Злая мачеха против!

— Что он нравился тебе как друг, я уже поняла, — спокойно ответила я, — Но как насчет Герберта сейчас?

Амлеия внезапно хихикает.

— Маменька, сейчас Герберт, конечно, все так же мил. Но мне нравятся иные мужчины.

— Какие же например? — приподнимаю я бровь.

— Ну, помните помощника нашего конюха Льюка — юного Ганса.

Помню ли я Ганса? О да… Гора мускул, отличной мужской плоти и тестостерона. Будь у меня деньги, непременно заказала бы этому конюху специальный костюм, для чистки конюшни. Что-нибудь облегающее, черное, кожаное… Но Амелии об этом знать не обязательно. Поэтому я лишь смеюсь.

— У Ганса был слабый подбородок. Таким мужчиной легко вертеть, но не факт, что вертеть им будешь только ты.

Амелия улыбается.

— А Герберт? Что вы тогда скажите о нем?

— У графа Бертинского добрые глаза, — отвечаю я.

И здесь я говорю правду.

Амелия вздыхает.

— Ну, мы все равно еще слишком молоды. К тому же: Ганс все же посимпатичнее.

И фыркаю, и лишь потом до меня доходит, что Амелия шутит надо мной.

Еще некоторое время мы идем, обсуждая общих знакомых мужчин. Амелия указывает на черту во внешности, я говорю что, по моему опыту, она означает. Но почти на подходе к Хилсноу мы слышим звук топора. Надеюсь, это не мои друзья разбойники. У меня для них ещё есть несколько магических сюрпризов, на случай, если в пошлый раз им было мало знакомства со мной, но все же я устала, и предпочла бы не встречать никого лишнего и озлобленного. И судьба благосклонна ко мне, ибо мы встречаем лишь лесоруба Олафа.

Олаф — человек гора. Мощный, неколебимый. От Юджина я слышала, что некогда Олаф был солдатом, и мог один перемолотить добрый десяток бойцов противника. Но после ранения в ногу Олаф стал хромать. Его отправили на пенсию и теперь он лесоруб. Правда деревьям, которые он столь остервенело рубит, я не завидую.

Обычно, Олаф очень мил со мной и Амелией. Последнюю даже величает Маленькая госпожа. И всегда снимает перед нами шляпу. Но сегодня лесник лишь бурчит что-то себе под нос и продолжает работу, толком не поздоровавшись с нами.

— Демоны! — ругается Амелия, когда мы отходим от Олафа на почтительное расстояние.

— Что случилось? — озадаченно спрашиваю я.

— Герберт в лавке рассказывал мне сплетню, будто мой брат и дочь Олафа…Ну вы понимаете, маменька.

Я киваю.

— Вот теперь, похоже, об этом знает и Олаф, — почти плачет Амлеия.

Я с ней согласна. Говорят, Олаф любит и бережет дочь. Хоть его куколка и имеет дурную славу весьма доступной девушки, Олаф, как и каждый папаша, в это не верит. Для него она — его малышка. А вот если кто донес на Арнольда, что тот "обидел" малышку…

— Демоны, — повторяю я за Амелией, — Нам надо предупредить твоего брата!

С мачехами и так все ясно…

Придя в Хилсноу, я прошу Амелию поставить чай, а сама первым делом наведываюсь в комнаты Арнольда.

Здесь, как и в покоях Амелии, я бываю крайне редко. Дети потеряли много дорогих им вещей, и все, что у них есть-это приватность. Кто как не я знает, насколько важно порой зализать раны в темноте?

Но сегодняшний вечер исключение. С Арнольдом нужно поговорить с глазу на глаз, и потому я переступаю порог его спальни.

Там все очень аккуратно. Много более аккуратно, чем можно было предположить. Постель застелена. Мундир висит в шкафу. Оставшиеся вещи ровно стоят на полках книжного шкафа.

Уже темнеет, и Арнольд сидит за письменным столом со зажжённой свечей. Даже не замечая меня, юноша что-то увлеченно пишет.

— Арнольд! — окликаю его я.

Тот поднимает голову.

— Позволь объясниться, что ты сделал с дочерью дровосека Олафа?

Арнольд удивленно смотрит на меня, а потом, когда смысл моих слов доходит, смеется.

— Ничего такого, маменька, что мог бы сделать.

— И как мне это понимать?

Арнольд пожимает плечами.

— Понимайте как знаете!

Как знаю?!

Я подхожу к пасынку и разворачиваю его за плечо так, чтобы он посмотрел мне в глаза.

— Арнольд, ты ведь понимаешь, что при желании Олаф перегнет тебя как соломинку?

Пасынок вздыхает.

— Да не трогал я его дочь! Хотя я, пожалуй, единственный, кто эту Гретту не трогал!

— Тогда почему лесоруб сегодня смотрел на нас с Амелией, затачивая свой топор? — шиплю я.

Арнольд задумывается.

— Ну, может ему показалось, будто он видел то, чего он не видел? — невинно говорит парень.

— А именно? — я все еще держу Арнольда за плечи, не давая увильнуть.

— Пару дней назад Гретта подошла ко мне в баре. Попыталась завязать…кхм…разговор. Но мне было не интересно, и я уже собирался откланялся, как она сама впилась в меня губами. Будто пиявка. А когда я стряхнул ее, смотрю-на пороге бара ее папенька стоит. Красный как рак.

— И ты объяснил ему в чем дело? — холодно спрашиваю я.

— Человеку с топором? Объяснить? Нет, увольте. Я дружен с барменом, и потому сбежал через черный ход.

Я отпускаю плечи Арнольда и вздыхаю.

— Похоже Гретта не глупа и подставила тебя, пользуясь твоей репутацией.

— Похоже, — вздыхает Арнольд в ответ, — Только зачем?

— Ну, у женщины бывает такая необходимость, поверь, — говорю я, прикидывая в уме, что одно дело спасти Арнольда от генерала, другое от сумасшедшего лесника. Справлюсь ли?

Задумавшись, я перевожу взгляд на стол, по которому разбросаны бумаги Арнольда. Читать из-за спины не очень хочется, поэтому я напрямую спрашиваю, что он там пишет.

Спрашиваю даже не из праздного любопытства, а просто чтобы перевести тему.

Арнольд, между тем, мнется. Молчит. Любопытно, что о своих любовных похождениях он может рассказывать много более спокойно…

Я не хочу давить на мальчика, и уже собираюсь уходить, как Арнольд сам признается.

— Фольклор.

— Что? — признаться, я ошарашена.

— Я записываю фольклор. Разные сказки, легенды, былины. Это мое хобби.

— Неужели? — я даже заинтригована.

— Да, — робко продолжает Арнольд.

Но, похоже, ему все же хочется кому-то рассказать, и он продолжает уже более смело.

— Еще в армии я заметил, что людям есть что рассказать. У нас был один солдат, который клялся, будто жена родила ему сына размером с мизинец, и потом сын этот одолел людоеда, жившего в лесу.

— Как трагично.

— А один из моих друзей уверял, что местный маркиз стал женихом принцессы лишь от того, что ему помог его кот. Правда друг рассказывал это в состоянии опьянения, но…

— Знаешь, и в нашем мире осталась магия. Причем много больше, чем ты думаешь, — со знанием дела говорю я.