Зима в горах

— Что-нибудь важное? — спросил Роджер.

— Да нет, просто местные дела. Вечно кто-то занимается барышничеством.

— В буквальном смысле слова? Торгует лошадьми?

— Нет, я употребил это выражение иносказательно, — сказал Мэдог. Лицо у него, как показалось Роджеру, было несколько смущенное, точно ему неприятен был весь этот разговор. Ну-с, возьмем несколько примеров cynghanedd. Это немножко…

— Одну минуту, — прервал его Роджер. — Я не могу заниматься высокими материями, пока не удовлетворю снедающее меня вульгарное любопытство.

Мэдог вздохнул, но все же сказал:

— Слушаю вас.

Роджер пригнулся к нему.

— Вы знаете человека по имени Дик Шарп?

— Конечно, знаю, — ответил Мэдог после минутной запинки.

— Что это за малый?

— Не понимаю.

— Ну, как бы вам сказать… — Роджер почувствовал, что ничего так не добьется. — Если бы я познакомился с ним, как, по-вашему, он бы мне понравился?

— Я недостаточно хорошо вас знаю, чтобы сказать, кто вам может понравиться, а кто нет, — сказал Мэдог.

— Ну, кое-что обо мне вы уже знаете, — сказал Роджер. — Вы, например, знаете, что я интересуюсь классическим валлийским стихосложением. А теперь предположим, что Дик Шарп был бы здесь. Могли бы вы говорить с ним о поэзии и приводить примеры cynghanedd?

— Мог бы, — сказал Мэдог. — Безусловно, мог бы. Но это не помогло бы понять, что он за человек. Наше искусство живое. Люди, которые у нас ценят устное творчество, не составляют маленькую колонию прокаженных, как в вашей стране.

— О господи, опять про мою страну, — вздохнул Роджер. — Вы, я вижу, всерьез настроены против англичан, да?

— Я ведь чероки, — сказал Мэдог.

Ясно было, что он разозлился на Роджера за то, что тот начал расспрашивать его про Дика Шарпа. А злость вызвала к жизни подозрение и неприязнь к чужеземцам.

— Что ж, видно, лучше нам оставить эту тему, — сказал Роджер. — Вы дали мне понять, что не хотите обсуждать этого Дика Шарпа и что вообще вам не нравится, даже когда упоминают его имя. И все-таки я сделаю еще одну попытку.

Он посмотрел через стол на Мэдога. Как большинство толстяков, Мэдог мог выглядеть разгневанным не больше нескольких секунд: двойной подбородок упорно придавал ему благодушный вид. Тем не менее он очень старался сохранить сердитое выражение лица, усиленно сдвигая брови и поджимая губы.

— А если я скажу вам, что неспроста интересуюсь местными делами?

— Вы же сами сказали, что вами движет вульгарное любопытство, — заметил Мэдог.

— Это в порядке самоуничижения.

— Мы здесь этого не понимаем.

— Ну хорошо. Тогда я скажу вам кое-что, что вы поймете. Я друг Гэрета.

— Какого Гэрета?

— Горбуна.

Мэдог медленно повернулся на стуле и посмотрел на Роджера.

— И вы считаете, что это дает вам право вмешиваться в любую местную распрю?

— Значит, вы признаете, что распря все-таки есть?

— Ничего я не признаю, — сказал Мэдог.

— А чем так взволнован Гито? Его что — преследует Дик Шарп?

— Да кто вы в самом-то деле? Журналист, что ли?

— Я филолог. Я из профессионального интереса изучаю валлийский язык и именно этим тут и занимаюсь. У меня нет ни малейшего намерения вмешиваться в вендетты или выступать против местной мафии.

— Я бы не советовал вам говорить в таком ключе. Мы не считаем это забавным.

— А мне все равно, что вы считаете. Только если вы ведете себя как люди, запуганные мафией, не думайте, что этого никто не заметит.

— Значит, все-таки вы журналист. Ведь именно так разговаривают журналисты. Пронырливые, самоуверенные лондонские журналисты.

— Да, я из Лондона, — произнес Роджер медленно и отчетливо, — но я не журналист и вовсе не проныра. По профессии, я филолог. До сих пор я занимался древнеисландским, древнеанглийским и древневерхненемецким и интересовался — в сравнительном плане — развитием современных скандинавских языков. Я автор хорошо известной работы: «Превращение „умляутных вариантов“ в „умляутные аллофоны“ в скандинавских языках и, в частности, в сравнении с конечными „i“ и „е“ в древневерхненемецком». Я решил изучить валлийский, чтобы лучше разобраться в кельтской лингвистике.

Мэдог несколько смягчился. Он уже явно готов был пойти на мировую.

— Хорошо, я вам верю. Я признаю, что у вас есть достойное основание для того, чтобы здесь находиться и интересоваться нашей жизнью. Я снимаю обвинение в том, что вы журналист. Что дальше?

— Почти ничего. Я встретился с Гэретом при обстоятельствах, которые можно было бы изложить в виде занятной истории, если бы у вас было время. Но пока я оставляю это в стороне. Я знаю, что Гэрет — последний владелец автобуса в этом крае, и только он противостоит слиянию, намеченному Диком Шарпом. Меня интересует вот что: может ли кто-нибудь чем-то ему помочь или хотя бы приободрить?

Мэдог с минуту сидел, глядя прямо перед собой. Забытая газета лежала между ними на столе.

— Предположим вы видите китобойное судно, выходящее в море, — сказал он наконец, — оборудованное по последнему слову техники радарными установками для обнаружения китов и всеми видами гарпунных орудий, которые будут этих китов расстреливать, полностью укомплектованное инженерами и радистами, с лазаретом и кают-компанией для команды, судно, в которое владельцы вложили миллионы, думая лишь о том, чтобы оно совершило удачный рейс и принесло им побольше денег. Когда вы видите такое судно, у вас возникает жалость к киту?

— Дело в том, что я ни разу не видел такого судна. Но если бы увидел, то, наверное, именно такой была бы моя реакция.

— Что ж, — сказал Мэдог, беря в руку стакан, — видно, такую реакцию вызвал у вас и Гэрет.

— Выходит, его положение безнадежно?

— Я этого не говорил. Иногда путем длительных переговоров можно добиться того, чтобы те или иные страны подписали соглашение, по которому кит получает возможность передышки в определенных районах определенных морей. Но вы никогда не заставите всех подписать такое соглашение; найдутся такие, которые отправятся именно туда и с наслаждением поживятся жирным куском, оставленным теми, у кого есть совесть, а также известное представление о необходимости уберечь китов от полного истребления и так далее. Что в таких условиях можно сделать для кита? Очень немногое. И то лишь на время.

Роджер кивнул.

— А для Гэрета это было сделано?

— По всей вероятности, нет. Те из нас, кто живет здесь, кто наблюдает это изо дня в день, перестают так остро все воспринимать. Наверняка что-то можно было бы сделать и помочь Гэрету, но мы этого не делаем.

— А Дик Шарп… какими методами он действует?

Мэдог мотнул головой в направлении Айво и Гито, которые, тихо переговариваясь, подносили новые кружки с пивом к губам.

— Спросите у них. Они еще год назад были в автобусном деле. У них был один автобус на двоих, но им вполне этого хватало, чтобы прокормить себя и семью. Они хорошо обслуживали клиентов, и автобус у них был всегда в отличном состоянии. Но Дик Шарп месяца два потрудился над ними, и они сдались. А они не из тех, кто легко сдается.