Зимопись. Путь домой. Веди

Не переставая гладить, я «поделился опытом», придуманным тут же:

– У нас была такая игра. Хозяин и раб на время менялись местами…

– У тебя были рабы?

– Когда я говорю «у нас», то имею в виду…

«Все человечество». Скажу так – и голова полетит с плеч. Обезьяны не должны равнять себя с людьми, только жизни людей имеют значение. А как же сказать? «Весь обезьянник»? Какое производное от «обезьяны» подойдет к случаю?

Вон оно как: наш язык даже не предназначен для признания других общностей равными себе. Мы – человечество, а остальные твари (от смысла «сотворены») – просто твари (в другом, обидном смысле) по сравнению с нами. Кто круче – тот и прав. Сейчас правой была Ева. Всегда.

– Имею в виду всех, – закончил я. – Говорят, в такие моменты приходят очень интересные ощущения и новые мысли.

– Ева не поняла. В чем здесь удовольствие?

– А в чем удовольствие от пряток?

– В выигрыше. Ты проигрываешь – Ева получает удовольствие. Какое удовольствие она получит, если на время будет вынуждена обслуживать раба?

– В этом и дело! Поставить себя на место другого…

Опять едва не вылетело неприменимое в условиях чужой правды слово «человека». Я просто повторил:

– На место другого – это само по себе сильное ощущение.

– Ева еще поняла бы, если б Чапа был нормальным самцом, и вот это, – в мою сторону дернулась ее рука (настолько быстро, что я засек лишь смазанное движение), и предметы моей физической гордости оказались в плену чужой ладони, – висело бы не для украшения и поливки. Отдаться рабу как рабыня – это Ева попробовала бы, но ты ни что не годен.

Ладонь Евы разжалась и вернулась на место. Я сидел ни жив ни мертв. После жарких и, главное, регулярных любовных баталий с Зариной организм вырабатывал все необходимое в нужном объеме и удивлялся, что выработку не используют по назначению. Душевные вопросы его не волновали. Если в понятие «обслуживать» Ева однажды внесет активные ласки, то я не ручаюсь…

Черт бы побрал мое тело с его собственными идеологией и запросами! Эти запросы проснулись и ворочали сонной головой, как медведь в конце зимы: «Уже весна или мне почудилось?»

Я вскочил и помчался прочь, на ходу крича:

– Новая игра! Догонялки! – Только бы Ева не заметила, что медвежья спячка висит, как говорится, на волоске, то есть практически уже не висит. – Нужно догнать другого и дотронуться, например, до его спины, и тогда догонять должен тот, кого догнали!

Ева дослушала пояснения и лишь тогда бросилась вдогонку.

– Поймала!

Удар в спину опрокинул меня на траву. Пришлось совершить кувырок, чтоб ничего не повредить: лучше чуть-чуть помять много мышц и костей, чем сильно – одну. Встал я с трудом, потирая ушибленное.

Ева улыбнулась:

– Догоняй!

Будь я птицей, у меня получилось бы. Как-то раз в детстве я выстрелил из рогатки в летавших над головой стрижей. Мне казалось, что я с рогаткой – охотник, а птицы, соответственно, – дичь. Ага. Запущенный мной шарик от подшипника разогнал птиц, затем две из них с разных сторон подлетели к несущемуся снаряду, поняли, что он неопасен и несъедобен, и продолжили заниматься привычным делом – кружить и выяснять между собой отношения или делиться сплетнями – или что они там, в вышине, обычно делают. Для меня в этом стало откровением, что не я был охотником. Мой снаряд – для человека опасный и, бывает, смертельный – птицы не восприняли серьезной угрозой. Все мои усилия, оказались, перефразируя поговорку, стрижам на смех. Выводы я сделал правильные: можно быть сильным, а можно быть быстрым. А лучше быть умным, чтобы понимать это и как-то использовать.

Новая игра Еве понравилась до чрезвычайности – приятно быть непобедимой. Догнать ее не удавалось и не удалось бы до конца жизни. В плане скорости мы с ней были, так сказать, в разных весовых категориях. Иногда, дразня меня, Ева не торопилась, и когда я оказывался рядом, отпрыгивала метров на десять в сторону или на три-четыре вверх – на крыши крепостных построек, откуда она могла путешествовать с одной на другую не слезая вниз, и останавливало лишь то, что большинство крыш на бег по ним не рассчитывались.

Запыхавшись, я взмолился:

– Ева знает понятие форы?

– Чего?

Не знает.

– Когда кто-то заведомо сильнее или быстрее, он дает другому больше времени чтобы убежать или спрятаться.

Ева подумала и кивнула:

– Хорошо, давай играть с форой. Чапа может догнать Еву на расстояние в два шага.

Мы сыграли, это ничего не изменило. Мощный прыжок Евы уносил ее практически у меня из рук.

Выиграть не получалось и не получилось бы, но игра того стоила. Можно узнать пределы возможностей беляков. Пусть не всех, а конкретной Евы, но это уже немало. От нее зависели мои жизнь и свобода.

И оттого, что выяснялось в игре, мне на душе становилось все гаже и гаже.

Я предложил новые условия:

– Пусть Ева стоит спиной, когда я ее догоняю.

– Тогда Ева тебя не увидит, – озаботилась Ева.

Значит, в активной игре (вместо которой я по аналогии представлял схватку) на слух Ева в такой же мере, как на зрение, не полагается. То есть, зрение – главнее. Это уже кое-что.

– Я побегу издалека, а Ева пусть убегает в любой момент, когда захочет, мне больше не нужна фора.

– Без форы ты даже не приблизишься к Еве.

– Пусть Ева убегает в самый последний миг, тогда будет интересно. Самое важное в игре – это…

– Удовольствие! – перебила Ева.

– Не только. Еще больше – впечатления. Когда вспоминаешь приятно проведенное время, то особые впечатления дают не постоянные выигрыши, а, например, как выиграл в тот момент когда чуть было не проиграл.

То, что выглядело игрой, для меня игрой уже не было. Для Евы – было. Отвернувшись, она дождалась моих приближавшихся шагов и сорвалась с места, когда между нами оставалось примерно четыре шага. Это был минимум, на который хватило ее нервов. То есть, подпускать меня ближе она боялась.

Это тоже информация. Однажды выиграть – в большом смысле – мне позволит знание именно таких мелочей

– Есть еще похожая игра, – сказал я. – Сейчас сделаю реквизит.

– Чего?

– Снаряд.

– Наряд?

Ева не знает снарядов. Это важная информация.

Узнать бы, что она знает. Пули? Яды? Заклинания? Бластеры и вакуумные бомбы?

– Снаряд – это чем Ева и Чапа будут кидать друг в друга, а правила игры такие же, как в догонялках: нужно убегать, чтобы второй не попал.

Снарядом выступила рубаха одного из убитых, многократно перевязанная веревкой таким образом, что превратилась в подобие мяча.

Сначала, когда идея только появилась, я хотел использовать в этом качестве обычный сапог, но здравый смысл восторжествовал, и только поэтому обошлось без членовредительства. Первым же ударом мяча Ева едва не свалила меня с ног. Даже не верилось, что такое возможно. Вроде бы, обычная тряпка, а боль – как если вместо волейбольного мяча в спину прилетел со всей дури запущенный баскетбольный.