старик с торчащей в разные стороны седой бороденкой взмахивает рукой. Рыбаки, прокопченные на солнце, голоногие, в рваных, отбеленных морской водой рубахах, враз ухватились за коричневые жгуты веревок из копры.
В этот момент мы подошли. Сухонький старичок, дотянувшись до руки Вани Климова, рязанского монтажника из нашей группы, похлопал его и, восхищенно оглядывая необъятную Иванову фигуру, весившую более ста килограммов, пробормотал: «Элефант». Мы приняли это как приглашение к помощи и, раздевшись, вошли в воду. Толстые веревки тянули рывками, откидываясь назад. Те, что постарше, остались у веревок на берегу, так сильно упираясь пятками в плотный песок, что обозначилась белая дорожка. Молодые рыбаки старались зайти подальше в море, чтобы всем ухватить концы сети. Боясь помешать им, я отплыл было подальше, но тут же заметил, как с берега машут рукой — зовут назад: в здешних местах близко подходят к берегу акулы. Их вылавливают: у гурманов особенно ценится печень, богатая витаминами, и плавники, из которых приготовляют деликатесный суп.
А сеть все ближе подтаскивали к берегу; рыбаки сжимались до самого песка, скручиваясь как пружина, вдруг делали внезапный рывок. Слышалось кряканье, уханье, блестели эбеновые спины тамилов, только Иван тащил сосредоточенно и молча. Сеть нехотя показывается из воды. Голые ребятишки и чайки выхватывают мелкую рыбешку, застрявшую в ячейках. Наконец вздутый пузырь сети медленно выполз на песок, осел и раскрыл свое трепещущее серебром чрево. Все сгрудились вокруг, жадно рассматривая добычу. Обратно в море полетело несколько пестро окрашенных морских змей — убивать их запрещено.
Вдруг толпа словно взорвалась. Молодой высокий тамил, горячо жестикулируя, что-то быстро заговорил, показывая на старшего, с повязкой на голове. Оказывается, тот успел отдать несколько крупных рыб перекупщикам, уже собравшимся везти улов на городской базар. Перекупщики, видать, были не из крупных — их корзины со льдом укреплены были на велосипедах. Денег у них, судя по всему, осталось только на мелкую сардину, да и ту они норовили получить за бесценок. Горькая гримаса исказила лицо высокого тамила — надежды на заработок рухнули. Тамил побрел по белому горячему песку к своей лодке...
В Махабалипураме мы оказались уже к вечеру. Я вышел на берег залива и зашел во дворик прибрежного храма, вымощенный плитками. Двор огораживали десятки каменных бычков. Века назад здесь бурлила жизнь большого порта, заходили огромные корабли с резными украшениями, сновали лодки. Сейчас уступчатые башни храма молчаливо принимают на себя удары волн. В вечернее небо вонзаются круглые маковки храма, да на берегу стоят женщины. Может быть, они ждут возвращения тех косых парусов, темнеющих крыльями на фоне огромного диска заходящего солнца? Так много веков назад другие женщины ждали свои лодки, своих мужей. Сколько ушло рыбаков в океан под легкими парусами, сколько не вернулось! Но их всегда терпеливо и с надеждой дожидались на берегу.