Злобный рыцарь

Но подождите, а где же тоннель, ведущий к яркому свету? Где покойные добропорядочные родственники, взирающие на него с грустной укоризной? Где черти или ангелы? Где небесный суд, на котором ему объясняют, каким он был идиотом? Где, наконец, бесконечное ничто - единственное, во что он верил и что бы предпочел? Где это все? При чем тут Евдоким Захарович, несущий какую-то околесицу о распределениях и должностях, и кривоногий мужик в банном полотенце, ходящий за ним по пятам и не менее безумный? Почему он сам голый? Разве ему не положен хотя бы саван?

– Наверное, что-то напутали с адресом, - произнес Костя со всевозможным оптимизмом.

– Я же должен был попасть на девятый день, на поминки? А тут только Борька с Пашкой сидят, треплются. Поминки, наверное, в другом месте.

– Нет, - ответил Георгий с разозлившей Костю беспечностью.
– Если официально девятый день не проводится, то ты попадаешь туда, где тебя в тот день вспоминали близкие тебе люди. Не расстраивайся, тебе еще повезло. У многих девятого дня вообще не бывает.

– Ты хочешь сказать, - Костя медленно сделал развернутый жест в сторону углового столика, - что это и есть мои поминки? Что сегодня никто, кроме них, обо мне не вспоминает?

– Ну, - Георгий пожал плечами, - сейчас я должен бы сказать, что мне очень жаль... Хотя, на самом деле мне плевать.

Костя, не дослушав его, подошел к столику и остановился, растерянно переводя взгляд с брата, пытающегося выудить из пачки сигарету, на Пашку, разливавшего коньяк по рюмкам, и обратно. Два человека? Как же так вышло, что девять дней спустя его вспоминают только два человека?

– И давно ты узнал?
– Паша поставил бутылку, отнял у Борьки пачку и сунул сигарету ему в рот.

– Да с месяц, - пробормотал тот.
– Натаха по пьяни проболталась... Представляю, как он потешался надо мной все это время! Тоже мне брат, сука такая!

– Чего ж ты молчал?

– Ну так это...
– Борька мрачно заглянул в рюмку, - понимаешь... Короче, в последнее время проблемы у меня с этим... Боялся я, Натаха уйти могла, а так хоть... Люблю я ее, понимаешь? Уж лучше он... Костян бы точно ее не увел, ему ведь плевать на нее. Ему на всех всегда было плевать - на баб своих, на нас с тобой!

– Ах ты сволочь!
– сказал Костя, но никто за столиком его, разумеется, не услышал, хотя смешок Паши прозвучал вполне последовательно.

– Короче, казззел он был!
– Борька вздернул руку с рюмкой, выплеснув часть коньяка себе на рукав, и посмотрел в потолок.
– Слышишь, ты... там?! Казззел ты был!

– Я не там, а здесь, придурок!
– Костя взмахнул рукой - больше для проверки, и Борькина опухшая и раскрасневшаяся физиономия пропустила ее сквозь себя без какого-либо ущерба.

– Боря, тихо, выведут!
– напомнил Паша.
– И вообще нельзя плохо о покойниках.

– А, вот как надо?
– двоюродный брат сморщился.
– Ну... Он в теннис хорошо играл. Ты клиента-то своего охмурил, или как?

– А то!
– Паша усмехнулся.
– Не клиент - золото! "Ягуарчика" забрал - как раз того, который Гельке приглянулся. И "доджик" - сказал, сестре подарок на свадьбу.

– Неплохо, - Борька выпил коньяк, чуть не уронив рюмку.
– А совесть не мучит?

– А чего?

– Паша развел руками.
– На поминки ж я успел. Думаю, Костян не обиделся. Он же тоже человек деловой... был. Надо же, как глупо! Только в тот вечер с ним об этом говорили! И машину разбил отличную, и сам погиб, как идиот!

– И черт с ним!
– подытожил Борька и потянулся к бутылке. Костя резко отвернулся и, не глядя на Георгия, сказал:

– Я хочу уйти!

– А что так?
– тот ухмыльнулся.
– Я бы еще послушал. Я тут прям растрогался!

Костя закрыл глаза, пытаясь успокоиться, после чего с трудом произнес полузабытое слово:

– Пожалуйста.

* * *

Вокруг снова была убогая, запущенная комнатка, на всех стенах которой цвели пыльные хризантемы. Георгий, забрав с пианино свою мочалку, уютно устроился на диване, Костя же стоял возле окна, невидящими глазами уставившись на складку серо-синей шторы. Ключи вновь вернулись на кольцо, и он даже не понял, когда и как это произошло. Кольцо болталось на его указательном пальце. Прохладное. Гладкое. Последнее ощущение из мира живых.

– Итак, - Георгий закинул руки за голову, - ты умер.

– Е...ануться об сарай!
– сказал Костя.

– Не поможет. Хотя, в сущности, ты ведь уже это сделал.

– Да пошел ты!

– Не груби дедушке!
– Георгий усмехнулся и посмотрел на настенные часы.
– Быстро управились... Да ты не раскисай.

– Не раскисать?!
– Костя яростно обернулся, и в ярости, впрочем, не забыв скромно прикрыться ладонями.
– Я разбился в хлам! Мне снесло голову! Меня похоронили в старом костюме и галстуке со слониками! И всего через девять дней меня вспоминали только два человека, да вспоминали так, что лучше бы не вспоминали вовсе! Меня как будто и не было никогда! А ты говоришь не раскисать! Что мне теперь делать?! Что?!

– То же, что делают все остальные, сынок, - Георгий потянулся за бумагами, которые оставил Евдоким Захарович.
– Работать. А ты думал - помер и все?! Арфы-облачка? Или тьма благодатная? Это еще нужно заслужить. Второе, во всяком случае, ибо, - наставник выразительно пошевелил пальцами ног, - о первом-то я ничего не знаю. Конечно, есть такое место... но о нем только слухи ходят, и меня что-то совсем не тянет их проверять.

– Работать?
– озадаченно переспросил Денисов и огляделся.
– Кем?

– Чем ты слушал, когда Захарыч языком-то молол?!
– удивился Георгий.
– Ты теперь хранитель. Как я. Как другие.

– И что же я должен охранять?

– Не охранять, а хранить!
– поправили Костю с некоей торжественностью.
– И не что, а кого! Лемешеву Анну Юрьевну. А тебе разве не сказали? Мы с ней в соседних домах живем, график ее с моим флинтом примерно одинаковый, потому меня к тебе и приставили. Вижу я ее частенько, но мой флинт с ней не общается.