Злая Русь. Зима 1237

— Дурень, напугал!

«Дурень» в ее устах прозвучало так обидно, что я аж замер на месте от негодования! Не на такой прием я рассчитывал — а потому в сердцах бросил:

— Ты позвала меня, чтобы обзываться?!

И Ростислава не нашла ничего лучшего, кроме как с ехидством заметить:

— А что, обиделся?! Может, и назад тогда поедешь?

Это было еще неприятнее — потому ответил я максимально резко:

— Может, и поеду! Напридумывал себе, а тут меня никто и не ждет!

— Ты совсем дурак, Егор? Ты хоть понимаешь, что я сейчас делаю, выйдя ночью на встречу с простым дружинником — в одиночку?! Да ведь позора же не оберусь, коли кто узнает!!!

Вот в этот раз в голосе княжны сквозит откровенное недоумение и уже ее собственная, глухая обида — настолько искренняя, что «с простым дружинником» я уже не принял на свой счет, а с наигранной лихостью ответил:

— Ну положим, уже сотенным головой… А после нашествия Батыя — кто знает, кем я стану?! Может и ровней тебе, красавица…

Девушка в этот раз даже не шелохнулась, а глаза ее странно сверкнули при свете луны:

— Наконец-то дерзишь… А я уж думала, что ошиблась в тебе.

Я подступил к Ростиславе практически вплотную, после чего с усмешкой и одновременно легким вызовом спросил:

— Что же, я только дерзостью своей тебе глянулся?

И вновь княжна меня удивила, ответив не с подколкой — мол, с чего взял, что глянулся? — а честно и искренне, при этом как-то неожиданно мягко и в тоже время проникновенно:

— Никто и никогда из мужей на меня так не смотрел… Никто! Ни дружинники, ни тем более холопы или смерды — даже иные князья не позволяли себе подобной дерзости! Как будто и не княжна я вовсе, а ты не простой ратник… Срамно так смотреть на девушку!

Речь она свою скомкала, словно не решившись договорить что-то сокровенное, а последние слова прозвучали с неподдельным укором и едва ли не обидой. Но они явно скрыли собой что-то другое… И я ответил ей так же проникновенно:

— Когда ты только вошла в гридницу в Пронске — для меня словно солнце взошло, да засияло так ярко, как никогда в жизни. Нет более любой моему сердцу девы — вот что я понял, как только впервые тебя увидел… И с тех пор я не стал думать иначе.

Я сделал еще один шажок, оказавшись уже вплотную с девушкой, словно бы хотевшей отступить от меня — но после передумавшей. Ответила она, однако, с неподдельной болью и горечью в голосе:

— Егор… Какой же ты… Княжна я — вот мое проклятие! Не могу я выбрать суженого по сердцу, не властна я над собой! Кого батюшка в мужья выберет, за того и…

Однако я резко прервал ее речь:

— Батюшка твой скоро в землю ляжет! И брат твой, и Пронск в огне погибнет — и ты вместе с градом!

Девушка испуганно шарахнулась назад, но я продолжил, словно не замечая ее реакции:

— Так будет, слово даю — если мы Батыя не остановим! Но если все же победим мы поганых, если удастся нам моя задумка, и выдержим мы осаду татар, да пожжем их пороки — быть мне воеводой, коли голову не сложу! Точно тебе говорю, быть мне воеводой! А за воеводу да боярина, славой себя ратной покрывшего, батька тебя отдаст. Мне отдаст!

Княжна посмотрела в мои глаза неожиданно робко, с отчаянной надеждой — однако быстро померкшей в ее взгляде:

— Не отдаст. Во мне кровь Рюриковичей, а ты…

— Еще раз услышу про простого ратника, уйду! Честное слово — уйду! Бог нас равными создал, и кровь у каждого из нас одинаковая, красная!

Мы оба ненадолго смолкли — а после я неожиданно для самого себя заметил:

— За боярина и воеводу точно отдаст — коли ты девство мне свое подаришь. Чтобы уберечь дочь от поругания чести девичьей, да скрыть тем самым наш грех…

Глаза девушки округлились, словно два блюдца:

— Ты чего такое говоришь?!

Ростислава уже хотела было отступить назад — но я стремительно сблизился с ней и крепко-крепко схватил за талию, прижав к себе за тонкий стан столь плотно, что даже через рубаху и платье с накидкой меня обожгло жаром крепких, упругих девичьих грудей:

— Пусти! Пусти, а не то закричу!

— Ну, кричи!

Однако девушка не закричала — а спустя секунду я сжал ее в объятьях столь крепко, что она просто не смогла бы вырваться… И приник к ее устам жадным поцелуем — настойчиво, требовательно лаская ее губы своими, пытаясь проникнуть сквозь них языком…

Спустя всего мгновение Ростислава принялась бешено вырываться — но это привело лишь к тому, что мы оба упали наземь, причем я оказался сверху, а она на спине. И тут же я потащил края подола ее платья вверх, заголяя стройные белые ножки, все еще жадно целуя сопротивляющуюся красавицу… Однако отчаянным усилием она сумела отстраниться — и бешено воскликнула:

— Не так! Не так!!! Силой возьмешь — никогда не прощу! Никогда!!!

Я замер, огорошенный, оглушенный ее окриком — и одновременно с тем с ужасом осознав, что в порыве страсти чуть ли не изнасиловал девушку, в которую успел влюбиться… И которая наверняка ведь при этом является девственницей.

Мудак блин, иначе не скажешь!

Хотя почему нет — скажешь, и еще как!

Опустошенный, я отстранился от княжны и сел прямо на землю, с неподдельной горечью в голосе произнеся:

— Слава, прости меня… Словно помутнее какое было… Прости, не хотел тебя обидеть…

Однако в ответ я услышал лишь сдавленные, приглушенные девичьи рыдания — и мое сердце зашлось такой болью, что наплевав на все, я просто лег рядом с девушкой и порывисто, крепко-крепко прижал ее к себе… В очередной раз. Однако вместо поцелуев принялся очень нежно гладить ее по шелковистым волосам, успокаивающе и одновременно с тем виновато приговаривая:

— Дурак я, дурак… Какой же дурак… Прости меня, прости… Просто я подумал, что так действительно будет лучше… Ведь тогда отцу твоему пришлось бы смириться с нашей волей — коли выживем… А коли нет, коли суждено сгинуть — так успел бы перед концом познать сладость любви самой прекрасной на свете девы…

Что характерно — Ростислава не пыталась вырываться, когда я принялся ее гладить, а после последних слов остановились и ее слезы. Наконец, я услышал ее чрезвычайно сердитый голос — однако в нем нет ненависти или обиды. Лишь упрек — и одновременно с тем словно бы восхищение:

— Лис… Какой же ты хитрый лис…

Неожиданно девушка порывисто встала и принялась шагать от меня прочь. Я не совсем понял, что происходит, оставшись лежать на земле и с отчаянным сожалением смотря в спину княжне — но та вскоре остановилась, и, обернувшись, вновь сердито подметила:

— Мне тебя что, еще и ждать?!

Я тут же вскочил на ноги, одновременно с тем с легким недоумением ответив:

— Куда мы?

Девушка раздраженно фыркнула:

— Куда-куда… На сенник! Или ты хочешь взять меня прямо на холодной земле?