Зима в раю
Шрифт:
Хороший септик редко требует к себе внимания, если он правильно установлен и не загрязнен выброшенными в слив пакетами, резиновыми уточками, игрушечными машинками, плюшевыми медвежатами и другими неразлагаемыми отходами. Я слышал, правда, что все более широкое использование моющих средств и стиральных порошков может нарушить тонко настроенное пищеварение микроскопических обитателей отстойника или даже полностью лишить их аппетита. Но в таких случаях, как подсказал мне один лесник, который хорошо разбирался в подобных вещах, достаточно найти на обочине дохлую кошку и бросить ее в септик, чтобы армия бактерий снова захотела чего-нибудь пожевать и набросилась на сточные воды с новыми силами. Современная химия творит чудеса, сообщил мне по секрету старик.
У меня никогда не возникало желания прибегнуть к совету бывалого лесника, но, шагая к септику в тот злосчастный рождественский вечер, я не мог не тешить себя мыслью, что, коль возникнет в том нужда, совсем рядом, у casita
Но в тот раз котам Франсиски бояться было нечего. Когда я посветил фонариком на септик, причина нашей канализационной проблемы стала очевидной – и решать ее нужно было не с помощью чудес современной химии. Просто отстойник оказался переполнен, причем настолько, что внутренним давлением бетонную крышку сдвинуло с места и отвратительное содержимое с бульканьем потекло на поверхность.
– И что теперь? – спросила Элли, когда я по возвращении на кухню сообщил ей последнюю дурную новость.
– Как сказал Сэнди, в списке удобств вычеркнут еще один пункт. Теперь у нас нет телефона, нет электричества, нет воды в кранах, и мы не можем пользоваться кухонной раковиной, туалетом и ванной.
– Круто! – обрадовался Чарли. – Мыться больше не надо, и я смогу писать прямо из окна своей комнаты, и никто не станет меня за это ругать. Вот красота!
– И еще тебе не придется помогать маме мыть посуду, – добавил Сэнди.
– Точно, братишка! Да, Рождество-то, кажется, удалось!
Однако Элли встретила новость не так радостно.
– Поверить не могу, – вздохнула она, медленно мотая головой. – Помнишь все те глупости, которые мы говорили: будто в этом старом доме приятная атмосфера, в нем так хорошо себя чувствуешь… Теперь я в этом не уверена. Не знаю… Боюсь подумать, каким будет следующий сюрприз.
Я видел, что совокупный результат сегодняшних катастроф стал сказываться на жене, и мне очень хотелось сказать ей что-нибудь такое, что приободрило бы ее. Но сказать было нечего.
– А теперь нам даже в туалет не сходить. – проговорила Элли, и в неярком сиянии свечей ее лицо с увлажнившимися глазами показалось мне воплощением отчаяния.
Уже хорошо знакомое нам чувство уныния снова вернулось, причем теперь его усугубляли первые приступы ностальгии. Мы все вдруг поняли, что оказались далеко-далеко от родины, во враждебном старом доме на чужом острове, без родных и друзей. Рай был потерян… и так быстро.
Нашу молчаливую меланхолию прервал робкий стук в кухонную дверь. Я открыл ее и с удивлением воззрился на старого Рафаэля, который стоял в темноте с фонарем в одной руке и каким-то подносом, накрытым кухонным полотенцем, в другой.
Сосед многословно извинился за то, что побеспокоил нас так поздно, e’pethialmente [255] в рождественский вечер, но в деревне стало известно, что из-за бури в долине нет электричества. А так как он знал, что наши вещи еще не прибыли из E’cothia [256] , то пришел, чтобы предложить нам свой фонарь. Он пользуется им, только чтобы проверять коз в хлеву вечерами, заверил нас Рафаэль, но сегодня он уже заходил к ним, и до завтра фонарь ему больше не понадобится. Да, еще он просит прощения за то, что прошел прямо к дому, но ворота были открыты, и…
255
Особенно (искаж. исп.).
256
Шотландии (искаж. исп.).
Я обнял его за плечи и провел в теплую кухню.
– Рафаэль, – произнес я, сглотнув комок в горле, – право, не стоило так беспокоиться. Вы проделали длинный путь в такой холодный вечер, чтобы…
– U’ted tranquilo, amigo, – улыбнулся Рафаэль. Он поставил лампу на стол и похлопал меня по руке. – U’ted tranquilo.
Затем старик стянул с головы вельветовую кепку и, зажав ее под мышкой, двинулся через кухню к Элли.
– Se~nora, – прошептал он застенчиво, заглядывая снизу вверх в ее растерянное лицо, – mi mujer y yo… o sea, ehm… [257] – Трясущимися от старости и волнения руками он протянул ей покрытый полотенцем поднос.
257
Сеньора… мы с моей женой… в смысле… (исп.)
– Возьми, Элли, – шепотом подсказал я жене. – Это тебе подарок – от Рафаэля
и его жены.Его супруга была удивлена и восхищена, totalmente encantada, коробкой конфет, любезно подаренной la se~nora, бормотал Рафаэль, нервно, но осторожно снимая полотенце. Не окажет ли la se~nora им честь, приняв в ответ это скромное приношение?
Элли растаяла. Ее нижняя губа задрожала, когда она взглянула на группу крошечных фигурок на подносе, которые открылись нашему взору. Чувства переполняли ее.
– E’ un bel'en, se~nora [258] , – сказал Рафаэль с наморщенным лбом – он тревожился, как будет воспринят его дар. – E’ el bel'en ma’ viejo de mi familia [259] .
Это была миниатюрная сценка, изображающая рождение Иисуса Христа, которую по-испански называют bel'en, то есть вертеп. В каждом испанском доме такой вертеп в это время года устанавливают на самое видное место, так как это важнейший символ Рождества. Преподнесенный Рафаэлем вертеп являлся самым старым в его семье. Основанием служила крышка от жестяной банки из-под печенья, а на ней с помощью глины, теперь потрескавшейся, был приблизительно воспроизведен интерьер простой конюшни. Когда-то яркие краски – желтая, красная и зеленая – с годами поблекли и отслаивались. В центре круга размещались маленькие ясли, грубо вырезанные из куска дерева. Головка младенца Иисуса едва угадывалась по мазку краски среди обрывков соломы, служившей ему постелью. Умиленная свита в лице Марии, Иосифа и трех волхвов изображалась тонкими колоннами из глины с ручками-веточками, а склоненные головы-желуди украшали нимбы из медной проволоки. На почтительном расстоянии сгрудились три крошечных животных неопределенной формы (предположительно овцы), а рядом с ними стояло более высокое существо, смутно напоминающее единорога, но скорее всего это был ослик, который в незапамятные времена потерял одно из своих хрупких глиняных ушей. Завершал сценку фон из неровных гор, склоны которых были утыканы сосновыми шишками, что означало деревья, а с высоты своей небесной орбиты, вознесенная туда согнутой металлической спицей, сияла звезда из спичек, обклеенная серебристой фольгой из сигаретной пачки.
258
Это вертеп, сеньора (исп.).
259
Наш старинный семейный вертеп (исп.).
– La se~nora не понравился мой bel'en? – вопросил Рафаэль и обратился ко мне в надежде получить толкование слез, побежавших по щекам Элли. Hombre, он сделал этот bel'en собственными руками, воскликнул он с обидой. S'i – много лет назад! Bueno, может, он и не стоил бессчетных миллионов, как огромный, усыпанный драгоценными камнями и покрытый шелками bel'en во дворце Паласио-Марч в Пальме, и, может быть, его Jes'us, Maria y Jos'e получились не так аккуратно и красиво, как те пластиковые, купленные в магазине фигуры, которые теперь все ставят на свои шикарные belenes, но зато его маленький bel'en уникален, это – часть самого Рафаэля. Почему? Madre de Dios, а чья слюна, по нашему мнению, была использована, чтобы прикрепить эти шишки к горам? Cuarenta putas!
Какое именно отношение имела к рождественской сцене его последняя фраза, буквально означающая «сорок проституток», я не знал; но спрашивать не собирался. Рафаэля увлекла его горячая речь, поэтому мне оставалось только принять успокоительный глоток джина, пока он продолжал свою тираду. Предложенный мной стакан того же напитка был отметен взмахом мозолистой руки.
– C'orcholi! [260] – гневно произнес наш невысокий сосед и нахлобучил кепку на макушку. Его голос возвысился до пронзительного воя. – Этот bel'en не просто e’pethial [261] , он священный, это продукт моей души!
260
Боже милостивый! (исп.)
261
Особенный (искаж. исп.).