Зимние солдаты

– Петр Леонидович хлопнул дверью, чтобы вообще не участвовать в создании атомной бомбы?

– Нет-нет. Он хлопнул дверью, потому что не мог работать с Берией… Он не мог работать под стражей, это для него было исключено. Одна из первых вещей, которые он потребовал, – чтобы все арестованные физики были возвращены. Но оказалось, что их не так уж много. Очень многие погибли. К сожалению, нет этого письма, это только с моих слов. Может быть, он даже не писал его, а только говорил Берии насчет этого. Он так хотел работать. А когда бедный Арцимович рассказывал, в каком положении они иногда были, когда работали, – страшно подумать! Недаром все они, кроме Харитона, так рано умерли.

– Предпочитали молчать не только из-за подписки, подчас даже было неудобно говорить о том, что они видели?

– Это просто тяжело. Это страшный груз, который лежит на человеке. Это очень тяжело. Очень. И то, что Харитон наконец смог что-то выговорить, – это большое счастье. Харитон очень хороший человек. Но он вполне предан своей идее – Арзамасу-16. Когда я увидела Харитона вместе с нашим патриархом, мне стало страшно весело. Он же принимал его, когда тот приехал в Саровский монастырь – Арзамас-16. Патриарх и Харитон!

Опальная жизнь на Николиной Горе

Прошло еще несколько дней, и снова, уже в конце декабря 1992 года, мы встретились с Анной Алексеевной у нее дома.

– Анна Алексеевна, – попросил я, – может быть, вы коснетесь того периода жизни на Николиной Горе, когда Петр Леонидович и вы фактически были в большой опале. Как это получилось? Это произошло внезапно?

– О да! Это случилось внезапно. У нас были какие-то гости; я не помню, что было, но у нас собрался народ. Пришла Ольга Алексеевна Стецкая – помощница Петра Леонидовича, большой наш друг, и сказала со страшным волнением: «Петр Леонидович, вы отстранены от директорства институтом».

До этого Петр Леонидович уже был отстранен от всего остального, а тут еще вдобавок его отстранили даже от директорства своим институтом. То есть все, где он работал, что он создал, – все рухнуло. Он, конечно, был потрясен. После этого он несколько месяцев неважно себя чувствовал.

– А вы были на даче?

– Да, на даче. Тогда мы решили, что это происки определенного лица, а именно – Берии. А Берия был очень опасный человек, так что нам надо было постараться как-то защититься от него, то есть поменьше выезжать, поменьше появляться в Москве. Тогда мы и решили, что будем жить на даче.

– После того как вы узнали, что он отстранен, вы еще ездили в институт?

– После этого он никогда туда не ездил, до самого конца. Больше он в институте не был. Я как-то поехала в институт, когда назначили нового директора – Александрова, потому что часть личных бумаг Петра Леонидовича осталась в служебном сейфе.

Мы остались на нашей даче. Она была казенной, но принадлежала нам, потому что, когда было сталинское постановление о том, что все академики получают в личную собственность дачи в Абрамцеве, в Мозжинке и в Луцино, Петр Леонидович сказал, что ему в Абрамцеве дача не нужна – у него уже есть дача на Николиной Горе и он хочет, чтобы Академия наук обменяла ее (то есть дача на Николиной Горе будет его собственная, а абрамцевскую он сдаст). И Академия отдала эту дачу Обреимовым, нашим большим друзьям. Дача была наша, но ремонт после войны, когда Петр Леонидович был в Главкислороде, выполнялся хозяйственным управлением Совета министров. Обстановка на даче тоже принадлежала им. Она была такая, какую вы всегда видите во всех официальных местах. Нам такая обстановка была абсолютна чужда. Но мы жили благополучно, и нас обслуживали, пока еще продолжали обслуживать. Очень милая Варвара Степановна, с которой мы прекрасно ладили. Она со своим сыном жила у нас, но оплачивалась Советом министров, и еще Клавочка, которая приходила и топила печки. У нас было что-то около десяти печей, которые требовалось топить. Так мы и жили. Потом хозяйственное управление Совета министров решило: довольно, нечего больше обслуживать Капицу.

Как-то раз хозяйственники заявили нам: мы убираем все. Мы ответили: пожалуйста, убирайте! Они убрали этих дам – Варвару Степановну с ее сыном и Клаву. После этого они сказали: вся мебель, которая у вас стоит, принадлежит нам, мы ее всю забираем. В один прекрасный день приехало несколько машин с рабочими, они явились на дачу и вынесли абсолютно все. Я пришла переговорить с рабочими. Говорю: «В кабинете Петра Леонидовича полки сделаны из наших досок, может быть, вы оставите их?» Они ответили: «Нам сказали: увезти в с е. В с е, в с е!»

Мы отнеслись к этому совершенно спокойно. Мы в то время переехали в сторожку, где сейчас лаборатория. Там были две комнаты, кухня…

– В какое время это произошло?

– Это было зимой сорок шестого – сорок седьмого года. У нас тогда был Джек – большая немецкая овчарка, очень симпатичная собака. И мы жили в этой сторожке очень хорошо.

– А где же были Андрей и Сергей?

– Андрей и Сергей жили с Натальей Константиновной и Леней в городе. Андрей кончал школу. Они жили здесь только летом. Нам дали две квартиры в Москве, которые они и занимали. Мы там переночевали, по-моему, раза два, а потом никогда больше не приезжали. А они жили там. Наталья Константиновна была хозяйкой.

– Квартиры дали потому, что вам пришлось выехать из того особняка?

– Да.

– Вот как. Я думал, что это был ваш особняк.

– Нет-нет. Туда въехал Александров.

Так вот, мы переехали в свою сторожку, там были две комнаты, кухня; была такая печка, а от печки – маленькая плита. В этой сторожке одно время жил наш старый сторож.

Мы тут жили великолепно. Но очень уединенно. У нас не было воды, мы ходили на речку, сделали прорубь, так чтобы удобно было брать оттуда воду. Потом нам надо было топить печки дровами. Дрова у нас были. Дрова нам все-таки оставили. Единственное, что оставили.

– То есть вы жили, абсолютно не выезжая в Москву?

– Старались не выезжать. Если у Петра Леонидовича в это время еще были какие-то лекции, он ездил на лекции. Во всяком случае, очень быстро Петр Леонидович начал думать о том, что все-таки можно заняться какой-то физикой. Первое время он очень много занимался математикой, потому что математика была у него в руках, но он не очень тверд был в некоторых ее частях… его интересовало что-то, так что он все время чем-то занимался. Но мы очень осторожно жили в том отношении, что когда ходили гулять, то всегда вдвоем. Он никогда не уходил один.

– Анна Алексеевна, вы жили тогда фактически только на академическую зарплату?..

– Мы еще продали машину. А потом, в конце года, мы вдруг поняли, что нам незачем все время жить в сторожке, если Петр Леонидович хочет заниматься наукой. И решили переехать в большой дом, а сторожку сделать лабораторией. Тогда мы обратились ко всем друзьям, заняли абсолютно у всех, кто только мог дать нам, деньги. Я недавно нашла список, кто что нам дал, и там написано: «Все отдано…»

Взяв в долг деньги, мы обставили дачу. Обставили очень просто: столы, стулья, какие-то топчаны. Петр Леонидович в это время тоже занимался в свой отдых тем, что сделал стол и две скамейки. Так что у нас всего было достаточно.

Когда мы там жили, Наталья Константиновна нас снабжала. Она приезжала и привозила нам все продукты.

– Просто на поезде?

– Нет, она ездила на машине. У нас, кроме «бьюика», который мы продали, была вторая машина. Я не помню, как она называлась. Этакая старая развалюха, которая оказалась еще вполне подходящей. И Наталья Константиновна приезжала на ней. Но иногда к нам нельзя было проехать, потому что дороги у нас не было, была только тропа, все заметало снегом. И Наталья Константиновна шла от нашего маленького перекрестка, где дорога поднимается к Николиной Горе, по тропинке. Раз я ее встречала – у нас был какой-то праздник, она шла с тортом и в конце концов провалилась в сугроб. Вдруг я вижу: Наташа ползет на животе, а торт толкает перед собой.