Журнал «Вокруг Света» №11 за 1982 год

— Однажды я встретил колоде в открытом поле. Красивый, цветной только-только, видать, краской обновленный. А жилья близкого не видно. Напился я, вдруг слышу, идет кто-то. Старик... «Дай,— говорит,— мне напиться». И спросил я тогда, зачем стоит здесь этот колодец, никому! вроде бы и не нужный? «А разве знаешь ты, в каком месте земли тебе питий захочется? — отвечает старик.— А тут поле рядом, виноградники. Работать люди приходят. И мы с тобой, случайные путники, не помянем ли добрым словом того, кто сделал здесь этот колодец?..»

«Так кто же поставил его?» — спрашиваю.

«Люди говорят, дед Григоре его звали. Детей у человека не было. Одиноко жил, как дерево на опушке... Тут старость подошла и забеспокоила человека — что оставит он после себя на земле? Вот и решил колодец для людей построить. И тогда жить стал спокойно...»

Уже потом, когда разошлись мы в разные стороны,— рассказывал Заватин,— я подумал, может, о себе старик говорил?

Старых колодезных мастеров почти не осталось,— продолжал Иван.— И решил я, словом, научиться ремеслу этому. Инструменты себе придумал — сделал, благо вот.— Он хлопнул по блестящему боку машины.— Шофер я, с техникой малость знаком.

— Заватин! Иван! Заводи давай — выезд! — К нам бежал белокурый парень в милицейской форме.

— Ну вот, авария где-то в городе... И не поговорить толком...— Иван неторопливо нажал ручку дверцы.— В село ко мне приезжайте. Недалеко тут. От Кишинева автобусом. Завтра можете?

В село Реча я выехал на следующий день, к вечеру. Колодцы, которые попадались по трассе, я встречал уже как старых знакомых. Рядом с ними стояли автомашины. Шоферы кружками черпали из ведер воду. Ехать не торопились. Стояли в тени колодезных беседок и разговаривали...

До села добрался, когда сумерки уже начали слизывать закатное марево и тихо-тихо растворяться в теплом воздухе...

Иван привел меня к одному из своих колодцев. Присел рядом с ним на скамеечку и провел ладонью по шершавому, как корка хлеба, темному колодезному срубу. Отщипнул отставшую щепку, но не бросил, а положил в карман. Пояснил, строго и совершенно серьезно:

— Здесь бросать нельзя. Колодец, что человек,— все видит, все слышит. Отец мой рассказывал, как однажды была возле колодца ссора, и на другой день ушла из него вода, дно высохло и почернело.

Я постарался не улыбнуться. Но Иван не заметил, будто вовсе позабыл обо мне.

— Когда роешь его, душу надо иметь светлую, чистую, мыслей плохих чтоб в голове не было... Кричать нельзя, когда работаешь, ругаться, окурки рядом бросать — тоже нельзя. И вино не пью, пока первой воды с его дна не испробую... Тогда только дело идет.

— А где же рыть надо? Где воду-то искать?

— Землю надо любить — это первей всего,— ответил Иван.— А воду чувствовать надо, вкус к воде нужен. У каждого мастера свой секрет. Один на траву, на кусты посмотрит и скажет — здесь копать будем; другому на звезды взглянуть требуется. Пробы берут из грунта, узнают, из чего он состоит, из каких пород. Я лично по расположению известняка и мела на поверхности земли определяю — есть там вода или нет ее. Но, бывает, и за двадцать метров опускаться приходится. И чем глубже колодец, тем вкуснее вода в нем, тем дольше он живет...

Иван вспомнил, как рыл колодец в селе Загайканы. Сначала работали ручным буром, затем, когда пошел камень и бур остановился, начали расширять отверстие лопатами. Заватин спустился на дно и начал углубляться дальше, откалывать кувалдой и зубилом каменные глыбы, грузить их в большой таз, а его товарищи ручной лебедкой поднимали глыбы на поверхность. Укрепили стенки.

— А воды нет и нет. Глубина двадцать метров, и только камень идет. Я уже сомневаться начал, но ничего никому не говорю, зачем веру у людей сбивать? А потом словно душой почувствовал, что вот она — вода, уже дышать начала...

Прошел Иван еще десять метров. И когда снял очередной пласт грунта, выступили большие светлые капли: покатились крупно, ясно... Потом добрался и до источника. Тонкий, как веточка, робкий, но упрямый, он набирал и набирал силу, чтобы забиться вскоре сильной, чистой водой... Останавливаться нельзя, надо копать дальше, чтобы источник не засыпала влажная земля...

А когда из колодца достали на пробу первую воду, собралось все село. Люди удивлялись и радовались. Говорили:

«Иван чудо сделал». Женщины принесли в подарок домотканые полотенца. Но колодец еще не был закончен. На дно надо было установить фильтр. Его делают из щебенки, из бутового камня, бывают фильтры известняковые. Потом в штольню опускают кольца, которые изготавливаются из дуба или акации, в последнее время — из железобетона.

— Слушай,— тронул меня за руку Заватин.— Ты же ездишь много. Где будешь, говори, как у нас колодцы строят...

Днем позже, когда я уже шел по шумному летнему Кишиневу, вдруг на обочине дороги наткнулся на колодец. Красочный, расписанный... А мимо неслись автомашины, свистели колесами по асфальту.

— Простите, как пройти к телецентру? — остановила меня девушка.

— К телецентру? — И я совершенно неожиданно для себя ответил: — Дойдете до колодца и налево... Идите от колодца.

А. Кучеров, наш спец. корр.

Фото автора и А. Мунтяну Табаны — Кишинев

Под созвездием Козерога

Первые пассажиры, начавшие было спускаться по трапу самолета, столпились у выхода, хмуро отряхивая с одежды капли: обрушился неожиданный ливень. Но лица ботсванцев светились радостью. Отказавшись от принесенных стюардом зонтиков, они побежали к зданию аэровокзала, неслись прямо по лужам, поднимая фонтанчики брызг,— ни дать ни взять московские мальчишки под теплым грибным дождем.

Озорная радость этих солидных людей была удивительна, но местные жители отнеслись к ней с пониманием. Ботсвану ведь называют «жаждущей землей»: почти всю ее территорию — около шестисот тысяч квадратных километров — занимает пустыня Калахари. И на гербе республики начертано слово «Пула!», что на языке сетсвана означает «Да будет дождь!».

Ослепительно голубое небо, выгоревшая на солнце трава да желтизна песков — вот, пожалуй, наиболее характерные краски ботсванского ландшафта. Кое-где однообразие пейзажа приятно нарушают островки кустарников и низкорослых деревьев да сочные листья кактусообразного растения тлаба, корни которого на десятки метров уходят вглубь в поисках живительной влаги. Неказистые на вид цветы тлаба, алеющие среди выгоревшей саванны и песчаных барханов, называют здесь цветами жизни. Они стали национальным символом народа, живущего в постоянной борьбе с суровой природой.

После иссушающего пекла с августа по декабрь, когда крошатся и превращаются в пыль скалы, скручиваются на кустарниках листочки и каменеют деревья, наступает влажный сезон. Земля, политая дождем, облегченно вздыхает, покрывается зеленью. Из расщелин растрескавшейся почвы в небо поднимается влажный пар, отливая радугой; песчаные дюны одеваются в пестрые одежды; алоэ и лилии разноцветным ковром покрывают равнину.

Но когда созревают плоды акаций и зонтики молочая разбрасывают свои белые зернышки, над рекой Окаванго звучат громовые раскаты последних гроз. Их сменяют стремительные ледяные ветры Антарктики. С конца мая и до конца июля в Калахари зима. По ночам последние лужи покрываются ледком. Из-за отсутствия кормов и воды начинается падеж скота; песчаные бури и ураганы губят урожай. Самое страшное бедствие для страны, основа экономики которой — сельское хозяйство.