Журнал «Вокруг Света» №12 за 1988 год

В отличие от вчерашнего бельгийца меня влекло на Аустерлиц не почтительное благоговение перед деяниями Наполеона. Лев Толстой прочно низвел в разряд обычных людей великого полководца, чего не смогли сделать даже те, кто заточил его на острове Святой Елены. Просто захотелось увидеть место действия страниц романа «Война и мир», вообразить реальные события на поле битвы, пройтись по его жухлой траве, оглядеть пологие холмы с перелесками и прудами в низинах. Бородино — само собой. Оно рядом, а Аустерлиц казался долгое время недосягаемым, далеким, как то небо, «неясное, с ползущими по нему облаками», под которыми лежал в луже крови князь Андрей.

Оломоуцкое шоссе, которое в прошлом гордо именовали императорским и которое раньше было всего-навсего разбитой неустроенной дорогой, проходило краем бывшего поля боя. Иржи толкал меня в бок, просил обратить внимание то на несколько домов под черепичными крышами, мелькнувшими слева от новой дороги, то на дальние холмы. Мы проехали хутор Кандий, где Наполеон провел последние три ночи перед битвой. Александр и Франц I в это время гуляли по тихому Ольмюцу, давали балы и строили планы разгрома Буонапарте.

Сбоку от шоссе, на пологой возвышенности, куда взлетел на полном ходу наш автобус, качались на ветру два молодых клена. Поеживаясь, мы вышли из теплого салона, поднялись к деревцам и увидели большой плоский камень. Схематические фигурки на бронзовой доске изображали положение армий в начале битвы. С холма была видна открытая местность площадью 10—12 квадратных километров, ограниченная с севера Оломоуцким шоссе, с запада — небольшим ручьем, который впадал за деревней Тельнице в полноводную, по здешним понятиям, реку Литаву, огибающую Праценские высоты. Восточную сторону поля боя определяла долина другого притока Литавы — Раковца, за которым и располагался Аустерлиц.

Мы стояли на холме Журань, где в начале битвы находился командный пункт Наполеона. Примерно в пяти-шести километрах к югу четко рисовалась, обозначая горизонт, волнистая грива Праценских высот. В этом просторе одиноко возвышался похожий на египетскую пирамиду Мавзолей мира. Изображение аустерлицкого памятника я знал уже по буклетам, которые еще вчера купил в Брно.

Ближе к Журани змеилась, рассекая поле, мелкая речушка, чернели незамерзшие пруды. Я сравнивал разбросанные тут и там горстки черепичных крыш со значками на бронзовом плане и узнавал названия деревень: Шлапанице, Понетовице, Кобыльнице, Праце... В этих пунктах 2 декабря 1805 года гремели жестокие бои.

Мирные жители означенных деревень — в основном это были моравские чехи — перед битвой оставили свои дома. Опустели и усадьбы дворянских имений, между которыми был поделен весь этот край. Их хозяева — австрийские аристократы князь Дитрихштейн, князь Кауниц, князь Лихтенштейн — командовали полками и колоннами «союзной армии» при Аустерлице.

С Журани не было видно ставки главнокомандующего Кутузова. Он стоял со своим штабом на другом конце поля, за Раковцем, в большой деревне Крженовнице. В простой избе, на хуторе Спачилове близ Крженовниц, состоялся последний военный совет, где с пресловутым планом громоздких маневров у Праценских высот выступал австрийский генерал-майор Вейротер. Участники этого совета указывали в мемуарах, что «сообщения с местности взаимно противоречили друг другу или наблюдатели не сообщали вообще ничего».

Сравнивая сегодня действия армий на поле боя, нетрудно понять, почему Наполеону удалось разбить численно превосходящего противника. Неожиданные маневры французских дивизий, решающий захват Праценских высот в начале битвы, мужество корпуса маршала Даву, преградившего путь Первой союзной колонне, предопределили сумятицу в стане противника, так и не успевшего развернуть войска. Никто из историков не описал это лучше Толстого:

«В низах, где началось дело, был все еще густой туман, наверху прояснело, но все еще не видно было ничего из того, что происходило впереди. Были ли все силы неприятеля, как мы предполагали, за десять верст до нас, или он был тут, в этой черте тумана, никто не знал до девятого часа».

Много раз я читал это описание, но не задумывался о документальной точности рассказа.

— А все-таки был ли тогда туман?

— Конечно, был! — убежденно воскликнул Иржи.

Года три назад, как рассказал мне Штястны, в Государственном архиве Брно чехословацкий специалист Ян Мунзар наткнулся на уникальные записи, относившиеся к 1799—1812 годам. Они были сделаны монахом Фердинандом Книттельмайером, который ежедневно замерял температуру воздуха и силу ветра в самом центре Брно, на башне доминиканского костела. Эту работу он не прерывал в период оккупации города французской армией — с 19 октября до перемирия 6 декабря 1805 года.

Несколько месяцев Мунзару пришлось переводить записи монаха на современный язык синоптиков.

В течение долгой безоблачной ночи перед битвой, за четыре дня до полнолуния, произошло, как показывали брненские наблюдения, заметное охлаждение приземного слоя воздуха, и постепенно стал образовываться густой туман. Утром над туманом взошло яркое солнце, о котором вспоминали позднее участники сражения. Уже после полудня, когда под Аустерлицем стояла пальба и шла резня, небо стало затягивать облаками, а к вечеру заморосил дождь.

Учитывая силу ветра и перепад давления, доктор Мунзар заключил, что температура на поле боя в день сражения была около нуля. На следующий день чуть похолодало, небо нахмурилось, пошел дождь со снегом. Холод сохранялся до 4 декабря, лишь пятого немного потеплело.

Остается снять шапку перед предельной точностью Толстого, даже в описании погодных перемен.

Автобус увозил нас с Журани, чтобы остановиться примерно через километр на другом холме, отделенном от командного пункта Наполеона широкой низиной. Высыпавший из автобуса эскадрон гусар с воинственным кличем бегом устремился вверх по склону, где белела за голыми стволами деревьев небольшая часовня.

Иржи едва удержался от мальчишеского желания пробежать вместе со всеми по кочковатому полю.

— На Сантоне нас уже опередили! — вглядевшись, определил он.

— Сантон — это не чешское название? — спросил я несколько расстроенного провожатого.

— Да,— оживился Иржи.— Когда-то холм назывался Паделек. Но об этом забыли даже местные. А Сантоном окрестили его действительно французские артиллеристы. Святой холм значит. С этим местом связан один из центральных эпизодов Аустерлицкого сражения.

Толстой не упомянул об этом в «Войне и мире». Быть может, потому, что случившееся на правом фланге союзной армии совсем не походило на то, что произошло в центре и на левом фланге, где неразбериха и паника привели к катастрофе.

Перед битвой Паделек заняли пехотинцы генерала Ланна. Они разобрали до основания Марианскую часовню, стоявшую на вершине холма с 1776 года, и пустили материал на укрепления. На позицию привезли, кроме легких французских пушек, и тяжелые австрийские, снятые по приказу Наполеона со стен Шпильберка.