Злые боги Нью-Йорка

В экипаже птенчики прижались друг к другу. Взгляд Софии непонимающе цеплялся за предметы, как будто она очень давно не выходила из дома. Может, она вообще никогда из него не выходила. А вот Нил прикрыл глаза. Краткое безумие свободы сменилось притупленной молчаливой досадой. Он стер с губ помаду, оставив на рукаве яркий, как рана, след.

– Когда ты попал в то место? – спросил я. – И как?

По обе стороны остренького носика, под веснушками, разлилась краска.

– Только две недели назад. Па каменщик, но он бросил это дело из-за выпивки. Она сказала, ее дом навроде театра, где люди в игры играют и едят всякие вкусности. А я ничо не жрал неделю, только пару яблок из свиного корыта. А потом она не дала мне уйти. Но она не все врала, – вызывающе закончил мальчик, пронзительный голосок дрогнул. – Правду тоже грила. Тушеная рыба была, и стейк хороший. А я думал, ты с баром управляешься, – добавил он; подозрительный, каким, вероятно, и останется до конца своих дней.

Я объяснил. И все это время думал, подходит ли человеку из «медных звезд» желание стиснуть руками стройную шею Шелковой Марш.

– Нил, София, мне нужно задать вам один важный вопрос.

Они молчали. Но Нил, так сказать, навострил уши, и даже София насторожилась сквозь туман лауданума.

– Боюсь, что вашего друга Лиама больше нет. Вы можете сказать, что с ним случилось?

– Он болел, – прошептала София.

– Да?

– Ну, вроде как в легких, – пояснил Нил. – Здорово болел. Сразу было видно, правда. Крепился он, да.

– Я дала служанке пару монет с моих денег и послала ее за клубникой. Он очень любил клубнику. Только лучше ему не стало, – безучастно сказала София.

– А с ним не случилось ничего странного? – спросил я.

– Странного? Ничо странного. Он просто ушел, – ответил Нил, София кивнула. – Скажите, откуда вы знаете про Лиама?

– Я подружился с Птичкой Дейли.

– Птичка Дейли, – улыбнулся Нил и присвистнул сквозь белые кривые зубы. – Симпатичная девчонка. И врет только так.

– Птичка умнее тебя, и она зашила платье моей кукле лучше меня, Нил Корриган, – отрезала София. – Она красивая, и врет тоже красиво. Ничего ты не понимаешь, ты там жил всего две недели. Я рада, что ее мать вернулась.

– Ее мать? – повторил я.

– Мать пришла и забрала ее. Так сказала мадам.

– Ну, это неправда. Но она выбралась, и я этому рад. Я рад, что вы трое выбрались. Ничего лучшего и не пожелать.

София, робко глядя в окно, кивнула. Нил до самого конца поездки молчал. Но сел чуть увереннее, а через две-три минуты немного придвинулся ко мне. Я счел это щедрым даром с его стороны. Большим, чем стоило надеяться.

А Птичка… она мне нравилась. Необычайно. И, несмотря на ее прежнее вранье, никто бы не поверил в существование человека в черном капюшоне, если бы не доказательство – двадцать вполне вещественных трупов.

Мы выбрались из экипажа перед собором Святого Патрика. Мне представлялось, что попасть внутрь после полуночи окажется непросто. Но мне не пришлось противостоять гигантским безликим камням и запертому входу, поскольку в окне коттеджа позади собора горел свет. Я постучал в скромную, но хорошо сработанную дверь домика отца Шихи, рядом стояли грязноногие птенчики. София, услышав приближение шагов, испуганно вскрикнула, как колокольчик дверного звонка.

Нил взял ее за руку.

– Не трясись, – сказал он властно, невзирая на ночную рубашку.

На отце Шихи, который открыл дверь, все еще был дневной костюм священника, лысая голова резко блестела при свете масляной лампы. Увидев, с кем я пришел и как они одеты, он глубоко вздохнул и распахнул дверь.

– Заходите.

Он усадил птенчиков за аккуратный квадратный стол и сходил в кладовку за хлебом и небольшим кругом сыра. Он разговаривал с нами и резал сыр. Я ждал, прислонившись к двери и скрестив руки, кровь слишком бурлила, и я пока не мог успокоиться. Отец Шихи очень мягко спросил, как их зовут, есть ли у них родители, о которых стоит говорить, и что случилось этим вечером. По большей части ему отвечал Нил, и я был рад видеть, что священник хочет заслужить его доверие, а уже потом разговаривать со мной. Не много было бы толку от его помощи, если бы дети сиганули в окно, как только он отвернется.

– Теперь ешьте, а я подберу вам пару вещей из церковной кладовой, – заключил он. – Мы с мистером Уайлдом сходим и принесем вам одежку получше. Нил, присмотришь, чтобы она поела, ладно?

– Присмотрю, отец, – ответил он.

Нил, подумал я, маленький мужчина, который любит работу. А вовсе не мальчик.

Снаружи было тепло и влажно, пахло грозой. Вскоре она дойдет до нас. Отец Шихи посмотрел на меня с откровенным интересом.

– Я был бы признателен, если бы вы рассказали, как вам удалось похитить собственность Шелковой Марш, ибо эта женщина – дьявол, а ваш брат – его лучший адвокат.

Он поманил меня к ближайшему входу в собор, держа в одной руке связку ключей, а в другой – лампу. Я желал поделиться с ним и рассказал, хотя никакой ловкостью тут и не пахло. Я пылал изнутри; мне хотелось помчаться сразу во все стороны, отращивая по пути сотни рук. Узнать мнение Мэтселла, выяснить, нашел ли Пист пуговицу, и если да, какого дьявола это значит, перестала ли Птичка смотреть на мир так, будто позади ее глаз прячутся одни пелены за другими. Рука отца Шихи замерла в груде пожертвованной одежды, когда я произнес слово «девятнадцать», но в остальном он держал свое удивление при себе.

– Хочу вам кое-что сказать, – медленно произнес он, складывая платьице и синие штаны. – Когда вам понадобится моя помощь, вы ее получите. А я боюсь, она вам понадобится. Это бочонок пороха в костре.

Мое лицо под повязкой дернулось и заболело, будто соглашаясь с ним.

– Да, но почему вы так говорите?

– Потому что, мистер Уайлд, боюсь, вас в любой момент могут отозвать с этого расследования.

Не то чтобы я боялся чего-то подобного, оно просто никогда не приходило мне в голову. Шее мигом стало жарко, будто воротник рубашки внезапно нагрелся. Я чувствовал себя оскорбленным, хоть священник и не собирался оскорблять меня.

– «Медные звезды» оставят просто так смерть двадцати птенчиков? Надеюсь, в нас больше железа. Хоть мы и не проверены временем.

Отец Шихи с решительным щелчком закрыл крышку сундука и, опершись о стол, наклонился ко мне.

– Не двадцать птенчиков. Двадцать птенчиков-католиков, которых никто не терял. До тех пор, пока это расследование можно завершить, и до тех пор, пока оно идет в соответствии с политикой демократов, вы будете человеком с серьезным и важным поручением. Но ни Джордж Вашингтон Мэтселл, ни Валентайн Уайлд не подвергнут юных «медных звезд» публичному унижению, равно как и демократы не станут заниматься неблагодарным делом.

– В тот день, когда мой брат и шеф Мэтселл отзовут меня от этого расследования, я увижу, как папа пожимает перед восторженной толпой руку президенту Полку, – с негодованием прорычал я; мой голос был грубым, будто после трубки дешевого табаку.

– Без обид, разумеется. А что касается Его Святейшества Григория Шестнадцатого, большинство жителей Готэма удивятся, когда узнают – он слишком занят борьбой с работорговлей, с железными дорогами и террористами в папской области, чтобы много размышлять об Америке, – сухо добавил он.