Зимний Фонарь

Эйлине не сходит с места, пока иномарка не скрывается из вида. После она приподнимает маску и, зажав толстогубым ртом сигарету, закуривает.

— Своенравная, — слышит она над ухом. — Откуда у ней столько гонора?

— Как откуда? От Дайомисса, — без задней мысли отвечает Зима, думая о чём-то своём. — Он послушником обучался у её почившего отца.

— Geache, родственные связи… Я так и думал, — усмехается голос. — Не угостишь сигареткой?

Женщина в готовности протягивает пачку и поворачивается. Лицом к лицу сталкивается с белоснежной маской. На мгновение синева линз ослепляет её. Дезориентирует.

Капитан спрыгивает с капота. Делает подсечку, и охотница падает. Клюв трескается. Слетает. Рассыпается копна каштановых волос.

— Кемром, — раздражённо цедит охотница. Ненависть пеленой затемняет карие глаза. Эйлине сплёвывает, пытаясь подобраться. — Я так и думала, что…

Через небольшой зазор, что остался меж днищем броневика и дорогой, Зима видит неподвижные тела других агентов: каждый из них убит выстрелов в голову. Едва женщина отмирает, как с другой стороны в асфальт вгрызаются огромные спицы.

Утилизированные роботарии. Странники называют их падальщиками: паразиты, воссозданные из отходов электроники. Руки их заменены заточенными лезвиями; передвигаются они на четвереньках: у большинства нет задних конечностей, и вместо них либо протезированные копыта, либо колёса. Лица заменены звериными масками.

Подобные создания чаще всего принадлежат мародёрам с Нулевой Высоты. Подчиняются им же. За счёт простоты ремонта и модернизации, численность падальщиков практически не сокращается.

Внезапно пара монструозных протезов хватает охотницу и ставит на колени. Дёргая за волосы, поднимает голову. От боли и неожиданности Эйлине шипит — дюжина механических глаз устремляется на неё.

— Ей понадобятся твои глаза, — хрипит Кемром, пока охотница пытается вырваться. Под маской слышится хищный смешок. Растягивая момент, мужчина медленно наклоняется к красморовице и тыльной стороной ладони гладит её по щеке. Из запястного браслета тем временем выскакивает лезвие. Острое, почти незаметное. Едва кажется, что капитан собирается смилостивиться над воительницей, как он заносит руку и перерезает той горло. Молниеносно, быстро. После мужчина берёт убиенную за подбородок и забирает её глаза. — Saj erevo, chemert.

Роботарии ещё несколько мгновений удерживают охотницу, после чего толкают на асфальт. Больше Эйлине не поднимается. Падальщик с лисьей мордой поднимается во весь рост и выпускает из живота пару вспомогательных рук — ими он держит литровые канистры с горючим. Второй роботарий, с совиной головой, ставит на капот броневика возожжённую фиалкой кадильницу.

— Другого от тебя я и не ожидала, — скептически замечает Рагнара и, убрав винтовку за спину, подходит к трупам. — С чего ты вообще решил, что ей нужны глаза?

— А почему нет? Своих же у неё нет. Ты же сама говорила, что необходимо проявить к ней благодарность… так что, если бы у неё не было языка, я бы приносил языки, ушей — уши…

Эскельсон, прерывая его, поднимает руку:

— Я тебя поняла, — и сверяется с часами. Падальщики заинтересованно окружают её. Отречённая снимает маску, подставляя ветру выжженную плоть, и подбирает белоснежный клюв. — Готов к последнему акту?

Женщина снимает с красморовицы крылатку и армейский жетон. Когда на трупе остаётся лишь городской камуфляж, капитан поднимает с капота кадильницу и бросает в тело. Пламя молниеносно поглощает пропитанную бензином форму.

— А у меня есть выбор? — парирует Кемром и смотрит на разрывающийся помехами радиоприёмник. Давится горьким смешком. — Кажется, у них начались проблемы и без нас.

Эпизод третий

Балтийская Республика: Линейная

больница Святой Адеолы

12-30/994

Чужие воспоминания гремят стагетскими выстрелами в барабанных перепонках. Фосфенами мелькают пылающий замок и летящие «Снегири». Бомбардировщики вспарывают небеса, выпуская элегию. Токсин накрывает Стагет и весь Синекамский дол. Обжигающий холод выкалывает глаза. Закрыть бы лицо руками, но поздно — глаз уже нет. Беззвучный крик сливается со всполохами сирены.

Элиот с глухим хрипом подрывается с кушетки. Со сбившимся дыханием и колотящимся в агонии страха сердцем. Мокрый от холодного пота, он смотрит по сторонам. Когда глаза по-настоящему открыты, тьма кажется слепотой. Только спустя несколько мгновений пелена рассеивается, и процедурная перестаёт походить на размытое пятно. Снаружи до непривычного тихо: ни мигалок с рёвом карет, ни коридорных разговоров…

Переборов слабость, Элиот припадает к подоконнику. Ничего, кроме заставленной стоянки, невидно. Снаружи уже светает — на часах около семи. Несмотря на то, что реминисценография давно закончилась, трубка капельницы всё ещё тянется к руке. Парень самостоятельно вытаскивает иглу из «бабочки» и закрывает последнюю бинтом.

Закутавшись в кофту, он покидает процедурную. Больница встречает его тишиной. Такой, какой прежде здесь не было. Соседне палаты пусты; лишь на некоторых койках видны неподвижные фигуры. Эхо собственных шагов бьёт по ушам.

Из столовой слышатся бой посуды и звон стекла. Падает поднос со столовыми приборами. Гремят кастрюли. Одна из них опрокидывается. Элиот, тая надежду встретить хоть кого-нибудь, тянется к дверной ручке — из-под двери течёт красная субстанция. Парень отшатывается. Наклоняется, смотрит под ноги.

— Суп? — предполагает он и морщится. — Да ну на…

Впереди мелькает чей-то силуэт. Брюнет оборачивается. Захлопывается дверь общего санузла. Откуда-то доносится звук, похожий одновременно на смех и плач.

— Да чтоб меня… Эй, здесь есть кто-нибудь? — злится парень, взывая к окружающим. Нехотя движется к уборной. — Меня кто-нибудь слышит?

Дверь со скрипом поддаётся. Почитатель прокрадывается — протофонный фонарик начинает мигать. Когда парень пытается перезапустить приложение, устройство неожиданно выключается. Только Элиот включает его повторно, как в нескольких метрах от него слышится всхлип. Лайн поднимает голову — перед окном стоит Даналия. Форма её помята, а волосы растрёпаны.

— Посмотри, как красиво, — зачарованно глядя в окно, шепчет Анера. — Говорят, из-за Воздействия повышается уровень естественного освещения, и наступает вечная белая ночь. Разве это не чудесно?

— Да такое… Слушай, а Анастази ещё не приезжала? — обеспокоивается Элиот, несмело приближаясь к подруге. — И вообще, где все? Я-я был на реминисценографии, и, походу, вырубился… Здесь… что-то произошло? В смысле, опять, ну. Да-нет?

— Никто не выбрался отсюда, Эли, — сообщает фельдшерица, и её рот растягивается в измученной улыбке. — Координатор распорядился закрыть больницу на карантин, когда в течение часа умерло двадцать пациентов.