Зимняя кость

~~~

У нее в глазу было эхо. Она смотрела из разгоняющегося грузовика, и все, что видела, — дом, столб забора, козу, корову, птичку или сияющее солнце, — все отбрасывало эхо себя, оно стояло сбоку. Все эти эхо подрагивали, и если двигался настоящий предмет, эхо могло запаздывать и скрываться на секунду-другую, а потом снова догоняло, становилось рядом, а у нее в глазу возникали мерцающие двойники.

Дядя Слезка смотрел в заднее зеркальце, пока грузовик не перевалил через бугор, а на спуске дал по тормозам, съехал с мощеной дороги на смутную колею в грязи. Задним ходом на полной скорости проскакал по буграм невспаханного поля, мимо рухнувшего сарая, в заросли высохших яблонь. В саду этом отыскал тьму средь бела дня, занавешенный уголок, из которого открывался вид на дорогу из Хокфолла.

Потом открыл дверцу, отошел от грузовика на шаг, чтобы ловчее нагнуться и залезть под сиденье. А когда снова сел за руль, у него в руках были десантный автомат с откидным скелетом приклада и длинной обоймой и охотничье ружье с отпиленным стволом и маленькой белой рукоятью. Обрез он положил рядом с Ри, постучал ей пальцем по колену, сказал:

— Это если явятся. — Подался к ней, запрокинул ей голову и заглянул в рот. Он был весь в поту, дышал коротко и прерывисто. — Эта твоя Гейл тебе точно шкуру спасла. — Задрал ей полу рубашки, свернул угол в толстый жгут, сунул ей в рот. — Затолкай, где кровь идет, и прижми. Не разговаривай, ничего, просто укуси и держи, пока кровь не остановится.

Она чуяла кровь, которую гнали удары сердца, — та билась из всех рваных мест под кожей. У дяди Слезки на лице она видела четыре глаза и два уха, а еще целую метель синих слезинок. Руку выпростала к обрезу, нащупала его, скорее не глядя, чем по виду. Провела пальцем по холодному стволу, стиснула челюсти — и чуть не расплакалась, унюхав поднявшуюся собственную вонь.

Слезка дотянулся до бардачка, схватил из него пузырек от детского питания, с феном. Отвинтил колпачок, положил его на приборную доску, дважды нюхнул из пузырька и, стукнув кулаком по рулю, сказал:

— Надо быть готовым умереть каждый день — вот тогда у тебя есть шанс. — На него падала тень от ветвей сухого сада, а он смотрел на дорогу. — Ты мне теперь должна. Поняла? Ты мне теперь, девочка, дофига должна. Что не так — все на мне будет. Облажаешься по-крупному, мне по-крупному платить придется. Джессап — он вот потел и облажался, бедный маленький говнюк. Джессап пошел и настучал, а это самое большое и древнее ни-ни, что у нас есть, нет? Ни за что бы не подумал… но он последнего залета своего не выдержал, не смог бы червонец оттрубить. Ну и мама твоя, сидит дома, спятила навсегда. Вот что его гнело. Пацаны эти. Ты. И он запел этому блядскому Баскину — но я хочу, чтоб ты знала: Джессап… Джессап не закладывал никого из долины Рэтлин. Не-а, не-a. Говорил, что нет. Не станет. Он сказал… блядь, он всякое говорил… Если бы мне заново начать, девочка, тот первый засранец, которого я грохнул, до сих пор бы по земле ходил. Но… черт, меня так и не замели, и я вот… Ты меня наружу вытягиваешь, девочка. Понимаешь? Ты меня ставишь ровно туда, чего я пытаюсь избежать. Они ж только и ждут, чтоб я что-нибудь сделал. Следят. Слушай… оно вот как… я чувствую… не могу я знать, кто убил Джессапа. Подозревать могу того-другого, на измене быть, а наверняка знать, кто именнопошел и хлопнул моего братца меньшого, не могу. Даже если он облажался, а он так и сделал, почему… меня грызть будет, если я узнаю, кого они послали. Грызть, как рыжие муравьи. Тогда… наступит ночь как-нибудь… когда я чутка больше занюхтарю ненужного, завалюсь куда-нибудь, увижу, как сидит этот ебила, пиво сосет, ржет над каким-нибудь анекдотом, и… блядь… тогда все. Тогда-то за мной и придут… Охламон Лерой… Малыш Артур… Хлопок Милтон, Кашель Милтон, Пес… Кулак… Хряк… этот хуила с глазами отвисшими, Сонный Джон. Но, в общем, девочка, тебе я чутка помогу, прикрою сзади, чтоб ты его кости нашла, но уговор тут такой: даже если узнаешь, ты вообще никогда не должнамне говорить, кто на самом деле пошел и убил моего брата. Если узнаю, это просто одно будет означать — что скоро и я сыграю в ящик. Договорились?

Рука Ри сползла с обрезанного ствола по сиденью к руке дяди Слезки и пожала ее, еще раз пожала. Слезка отвернулся, завел машину. Мертвые ветки шкрябали по грузовику, обламывались на землю. Он выехал из сада по бугристому полю к дороге. Сказал:

— Херово тебе, давай-ка твою жопку домой оттащим.

Мир рябил в ее взгляде, пока она не закрыла глаз, не уронила голову на стекло. Слезка ехал проселками, напрямки к дому, и, когда грузовик задребезжал по рытвинам, задудел в клаксон. Ри открыла глаз. Остановился он в аккурат под качким крыльцом с перилами, что ходили ходуном, и обогнул капот, открыть Ри дверцу. Гейл соскочила со ступенек и подбежала вместе со своим эхом к машине, а мальчишки эхом вчетвером остановились у нее за спиной в дверях. При виде сестриного лица их чуть не затошнило. Гейл тут же расплакалась. Они со Слезкой вытащили ее с сиденья. Ри выплюнула изо рта запятнанный кляп, оперлась головою о подругу, прошептала:

— Помоги мне вымыться. Одежду сожги. Пожалуйста. Помоги вымыться.

~~~

Вся боль ее запела хором о муках по всему ее телу и мыслям. Гейл выпрямила ее, голую, и вычистила всю, как младенца, грязной юбкой соскребя размазанную гадость сзади, и на бедрах, и под коленками. Гейл трогала пальцами обнажившиеся рубцы и синяки — и между всхлипами вся сотрясалась. Когда Ри шевельнулась — вся обмякла и просела, а хор внутри взял свежие резкие ноты. Мученья ее были песней, а в песне столько голосов, и Гейл опустила ее в ванну, где, погрузившись по шею в теплую воду, она приметила, что весь хор чуточку притих, кроме разве что солистов в голове.

~~~

Женщины долины Рэтлин начали переходить ручей посмотреть на нее, пока она еще лежала в ванне. Соня ввела Бетси и вдову Карадока Долли Пермелию, хозяйку третьего, последнего дома на другом берегу, в ванную и закрыла дверь перед носом у побледневших мальчишек, глядевших потрясенно. Ри лежала, посматривая здоровым глазом из воды, тонко затянутой мыльной пеной. Женщины сбились кучкой, разглядывая сверху цветные синяки на молочной коже, вздувшийся глаз, разбитый рот. Сжимали губы, покачивали головами. Пермелия — древняя, но подвижная, видевшая сотни ран на своем веку, — сказала:

— Ни за что нельзя так девочку обрабатывать.

Соня сказала:

— У Мераб короткий запал.

— Ее Дан так раскрасила.

— Сестры помогли.

Бетси, жена Сомика Милтона, седая смолоду, но симпатичная, содрогнулась от сочувствия. Бетси никогда особо языком не трепала, но все годы, что прошли с того дня, когда с ясного синего неба вдруг упал сук и она потеряла свою любимую дочурку, можно было по ночам слышать, как она орет проклятия у себя на дворе сияющим звездам, которые не давали ей покоя особо. Теперь она встала у ванны на колени, положила Ри на живот ладонь, потерла нежным кругом, а затем поднялась и, вся дрожа, выбежала вон.

Из-за двери доносился болбот мальчишек, шурудивших в большой комнате.

Дядя Слезка рявкнул:

— Да тише вы, черт бы вас драл. — И они смолкли.

Пермелия произнесла:

— Я так скажу — это неправильно. Никогда правильно не будет так девчонку отделывать. Среди своих уж точно.

Соня ответила:

— На ногах у нее видно отпечатки трех пар сапог. Наверняка долго они так по ней топтались. — Она покачала головой, потом протянула Гейл пузырек из оранжевой пластмассы. — Это от боли таблетки, Бетси пила, когда ей матку удаляли. Для начала дай две.

— Всего?

— Ей потом еще захочется, но для начала двух хватит, а потом давай столько, чтоб хватило отдохнуть.

~~~

К сумеркам у Ри на полу возле кровати, рядом с зубами, стояли уже три разных вида таблеток от боли. В голове у себя она обставляла пещеру. Зубы казались ей какими-то крошками-клубнями, которые выращивают под землей за сараем, а потом выдергивают, и за ними тянутся жесткие раздвоенные корни. Пришла посидеть в изножье кровати Виктория, посмотрела, как на ней так мерзко оттоптались, два зуба вот на полу. Языком она щупала згу десны. Виктория ужалась до тусклого оттенка и говорила ей что-то — или не говорила, но оставила по себе два вида пилюль дяди Слезки, и они окутали ее теплыми розовыми облаками. Таскать вверх по склону мебель — первая трудная задача. Тут нужны мотки веревки. Застелить постели в средней комнате пещеры, может, вглуби за костром, но не очень далеко. Мальчишки тут, мама там. Взять стол и стулья, оба ружья, комод тетки Бернадетты — или сырость пещерная загубит хорошую деревянную мебель, отделка вспучится, ящики покоробятся и больше уже не будут гладко открываться?

Может, все крепкое и надо продать.

А еще раздобыть себе в городе зубы.

В раннем мраке к ее постели подкрались мальчишки, уселись вокруг, угрюмые, головы нагнули, словно жалеют, что не умеют молиться самыми старыми словами, намолить ей здоровья. Гарольд приложил к ее распухшему глазу прохладную тряпицу:

— Про что дрались?

— Наверно, потому что я — это я.

— Сколько их было?

— Порядком.

— Скажи, как зовут. На когда мы вырастем.