Змеев столб

Она резко остановилась, всплеснула руками: ящичек с инструментами! Забыла, и Хаим не напомнил. Пришлось повернуть обратно. Любуясь ладной оградой, снова села под березу на лавочку. Думала о том, что бедные родители умерли не на своей земле. А ей, их дочери, мемельская земля родная. Клайпедская земля… Мария вздохнула. Осенью она уедет и не скоро увидит мамину могилку. А может, никогда не увидит. Все-таки Вильно – заграница, и отношения с Литвой все хуже. Отец Алексий жаловался, что с поездками становится с каждым разом сложнее.

Остаться бы навсегда здесь, где море, небо, сосновый воздух – все-все родное. Боже, не дай на чужбине угаснуть! Помирать – так на родине. Разумеется, когда-нибудь потом, через кучу лет, после жизни… естественной смертью… от старости, которая далеко-далеко… Мария нагнулась над холмиком, провела рукой по головкам цветов, по их нежной живой прохладе. Душа отмякала, скорбела – слезы текли. Она уедет, и больше не будет свиданий – до-свиданий с «товарищем» Хаимом. Мария засмеялась – какое-то смешное обращение, полуофициальное. Вряд ли он знает, что товарищами называют друг друга большевики.

Время мчалось ощутимо, безжалостно, теряя на лету лепестки. Глупый мотылек ткнулся в подол платья, вцепился в ткань и завис. Стряхнула его в ладонь, дунула, и полетел в мир.

Лети, бабочка-лето! Живи… люби! Мир есть любовь. Без любви нет жизни.

Глава 6 Клайпеде грозит Мемель

Хаим ушел из дома.

Чтобы не плакать на людях, сокрушенная матушка Гене решила считать его вылет из гнезда чем-то вроде самовольной армейской отлучки. Матушка плакала ночью. Едва угомонив сердце, представляла одинокого, неприкаянного, плохо поужинавшего сына и опять плакала. Гнев и жалость потихоньку углублялись в подушку, пока не погрузились туда совсем.

Через несколько дней матушка уже бодро думала, что краткий революционный отдых от семьи Хаиму не повредит. Пусть, пусть постолуется с чужой кухни, поспит на чужой кровати! Перебесится и начнет больше ценить родные пенаты.

Снять в Клайпеде комнату, не говоря уже о квартире, было невозможно. Морской порт постоянно нуждался в рабочей силе и притягивал безработных из всех нищих губерний Литвы. Муниципалитет в приказном порядке обязал домовладельцев сдавать лишнюю площадь с фиксированной платой, но жилья в городе катастрофически не хватало.

Ожидая блудного сына со дня на день, матушка Гене недооценила его упорства. Беглец изловчился найти квартиру в хорошем районе. Меблированную, с газом и даже телефоном!

Матушка рвала и метала. Старый Ицхак молча ухмылялся в бороду. Он был доволен сыном. Хаим сумел войти в жизнь сам, без патронажа. Стало быть, за его на вид беззаботным своенравием пряталась твердая воля.

…Если Хаиму есть что прятать, так это не что-то, а кто-то, смекала матушка. Небось хитростью окрутила мальчишку какая-нибудь пройдошливая женщина, прожженная шлюха, прости, Всевышний! Как бы не женился тайком! Разве может быть подлинным неосвященный брак? Ох, когда же одумается гуляка, когда оставит игры в любовь?!

То теряясь в жутких предположениях, то убеждая себя в непорочности сына, она не догадывалась, как недалеки от истины некоторые ее домыслы… Но вскоре на фоне другого, более тягостного события ярость матушки по поводу гипотетической сожительницы Хаима померкла и обмелела слезами.

Одиннадцатилетний внук Шнеур ворвался в зал во время обеда, в лице ни кровинки, и выдохнул:

– Меня исключили!

Оказалось, из частной немецкой гимназии, в которой учился Шнеур, отчислили всех еврейских детей. Директор учебного заведения даже не счел нужным уведомить об этом родителей. Встретив мальчика на улице, он велел ему забрать документы.

Обстановка в крае заметно накалилась с тех пор, как через город, вечную ступень между западом и востоком, в обе стороны начали перекатываться волны беженцев. Клайпедская власть раскололась на союзы и партии, в сеймике хватало нацистов и националистов. Местные таутининки [10] , якобы возмущенные «негуманным отношением иудеев к животным», провели кампанию против кошерного убоя скота. Под видом спортивных секций создавались военизированные организации профашистского толка… И вот теперь детей евреев выгоняют из школ.

10

Таутининки – представители националистического литовского движения.

– Нам говорят: «Согнись и выйди», а мы не сгибаемся, хотя всегда держим ноги носками к двери, – вздохнул старый Ицхак.

Вечером Готлибы, включая Хаима, собрались обсудить тему переезда.

Старший сын настаивал на эмиграции в Швейцарию. Основная часть семейного капитала, обращенная в золото, хранилась в женевском банке «Lombard Odier». Отец, больше доверяя своему провидению, чем мнениям окружающих, сомневался. Европа, на его взгляд, погрязла в экономической нестабильности и разногласиях. Одна только Германия как будто выкарабкалась из кризиса, но разумные евреи покидают страну. Весной фюрер без особого давления присоединил к ней свою родину Австрию. Старый Ицхак подозревал, что в захватнических и многих других направлениях Гитлер повторяет Муссолини.

Хаим не принимал участия в споре. Не нужно было слюнить палец, проверяя, откуда в Клайпеду дует пагубный ветер. Он лучше других знал, что происходит в республике Третьего рейха, ведь он там жил.

Когда Гитлер пришел к власти, Хаим учился на первом курсе, и с тех пор поветрие страха, вроде хронического насморка, не оставляло его на немецкой земле. Университетское начальство постепенно уволило почти весь «иудейский» преподавательский состав и под разными предлогами старалось отсеять еврейских студентов. Государственные должностные места, курортные зоны закрылись для представителей вечно опальной национальности. Рейхсканцлер быстро превратил страну в однопартийное государство с антисемитскими законами. Сила его была фантастической, и никакому дуче он не подражал. Поговаривали, что Гитлер обладает умением гипнотизировать. После смерти фельдмаршала Гинденбурга он соединил посты президента и канцлера. Он действительно победил кризис. Благосостояние в стране, по сравнению с предыдущими годами, невероятно повысилось, поэтому в единовластного правителя, как в бога, верили интеллигенты и рабочие, богатые и бедные, богомольцы и атеисты… и некоторые евреи.

Хаим, конечно, был возмущен произволом хозяина гимназии. Но ситуация в городе не казалась ему такой уж невыносимой. Как бы то ни было, он отучился в Лейпциге. Среди немногих евреев, но вполне благополучно. Нацисты есть везде, Клайпеда в этом отношении не лучше и не хуже других мест. Если он укатит отсюда, то совсем по другой причине.

Днем он узнал о сентябрьском отъезде Марии. «Наверное, я уже не увижу мой город», – сказала тоскливо девушка. Из скупых недомолвок Хаим заключил, что ею движут не собственные желания, а подчинение долгу.

Им обоим нравилось жить здесь. Значит, следовало придумать, как избавиться от командировок и за полтора оставшихся месяца убедить Марию отказаться ехать в Вильно. А не получится – тогда он отправится за нею в этот Северный Иерусалим [11] .

Старый Ицхак пронзительно глянул на сына, и Хаим встрепенулся:

– Я никуда не поеду.

– Как всегда, против всех! – в свирепом бессилии воскликнула матушка Гене.

– Почему, Хаим? – встряла Сара в разговор взрослых, и никто ее не осек.

11

Северный Иерусалим – так евреи до Второй мировой войны называли Вильно.