Злая Русь. Зима 1237
Шрифт:
Места, правда, в заимке было немного, всего на одну семью. Да и запаса еды нет. Но все же, отдохнув остаток ночи и полдня, Любомир вернулся к селение, желая забрать хоть немного зерна на санях, да поговорить с соседями. Может, кто захочет хоть какой шалаш соорудить рядом с ними в лесу, чтобы переждать в нем, коль степняки нагрянут? Однако же увидел он лишь страшное разорение… И упал на колени, принявшись истово креститься и благодарить Бога за то, что спас его семью, не дал сгинуть, послал томление сердечное, коему старик внемлил, а соседи, видимо, нет… После чего ушел старик в лес — и строго настрого наказал дочери и внучкам не выходить из чащи: незачем им видеть то, что татарва поганая с людьми русскими сотворила! Да и кто знает, вдруг вернутся в разоренную весь степняки?!
…Ведал бы о спасении семьи Коловрат, остался бы он с родными в лесу мирно доживать свой век? Или все ж не
Да кто уж теперь узнает…
Глава 8
Дорогие друзья, в рамках антикризисной кампании я открыл книгу до 11 главы, но как оказалось, я имею право открыть в качестве ознакомительного фрагмента не более 40 % текста, о чем только сегодня узнал. Прошу извинить моих новых читателей за неудобства, но я вынужден ограничить доступ к роману до 8 (текущей) главы. Надеюсь на ваше понимание
Легонько вздохнув, я в очередной раз погладил шею скакуна — Буян как раз топнул копытом и негромко всхрапнул, намекая, что неплохо было бы уже и отправиться в дорогу! А то застоялись, заждались мы неизвестно чего… Тем самым верный жеребец в очередной раз доказал, что лошадям передается настроение их наездников — я и сам внутри сгораю от нетерпения и одновременно волнения перед встречей с Коловратом!
Скоро ведь уже должен появиться…
Сон о последней битве Евпатия, прославившей его в веках, был даже более ярким и реалистичным, чем предыдущие — проснулся я весь в поту, тяжело и хрипло дыша. Причем после пробуждения какое-то время не мог понять, где я нахожусь и что со мной происходит — серьезно, в первые мгновения показалось, что я дома, у себя, в своей постели… А пришедшее некоторое время спустя осознание того, что моя бренная тушка прибывает в стогу сена в начале тринадцатого века во времена, можно сказать, еще былинной Руси, заставило меня тихо взвыть от отчаяния!
Впрочем, в себя пришел я относительно быстро, обретя вскоре способность трезво мыслить и верно оценивать ситуацию. После чего принялся скрупулезно повторять в памяти отдельные фрагменты сна, стараясь запечатлеть в сознании и обмозговать каждый конкретный эпизод боя… И рассвет я встретил уже с легкой улыбкой на губах и полным пониманием того, что именно я скажу боярину и каков точный план действий!
Дождавшись первых лучей солнца, я с некоторым смятением вошел в дом. Так или иначе, но мама Егора должна была увидеть сына, хотя бы в последний раз — несмотря на все мое нежелании участвовать в чужих для меня семейных сценах. Чужих буквально… Но если вечером мне не хватило мужества и воли переселить себя, то после ночных дум появилось стойкое ощущение того, что сегодня у меня наверняка все получится!
И предчувствия меня не подвели.
Во-первых, мама уже не спала, а готовила мне еду. Причем пшенная каша со свининой у нее получилась невероятно наваристой, с густым мясным привкусом, от одной ложки которой у меня тут же обильно потекли слюни и заметно поднялось настроение! А свежезаваренный, горячий, но не обжигающий сбитень просто поразил насыщенным медово-ягодным-травяным вкусом…
С нетерпением приступив к предложенной трапезе и мельком присмотревшись к Велене (так зовут маму моего предка), я с неожиданной для себя грустью отметил, что немолодая уже на вид женщина (первенец у родителей, в то время как Кречет был последним), выглядит заметно старше своих сорока пяти — я бы сказал даже, что значительно старше пятидесяти. Сероглазая, с заметной сединой в волосах и уже испещренным многочисленными морщинами удивительно добрым лицом, она рано состарилась из-за выпавших на ее долю потерь и тяжелого физического труда — попробуй-ка вести крестьянское хозяйство в одиночку! На мгновение мне стало ее просто по-человечески жаль…
Н-да… Зато во-вторых, Велена оказалась немногословна и нетребовательна — за что я был отдельно ей очень благодарен, внутренне приготовившись к череде расспросов, причитаний и увещеваний. Но маме оказалось достаточно посидеть напротив, подперев щеку рукой и с довольной, нежной и одновременно с тем немного грустной улыбкой наблюдать, как быстро и с удовольствием я поглощаю завтрак — обжигаясь, дуя на варево и даже иногда чавкая! Это было и смешно, и мило, и немного неловко… Причем какой-то
частью себя я действительно стал воспринимать совершенно незнакомую мне женщину своей мамой. Видать не вся личность Егора покинула его тело…Вот сборы, правда, проходили уже в тягостном молчании — и улыбка на лице Велены таяла с каждым мгновением, пока я облачался в броню (перед Коловратом стоило появиться при полном параде!), пока седлал Буяна, пока собирал переметные сумки да цеплял к седлу бурдюк со свежей колодезной водой… Впрочем, торбу с овсом для коня я чуть позже отдал Захару — у нас с ним одна заводная лошадь на двоих, и он увел ее на ночь к себе. Итак вес поклажи вышел весьма внушительным!
А тогда, уже перед самым расставанием, мама принесла мне снедь в дорогу: пшенную крупу, вяленое мясо и несколько рыбин в отдельном холщовом мешке, увесистый шмат копченого сала, два добрых каравая хлеба, печеные яйца и репу, а также несколько луковиц. Я был сильно тронут ее заботой — хотя вроде бы все само собой разумеющееся, сын же… Коим я себя все-таки не ощущал. И уж совсем неловко стало, когда я, принимая из теплых, натруженных рук Велены провизию на ближайшие несколько дней, разглядел в глазах женщины готовые побежать уже бурным потоком слезы, едва удерживаемые видать, последним волевым усилием… Это было так… так горько и одновременно столь мило и по-доброму сердечно, что я уже без всякого внутреннего сопротивления обнял ее и вполне искренне произнес:
— Не кручинься, мама, я вернусь! Обязательно вернусь. Вот только татар прогоним… И ты помолись за меня, мама, обязательно помолись!
— Конечно, сыночка, конечно помолюсь!!!
Не удержавшись, женщина чуть всплакнула на моем плече — а я же с некоторым удивлением задумался о том, почему попросил помолиться за себя… В своем прошлом я не то, чтобы был воинствующим атеистом, вовсе нет — к Богу и церкви я относился в целом положительно. Верил — как-то отдаленно и отстраненно, но все же верил, что вначале всего был Создатель, и что по завершению жизненного пути нас всех что-то ждет… Например, встреча с Ним, да сравнение совершенного нами добра и зла на «страшном суде». И даже, бывало, сам заходил в храм свечку поставить — особенно во время сессии там, ну или уж каких крупных жизненных неурядиц. Но так, вот чтобы регулярно молиться или поститься, или целиком службы выстаивать… Такого никогда и не было.
Впрочем, все произошедшее со мной в последние дни, безусловно, так или иначе подразумевает Божественное провидение! С одной стороны… А с другой, я ведь о переносе сознания (или души!) в прошлое всерьез ни разу не задумывался именно с точки зрения свершившейся Божьей воли… Как минимум потому, что подобные размышления порождали кучу вопросов из разряда: почему именно я? А не кто-то более подготовленный? Почему сейчас? Изменится ли настоящее, если мне удастся остановить Батыя — и если да, то как? И вообще, я там буду в случае успеха миссии здесь? Это прошлое моей Родины, или иная, параллельная вселенная? Или действительно тринадцатый век, но внесенные мной изменения заставят пойти историю по иному руслу и создадут параллельную реальность?!
Короче, риторических вопросов были десятки — и быстренько прокрутив в голове несколько первых, я понял, что лучше ими голову не забивать! А тут вдруг эта не совсем обычная для меня просьба… Опять проявления сущности бывшего владельца тела? Его передавшиеся мне привычки, из разряда дежурных фраз при прощании с мамой? Скорее всего, хотя…
Впрочем, особенно рефлексировать и растекаться мыслью по этому поводу я все же не стал. Вместо этого крепко-крепко сжал маму в объятьях, и насколько смог нежно поцеловал ее в морщинистую щеку… После чего мягко отстранил женщину и тут же лихо запрыгнул в седло Буяна, без промедления направив жеребца к уже открытым воротам. Поравнявшись же со створками, я на секунду остановил скакуна, обратился назад и насколько смог бодро выкрикнул, вскинув руку:
— Я люблю тебя! И я вернусь!
Женщина энергично замахала платочком в ответ, до меня донесся ее чуть надтреснутый голос: «я тоже тебя люблю!» — причем сложилось полное впечатление, что Велена сдерживается из последних сил, чтобы не разреветься. У самого, блин, в горле запершило и в глазах замутнело… Чуть раздраженно пришпорив Буяна, я направил его к воротам детинца, отвернувшись от провожающей сына женщины с мыслью, что долг перед Егором в отношении его мамы я выполнил до конца!