Зимние каникулы

Забывчивость или рассеянность также иногда являются причиной подобных «случайностей». И чем человек предусмотрительнее, чем хитрее он становится в борьбе против своей забывчивости или рассеянности, тем хитрее, тем подлее становятся сами эти забывчивость или рассеянность; они все больше изощряются, все сильнее пыжатся. Их ловушки становятся настолько хитроумными и причудливыми, что в конце концов опять-таки им принадлежит последнее слово. Врачи утверждают, будто то же самое подчас происходит с болезнями: чем крепче удар ты наносишь инфекции, тем лучше она приспосабливается, и нередко какой-нибудь чудотворный ранее пенициллин оказывается вдруг совсем неэффективным.

Однако же бывает и так: то, что мы называем забывчивостью или рассеянностью в собственном смысле слова, таковым не является, а чем-то им подобным. Чем-то, что (разумеется, если вглядеться в суть дела поглубже) скорее можно назвать легкомыслием, неосмотрительностью. Но подобная неосмотрительность свойственна всем нам почти без исключения. Подобная неосмотрительность, по сути, вполне нормальное явление. Собственно, пока ею не рождена трагедия, она не есть неосмотрительность и никто ее таковою не считает. Вот, например, собираемся мы перейти улицу, пока нет машин. Если мы оценили обстановку правильно, то не о чем и говорить. Если нет, то имела место неосмотрительность, непростительная неосмотрительность. Неосмотрительность, какую нам не извинит даже автомобиль.

Я знаю и такой случай. Одна молодая мама купала свое дитя в большом тазу на столе в кухне. Показалось ей, будто вода во время этого купания остыла. «Простужу малыша», — вполне разумно подумала молодая мама и поставила таз с водой и сидящим в ней ребенка на плиту, включив маленький огонек. И, верно, была очень довольна своей выдумкой. Но тут кто-то позвонил в соседнюю дверь. А она знала, что звонить туда не имеет смысла — соседка уехала в деревню к дочери, которая собиралась рожать, и, следовательно, не могла вернуться ранее чем через несколько дней. Посетитель продолжал упрямо звонить. Упрямо, как лицо, обладающее форменной фуражкой и несущее кучу повесток и приглашений, с чернильным карандашом за ухом. Почтальон с телеграммой, сборщик налогов, угрожающий отключением электричества за неуплату, курьер с повесткой? Неважно. Главное — это было лицо, облеченное властью, потому и звонило оно упрямо. Молодая мама на секунду выскочила на площадку, только чтобы сказать: напрасно звоните, соседка в отъезде! — и ничего более. Выскочила с мокрыми руками, открыв локтем дверь. «А когда она приедет?» — «Точно не знаю, но дня через два-три, она уехала к дочери накануне родов…» Но тут — бах! — легкий сквознячок захлопнул дверь…

Случается. Случается, и даже, более того, довольно часто. История, о которой мы читаем в юмористических рассказах, которую видим на экране. Почти ставшая привычной история. Помню, довелось мне читать, как некто купался, а в дверь позвонили, звонили долго-долго. Когда посетитель наконец устал и начал спускаться по лестнице, то купающийся, подчинившись велению любопытства, весь в мыле, выскочил наружу, решив сверху поглядеть, кто же это был, а ветерок возьми да и захлопни дверь. Я сказал бы, что вряд ли найдется нынче человек, с которым нечто подобное не случалось хоть раз в жизни. И вот тогда оказывается, что комического тут ничего и нет. Будь у молодой мамы на плите пирог с вишнями, она со смехом рассказывала бы об этом вечером подружкам, и все бы весело подшучивали над нею. Когда речь идет о неосмотрительности, как мы уже говорили, то суть дела в том и заключается, произойдет ли из этого нечто или нет. («Хотя дело не только в неосмотрительности, тут ощущается привкус фатальности», — доказывал я своим сослуживцам в банке. «Брось ты, сдурел, что ли! Какой матери взбредет в голову рисковать жизнью собственного ребенка из-за какого-то там твоего привкуса фатальности!» — «Сами бросьте, — отвечал я, — мне-то лучше известно, как происходят такие штуки!») Иными словами, если бы человек в фуражке по воле случая не позвонил в дверь соседки или если бы дочка этой соседки по воле случая не собиралась рожать именно тогда, то молодую маму никто бы и не упрекнул. Или даже, будь все это так, но ветер — существо абсолютно неразумное, безответственное — не захлопнул бы дверь, то молодую маму также никто ни в чем бы не упрекнул. Наоборот, скорее упрекнули бы ее в том, что на упорные звонки к соседям она вовсе не соблаговолила откликнуться.

Но, к счастью, у молодой мамочки в кармане передника оказались ключи, она тут же отперла свою квартиру, и ничего не произошло. Разве что вечером, еще не вполне оправившись от радостного испуга, что все столь счастливо завершилось, она по секрету рассказала об этом подруге; та — своему мужу, а он на следующее утро — мне на работе.

Так обстоит дело с неосмотрительностью. А с забывчивостью, с рассеянностью совсем иначе. Знаю лишь, что теперь, каждый вечер поднимаясь по лестнице, я прислушиваюсь, не услышу ли музыку из своей холостяцкой квартиры. Прислушиваюсь со страхом, словно ожидаю услышать свой собственный голос, голос другого «я», который там, внутри, разговаривает сам с собою, голос отделившейся, неосознанной половины меня. И если по воле случая я его не слышу, то теперь уже ничуть не приписываю это себе в заслугу, но лишь воле случая. Все обстоит абсолютно просто: духов, несомненно, не существует; дверь на балкон со щетками, как полагается, крепко заперта; что же касается клавиши, то, какой бы разболтанной она ни была, нет в мире такого напряжения, которое само могло бы ее включить. Так мне отвечал пузатый электромеханик, сидящий на углу. Аусгешлоссен! Дело, следовательно, может заключаться только во мне. Весь вопрос в том, позабыл ли я выключить приемник или же, вследствие высшей степени рассеянности, забыл об этом забыть. И, будучи таким рассеянным, каков я есть, рассудил, что я его выключил, в то время как на самом деле не сделал этого, а лишь подумал об этом или же сделал это, но об этом не подумал. А может быть, и так: я его выключил, но тут же механически вновь включил, кто знает! Ибо человек еще может как-то заставить себя припомнить то, что он осмысленно и сознательно сделал, но как можно требовать от него, чтобы он знал и помнил о сделанном бессознательно? Но об этом я с уверенностью узнаю только вечером, когда буду подниматься по лестнице: с интересом я буду прислушиваться к звукам, доносящимся из моей квартиры. Если радио поет, значит, я его не выключил; и поверьте, эта мелочь, эта неизвестность, ожидающая меня в конце дня, чуть-чуть щекочет мне нервы. В холостяцкой моей жизни это для меня словно бы маленькое развлечение, то самое единственное неведомое, что украшает мое монотонное существование. Единственное неведомое, единственная тайна в жизни, нечто неизвестное и загадочное — это я сам. Часто, выходя из дому, я возвращаюсь с лестницы в сомнении: запер ли я дверь? И в большинстве случаев убеждаюсь, что, по рассеянности, я ее запер. Совершенно механически. Но дальше в квартиру я не иду, чтобы убедиться в отношении радио: этим я лишил бы себя небольшой щекочущей неизвестности, маленького приятного сюрприза, который ожидает меня в конце дня, подобно кусочку сахара на ночном столике. В то же время, если я обнаруживаю, что на самом деле запер входную дверь, то, признаюсь, это наполняет меня некоторым удовольствием. Радует, словно я над кем-то подшутил, и льстит, ибо подтверждает точность моей мысли: если наша рассеянность по воле случая оборачивается добром, то она есть достоинство, тогда мы вполне нормальны и все в порядке. Если нет — то мы похожи на эту несчастную мать.

Иногда, однако же, спрашиваю себя: рассеянность ли это или нечто иное? Не знаю, не знаю! Как бы там ни было, на практике, если от этого не происходит какой-либо катастрофы, люди склонны называть это рассеянностью! Ну конечно! Обыкновенная рассеянность! Чего ты морочишь нам голову этой ерундой? Со мной такое тоже случается, да с любым!..

И тем не менее я подумывал и о том, не пойти ли к врачу. (Странно, даже мысленно люди не любят называть его специальность: я говорю «к врачу», точно речь идет об ОРЗ или обычной изжоге.) Но решил этого не делать. И в самом деле, что бы я мог ему сказать? «Господин доктор, я иногда забываю выключить радио». А он бы выпучил в ответ глаза: «Ну и что?» И дико взглянул бы на меня поверх очков. Ему показалось бы подозрительным не то, что я забываю выключить радио, но то, что из-за этого я пришел к нему. И про себя он, вероятно, подумал бы: «У этого не все дома!»

Нет, нет! Лучше так, как есть. Пока это так, «у меня все дома»!

1955

Перевод А. Романенко.

ИСТОРИЯ О МОНАХЕ С ЗЕЛЕНОЙ БОРОДОЙ

Это очень простая история. Такое может случиться с каждым. Все зависит от того, случайно ли мы сделаем первый шаг по этому пути; а дальше — дальше все пойдет само собою!

Скажем, какой-нибудь человек, вполне обыкновенный, совсем даже заурядный, человек как все прочие, однажды ночью увидит во сне (а что только не снится людям, что во сне не приходит в голову человеку! И неужто из этого допустимо выводить какие-то заключения? — сон ведь, господи боже, сплошь фантазия, в нем нет никакой закономерности, никакой логики!), — итак, однажды ночью человек увидит во сне, например, монаха с зеленой бородой. Или, если угодно, монаха, который подмигивает левым глазом. Или нечто совсем иное в том же роде — неважно, безразлично что! Ибо во сне человеку могут привидеться такие вещи, которые наяву не пришли бы ему в голову, думай он хоть сто лет напролет. Приснится, например, «человек без пуговиц». То есть человек, у которого на всей его одежде просто-напросто нет ни одной пуговицы. Причем не то чтобы пуговицы оторвались и еще торчат обрывки ниток, на которых они висели, но просто вовсе без пуговиц, словно бы он родился без них; и даже без петель для пуговиц. Дело, как видите, не совсем обыкновенное, совсем даже фантастическое. И по существу своему ничуть не ужасное. А в сновидении такой человек без пуговиц может приобрести известное сходство, известное смутное сродство с тем обитателем вод земных, которого обычно называют угрем; или вообще с какой-нибудь слепой, без глаз рожденной рыбиной, бескровной, с едва заметным красящим пигментом и бледно-розовой плотью.

Но не будем удаляться от основной темы. Не будем терять логическую нить повествования. Останемся при «монахе с зеленой бородой», коль скоро мы избрали такой пример. Итак, как мы сказали, приснился человеку однажды ночью монах с зеленой бородой. Прекрасно. И на другой день, в течение всего дня, он более вообще об этом не думал. Однако вечером, перед сном, в тот самый момент, когда он, присев на краешек постели, стягивал правый носок, его вдруг осенило: кто знает, не приснится ли мне монах и этой ночью? Ночь миновала, монаха не было и в помине. И утром, шагая на работу, человек подумал: «Смотри-ка, не увидел я этого монаха».

Но вовсе не обязательно, что произойдет все именно так, может случиться и обратное. То есть вечером он о монахе не подумает, но увидит его ночью. Оба эти случая по сути своей одинаковы — и та и другая возможности в равной мере ведут к одному. Но предпочтем остаться при первой, раз уж мы пошли этим путем. Итак, вечером он подумал о монахе, однако ночью его не увидел. И точно так же прошла следующая ночь, и третья, и четвертая. Теперь утром, умываясь и бреясь, он думал: «Вот и сегодня я его не видел!» (Мысленно он уже стал его обозначать вполне фамильярно, одним местоимением.) И мысль эта возникала у него одновременно с быстрым и небольшим удовольствием. Словно бы каждое утро он стал опускать в копилку сэкономленный динар. А затем пришел такой день, когда утром он не подумал о монахе: поздно проснулся, опаздывал на работу, даже побриться не успел — в общем, словно бы начисто о нем позабыл. Зато грядущей ночью опять увидел его во сне. Потом в течение какого-то времени он каждый день или видел во сне монаха, или думал о нем; а иногда и то и другое.

Но тут вдруг свалилась эта история на службе. Понятное дело, в такой ситуации любой позабыл бы о чем-то куда более важном, чем этот монах! В отделе обнаружилась растрата, и всех служащих (разумеется, и его тоже) подвергли следствию. Таков порядок! Он, впрочем, оставался совершенно спокоен. Он сразу отчетливо усек, по тону и манере, с какой его расспрашивали начальники, что его нисколько не подозревают. Просто подобные истории всегда достаточно неприятны. Впрочем, миновало и это. Но в первое же воскресенье после этого (был отличный денек, светило солнце, и после обеда он отправился на прогулку в зоопарк) он с удовлетворением вспомнил, что за все время следствия он и во сне не видел монаха, и не думал о нем. Да и теперь, вероятно, не вспомнил бы, если бы по аллее не прошел — не монах, правда, но священник. Конечно, священник есть священник, а не монах; у священника нет бороды, тем более зеленой. Но такова наша память: иногда мы вспоминаем о чем-то по сходству, иногда — по различиям. И я сказал бы, чаще и легче по этому последнему. Вот, скажем, живет у нас собачка без правого глаза, попадется на улице другая, без левого, и мы восклицаем: у этой тоже нет глаза, только у моей правого, а у этой — левого! И мы убеждены, что собачка без левого глаза ничуть не меньше напомнит нам о нашей, без правого, как если бы у нее тоже отсутствовал правый глаз, как и у нашей. И по той же самой ассоциации, увидев кошку, например, без левого глаза, мы скажем: смотри-ка, у этой тоже нет глаза, как у моего Джека, только у нее левого, а у Джека правого и это кошка, а Джек — щенок. И точно так же, встретив пса с обоими глазами, мы можем сказать: смотри-ка, какой пес! И оба глаза целы, не то что у бедняги Джека. А поскольку все явления между собою или подобны, или различны, то и явствует, что любая вещь может напомнить нам о какой-либо другой вещи… Вот все это и приводит меня к мысли, что нечто, напоминающее нам другое нечто, вовсе не должно быть обусловлено неким подобием и даже не различием, а чем-то иным. Чем именно, я не знаю; но чем-то, что, помимо всякого сходства или различия, лежит под водою, как подземный кабель.

Разумеется, в тот вечер, раздеваясь, он опять думал о монахе. А поутру, бреясь, сказал себе: «Странно, вчера я столько о нем — думал, а во сне-то его и не видел! Можно почти с уверенностью сказать, что, если днем я думаю о нем и жду, что наверняка его увижу, он и не появляется; а когда наяву он мне и в голову не приходит — на тебе, пожалуйста, вот он во сне! Это-то и странно выходит, что если тебе не хочется видеть его во сне, то побольше думай о нем наяву!»

«Чепуха!» — отрезал он наконец и даже рукой махнул. А когда пришел на работу, взял почему-то свой ежедневный деловой календарь, перевернул наугад первое попавшееся количество страничек и под какой-то очень далекой датой синим карандашом написал: «Монах». Он вспомнил, как однажды в детстве, после гриппа, у него долгое время не проходила температура. Несколько десятых всего-то, но не понижалась. Мама приходила в отчаяние: «До каких же пор, доктор? Что делать, господи боже мой!» А доктор, старый, опытный врач, грузный человек с одышкой, не слишком волновался. «Оставьте вы термометр! — ответил он флегматично. — Пусть ребенок идет в школу, пусть играет! Когда через некоторое время вы измерите ему температуру, ее больше не будет!» Так и оказалось. Поэтому он и сейчас подумал: будет то же самое. «Перестану мерить температуру».