Злая игрушка. Колдовская любовь. Рассказы

Бальдер отдается ощущению счастья, которое порождает в нем музыка, он как бы раздваивается. Его призрачный двойник осторожно танцует на пуантах. Женщина — он узнает в ней Ирене — закрывает лицо руками.

Эстанислао возвращается к действительности. Девичьи пальцы быстро и легко скользят по слоновой кости клавиш. Ее нога нажимает и отпускает педаль.

Бальдер восхищается ее умением, ее тщательно причесанными волосами, которые на затылке расходятся, образуя светлый треугольный пробор, и двумя пышными волнами падают на грудь; он думает о том, сколько добрых намерений сеет она в его душе каждым своим поцелуем, и всецело отдается во власть плещущего моря звуков.

Желтые нотки пианиссимо кажутся ему звуками мавританской флейты, потом мелодия, нарастая, бьется в судорогах синкоп, пока не сливается в одну исступленную высокую ноту — это кульминация страсти, которая вдруг прерывается глухим ударом, за которым следует другой, удары все учащаются, переходят в набат, в огненный вихрь; Бальдер думает: «Какая сила в ее руках!» Затем неистовство крешендо стихает, звуки замирают, лишь красная птичка стучит клювом по тонкому стеклу. Затаенная жалоба сменяется нежной мольбой, но вдруг в смутной дали на фоне желтых проблесков в черном, как битум, мраке, вновь вспыхивает буйное красное пламя, гостиную сотрясают ритмичные удары — колдунья обеими руками бьет в медный котелок, и когда Ирене оборачивается к Бальдеру, щеки ее горят, а лучистые глаза спрашивают:

— Ну как?

Бальдер думает: «Способного молодого музыканта нельзя перехваливать»; и, вместо того чтобы дать выход своему восторгу, замечает чуть ли не придирчиво:

— Хорошо, девочка, но я слышал эту вещь на пластинке в исполнении Брайловского, у него такое туше, будто вся мелодия — вариация одной-единственной ноты…

— Да, это верно, тут все дело в легато. Мне не хватает техники. Зулема знает одного профессора… кажется, очень хорошего… Но, милый, я совсем забыла! Мама сказала…

Неожиданная мысль пронзает мозг Бальдера. Он вскакивает, подходит к Ирене, медленно поднимает руку и кладет ее девушке на плечо.

— Послушай, Ирене… буду я с тобой или нет, ты непременно должна продолжать заниматься музыкой. Понимаешь? Непременно. Ты должна добиться, должна добиться успеха, понимаешь?..

— Да, милый…

— Один раз снискав аплодисменты, ты потом без них уже не сможешь жить… Но надо работать, понимаешь? Много работать. Этого у тебя никто на свете не отнимет…

— Бальдер… Бальдер, какой ты человек…

— Да, так что ты хотела сказать про маму?

— Знаешь… я тебе сразу не сказала, чтобы сделать сюрприз. Мама сказала, чтобы я пригласила тебя к ужину.

— Прекрасно…

— Альберто тоже придет…

Бальдер снова охвачен радостью.

Жизнь вокруг улыбается ему. Он с нежностью смотрит на портрет подполковника. «Зачем он умер? Хорошо бы он был жив! За ужином поговорили бы с ним о саперном деле». Ирене забирается в уголок дивана, Бальдер кладет голову ей на колени, закрывает глаза и попадает в теплую тень, в ослепляющую ночь, сквозь которую его несет на руках надежный проводник. Подняв голову, он смотрит на Ирене и говорит:

— Ты не можешь себе представить, девочка, как я тебя люблю…

Ирене улыбается и откидывается на спинку дивана. Бальдеру ничего больше на свете не нужно. Грудь девушки — его нирвана.

— Еще немножко супа, Бальдер?..

— Да, спасибо, он очень вкусный.

Над супницей, стоящей на белой скатерти, поднимается пар, и сеньора Лоайса, закутанная в свою фиолетовую шаль, с легким румянцем на щеках под гладко зачесанными назад седыми волосами, погружает в нее разливательную ложку. Бальдер протягивает свою тарелку, а Ирене, сидящая рядом с ним, трогает его за рукав и протягивает ему тарелку с желтым куском сливочного масла:

— Ты не хочешь, дорогой, положить в него масла?

— Нет, дорогая… нет, спасибо…

Пять внимательных лиц, пять фигур за столом в ожидании еды: фиолетовая фигура — сеньора Лоайса, розовая — Симона, синяя — Виктор, серая — Альберто, красная — Ирене, пять разноцветных фигур над белоснежной скатертью, а перед ними — блюда, над которыми поднимается ароматное облачко, и в душе Бальдера возникает ощущение гармонии человеческих сердец. Сеньора Лоайса для него уже не женщина с твердым характером, а любящая мать. Бальдер охотно подчиняется ей как хозяйке дома, которая печется единственно о благе всех домочадцев. Барышня с обезьяньим лицом, которую он видел на фотографии, оказалась Симоной, — теперь она сидит против него и всякий раз, опуская ложку в тарелку, поднимает глаза и с улыбкой смотрит на него, у нее широкий курносый нос; ее брат Виктор улыбается не то самодовольно, не то приветливо, хлопая длинными ресницами. И Альберто — он тоже улыбается Бальдеру и Ирене, отрезая себе ломоть хлеба и глядя сквозь очки на носу с горбинкой. Зулема не смогла прийти, у нее репетиция.

Сердце Бальдера обволакивает тихая нежность. Благостыня покоя, исходящего от тарелок с супом и от хлебницы. Ирене опускает свою ложку в его тарелку, зачерпывает супа и подносит ему ко рту. Бальдер смеется, крутит головой. Девушка настаивает с притворно-серьезным видом, и сладкая волна медленно поднимается от сердца Эстанислао и подкатывает к горлу, так что он задыхается в теплом тумане умиления. Перестает есть и смущенно обводит взглядом комнату. Ему кажется, что он давно уже знает эту столовую с выкрашенными под обои стенами — вертикальные голубые полосы с красными охряными цветочками. Если он обернется, то за спиной сеньоры Лоайсы увидит радиоприемник, собственноручно собранный Виктором; у стены вздымается резной дубовый буфет, а прямо перед ним — этажерка, полки которой забиты рулонами бумаги, письмами и фотографиями. За спиной Альберто стоит старый холодильник светлого дерева, он напоминает Бальдеру о детстве, потому что в доме его родителей был похожий, служивший неизвестно почему предметом удивления семилетнего мальчугана.

Не в силах долее сдерживаться, Бальдер восклицает:

— О, как это красиво, как красиво!..

Симона, Альберто, Виктор, Ирене глядят на него и каждый по-своему понимает, что в этом сидящем рядом с ними человеке есть что-то от их простодушия и от их столь бесхитростного образа жизни. Сеньора Лоайса обдает Бальдера взглядом молодо блестящих глаз и говорит ласковым, но по-матерински властным тоном:

— Бальдер, ваш суп остынет.

Эстанислао в этот момент готов целовать руки матери Ирене. Его захлестывает волна нежности. Мозг жадно схватывает и запечатлевает форму всех окружающих предметов, и он приходит к мысли: «Нужно позволить себя связать по рукам и ногам, так чтобы я никогда-никогда не смог оставить Ирене, даже если бы захотел».

Ирене, будто угадав его мысли, кладет руку ему на плечи, и он шепчет ей на ухо:

— Ты представить себе не можешь, как я тебя люблю.

— Дочь моя богоданная, дай ты поесть гостю! — восклицает сеньора Лоайса и, обернувшись к механику, добавляет: — Не дает бедняге поесть. Совсем с ума сошла девица.

Альберто склоняет голову над тарелкой, глядит поверх очков на Ирене и Бальдера и подмигивает им, отламывая кусочек хлеба.

Бальдер думает: «Здесь все мое счастье», и это на самом деле так. Словно сплетающиеся струи горного ручья, в душе его сливаются в стройный аккорд и серебристая прозрачность пузатых рюмок из темного стекла, и розовые цветочки на фаянсовых тарелках, и слегка дрожащая поверхность супа, над которой вьются струйки пара.

Стук ложек о тарелки, слова, которыми обмениваются сотрапезники, и нежность льнущей к нему Ирене — все это складывается в мелодию Тихой Любви, любви, непохожей на ту прежнюю, Колдовскую Любовь, неистовую страсть в медных звуках «Танца Огня».

— Ты счастлив, милый?

— Да, дорогая. Я бесконечно счастлив.

Когда Ирене склоняет к нему голову, ее локоны касаются его щеки. Бальдер шепчет ей на ухо:

— Я чувствую, что и твою маму тоже буду любить.

Ирене перестает есть и смотрит на него. Разговаривает так и эдак, пожирает его блестящими от гордости глазами, ловит каждый его жест: вот он подносит ложку ко рту, улыбнулся, говорит с Альберто. Эстанислао чувствует на себе ее жадный взгляд и говорит, напуская на себя серьезность: