Журнал «Вокруг Света» №12 за 1971 год

— Ах ты, белая!.. Обмануть хочешь?..

Ложусь. И вскакиваю — кричат же!.. Подхожу к окну, прижимаюсь ухом к морозной щелке.

— Нет уж, — бормочу я, — не выйдет. Спи, Гром. Это пурга.

Странички вновь зашуршали в моих руках.

«Увез на память о Камчатке оленьи рога, что висели на стене. Они тут совсем ни к чему, а дома на них можно шляпы вешать. Инженер Никольский со спутниками».

«А инженер — свинья, и его спутники тоже. Рога спер, все продукты пожрали, а своих не оставили. Дрова пожгли, а новых не накололи. По мордам бы таких инженеров со спутниками вместе. Лесничий Кедрачского лесхоза Олюторкин. 5 марта».

«Дорогая, сядем рядом... (зачеркнуто)... сядем рядом... дорогая (зачеркнуто)... Зинуля, Зинка, Зиночка, как хочется, чтобы ты была со мной! Но если ты бегаешь к Федьке, то... Петя».

— Это Петька Кочергин, — сказал я Грому. — Охотник, из деревни Ельники. Помнишь, он за тебя винчестер предлагал!..

Крик... отчаянный... Гром вскочил, ударил лапами в дверь, огонек в лампе заметался, слабея от порыва ветра, ворвавшегося в комнату. Накинув куртку, я выскочил из дома, ветер уперся в грудь, прижал к косяку. Рванулся из снежного месива вымученный человеческий голос: угодил все же кто-то в ключ!

— Э-ээ-эээй!.. Помоги-иии-и-иии... — донеслось откуда-то из темноты.

Гром выскочил из снежных вихрей, ткнулся носом в колени, повернул назад. Я шагнул вслед за ним, выставив руки. Снегу у двери насыпало по пояс. Бросаюсь грудью, как на финишную ленточку, проминаю траншею — не то иду, не то плыву. Еще шаг, еще немного... Под ногами густо зачернело. Гром попятился, отскочил в сторону. Кто-то метался в ручье, стонал. Вот руки... я протянул свою. Чужие пальцы соскальзывали с моей ладони, я вцепился в кисть, чувствуя, что вот-вот и сам рухну вниз, рванул, поволок... Я захлопнул дверь, опустился на пол, прижал руку к груди.

Человек застонал. Замерзшие, покрытые льдом ремешки меховой шапки-малахая не поддавались онемевшим пальцам, и я рванул их зубами. По плечам рассыпались черные блестящие волосы. Девушка?.. Ресницы дрогнули, расклеились; карие, удлиненные к переносице глаза открылись и закрылись. Гром опять заворчал. Обнюхав чужую мокрую кухлянку, схватил зубами и дернул.

— Убери... пса... — прошептала девушка... — Порвет кухлянку...

— Гром! Лежать!.. — Гром неохотно повалился на лапник у порога. Ревнивый пес. — А ну-ка поднимись: будем лечиться. Во-от сюда... на топчан. Придется раздеваться.

Мокрая, тяжелая кухлянка упала на пол, девушка уперлась в мою грудь руками, но я положил ее на спину... М-да... В торбасах хлюпало, и, когда я снял их, на пол полилась вода.

— Ну, убери же руки... дуреха, ты же вся дрожишь... Если не разотру спиртом, тапочки откинешь. Ну кому говорю?!

— Закричу... — сказала она закусывая губу.

— Ну давай кричи.

— Раздеваю-юуут!.. — крикнула она тонким от слабости голосом.

Я засмеялся и, как с ребенка, стянул с нее мокрый свитер.

— Пусти! Укушу!.. — яростно шептала она, вырываясь.

— Я вот тебе укушу!.. — разозлился я и встряхнул ее, как куклу. — А ну убери лапы!

Она заплакала, закрыв лицо ладонями. Синяя рубашонка была с кружевами — смешно, в тайге — и кружева!

Спирт остро ударил в ноздри, захолодил ладонь. Тело было холодным. Она все складывала руки на груди, но я отстранял их, лил спирт в ладонь и растирал, растирал. Сначала ладонями, потом своим шерстяным шарфом. И смуглая, гладкая кожа теплела, наливалась жаром... Она уже не плакала. Шумно дышала, широко раздувая ноздри, порой вздрагивала. Крепко сжатые ресницы дрожали, да на шее билась синяя жилка.

— Ну вот и все! А ты красивая... — сказал я. — Держи бельишко. Правда, без кружев. Ну да перебьешься.

Я надел на нее свою полосатую тельняшку. Она была ей чуть не до колен. Кинул меховую куртку. Девушка села, натянула куртку на плечи, прислонилась спиной к стене, улыбнулась.

— А я уж думала, все...—сказала она, глядя мне прямо в лицо. — Нарту занесло на мостках, и я прямо в ручей.

— Бывает. Вот тебе еще шлепанцы. — Я натянул на ее маленькие ноги расшитые гарусом и бисером варежки. — Ну как дела?

— Есть хочу... — ответила она, встряхнув головой. Во все стороны от ее мокрых волос разлетелись мелкие брызги. Одна из них упала мне на губу, и я слизнул горьковатую капельку. — Ты кто?

— А ты?

— Зови меня просто Ден. — Она пристально рассматривала мое лицо. — Спасибо. Если бы не ты...

— Пустяки, — небрежно сказал я, словно спасал людей от смерти каждый божий день. — Вы откуда и куда, мадам?..

— А ты кто?.. — спросила она, растирая ладонями ноги и не спуская с моего лица упрямого пристального взгляда.

— Когда-то я плавал на белом фруктовозе. Когда мы пересекали экватор, старый алкоголик Нептун окрестил меня звездным именем Антарес...

— Вот как?..

— Ага. А вообще-то, я охотовед, Николай. Подсчитываю соболишек в этих широтах. Ясно?..

— Ясно, Коля-Антарес. Слышала о тебе: промысловики зовут тебя Одноглазым. Побаиваются! — сказала она, протянув узкие ладони к гудящей печке. — А я еду по долине, везу почту. В общем, почтальон.

Я прошелся по комнате — половицы пропели свою песню. Гром поднял голову, настороженно следила за мной и Ден. Ишь разглядела... Одноглазый. Пододвинув ближе чурбан, я запалил трубку, вытащил из внутреннего кармана бумажник, там было несколько папирос, протянул ей, но она отрицательно покачала головой. В ее глазах еще бушевала пурга, но с каждой минутой они расширялись и наполнялись теплом. Теперь уж я, не стесняясь своей стекляшки и не отворачиваясь, разглядывал ее пристально и подробно. Она чуть порозовела, провела рукой по блестящим черным волосам. Такие волосы никогда не вьются кудряшками, локонами. Они слишком жестки и падают на плечи тяжелыми, густыми прядями. Сейчас, еще сырые, они прилипли ко лбу, придавая лицу выражение суровое и романтичное.

«Волосы, глаза и лоб — от матери... — думал я, — от ительменки или чукчанки. А прямой нос, и большой рот, и круглый, с ямкой подбородок — отцовские. Кто он был, твой отец?.. Зверобой, натолкнувшийся в тайге иль тундре на становище оленеводов?.. Или китобой, встретившийся с твоей матерью в каком-нибудь поселке на берегу Тихого океана?..»

— Метиска?.. — спросил я, выколачивая трубку о край чурбана.

— Да... — ответила она. — А что?..

— А отец — охотник? Золотоискатель?..

— Начитался Джека Лондона? «А если ударит пятидесятиградусный мороз и вам станет невмоготу, смените сырые носки на сухие и продолжайте путь...» — устало сказала она и откинула резким движением головы волосы на спину. — Мне очень жаль, это совсем не романтично, но мой отец был обыкновенным служащим. Такой невидный, с лысой головой мужчина.

Мы помолчали. Мне почему-то стало обидно за ее лысого папашу, какого-нибудь унылого счетовода из райцентра.

Пурга металась за стенами избы, сотрясая ее от основания до крыши.