Змеиная вода
Шрифт:
– И как матушка это восприняла?
– Обыкновенно. Сказала ледяным тоном, что не стоит совершать поступков, о которых я затем пожалею. И что я должен немедленно вернуться для серьезного разговора.
Но сама с места не сдвинулась.
Что ж… может, оно и к лучшему.
Да и Тихоня приглядит, чтобы госпожа Каблукова не покинула поместья, если вдруг ей вздумается куда-нибудь уехать…
– Наверное, - сказал Анатолий, глядя на луну, - я и вправду нагрешил… если так оно.
Вопрос, считать ли грехом слабость.
И нежелание воевать с человеком, который тебя вроде бы любит и желает лишь
– Мне… нужна будет ваша помощь, - Бекшеев подумал, не попросить ли сигаретку за компанию. – Пойму, если вы откажетесь… да и в целом… дело не самое приятное. Но… нам она не скажет всего.
– Ниночка? – Анатолий посмотрел на окурок в руке. – И вправду… дерьмо. Но я и без того в нём по уши. Так что… да и Наде я всё-таки должен. Хотя бы за её терпение. Проклятье… слушайте, а есть таблетки, чтоб не чувствовать себя сволочью?
– От совести, что ли? – уточнил Захар. – Боюсь, так далеко медицина не шагнула.
Ниночку получилось проведать ближе к полудню.
Бледная, она всё же улыбалась, играя жертву. И Анатолий, сидя рядом с кроватью, что-то ей читал. Ниночка слушала, но рассеянно, так, что с первого взгляда становилось ясно – вовсе ей не книга интересна.
Да и не нужна книга.
Ничего не нужно, кроме человека, который находится рядом.
Зима права. У безумия и вправду тысяча лиц. Это притворялось любовью.
– Здравствуйте, - сказал Бекшеев вежливо. И Анатолий с преогромным облегчением закрыл книгу. И тоже поздоровался. Он успел съездить домой.
И вернуться.
Переоделся вот. И передал, что матушка ждёт их для беседы в поместье. К ужину.
И что он соврал, как и просили.
Сказал, что Ниночка умирает, что он должен быть с ней… и эта ложь ему далась нелегко. Впрочем, сейчас, у постели Ниночки, он играл себя-прежнего, пряча за надменностью слабость обычного человека.
– Доброго вечера, - Ниночка говорила тихим голосочком и тотчас откинулась на подушки. – Мне сказали, что вы спасли мне жизнь… что я здесь благодаря вам… спасибо большое…
– Я сделал то, что сделал бы любой порядочный человек на моём месте.
Не оставляло ощущение, что Бекшеев попал в театр. Только не зрителем, а участником, как оно случается порой. В провинции любят домашние театры.
И представление.
Нынешнее включало бледность Ниночки. И томный взгляд её, направленный на Анатолия… только во взгляде этом помимо любви теперь читалась и жадность.
Злость?
Что ещё?
Сложно понять. Эмоций много и Ниночка не способна удержать их.
Бекшеев поставил стул.
– Кто вас отравил?
– Не знаю…
– Яд попал за часов пять-шесть до того, как начал действовать… стало быть, утром. На рассвете. С кем вы встречались на рассвете?
– Нина?! – возопил Анатолий гневно. – И ты…
– Толенька! – Ниночка всплеснула руками. – Толечка, как ты мог подумать… ты же знаешь, что я встречаюсь на рассвете с твоей матушкой… что мы проводим ритуал… ритуалы… сохранения молодости и красоты! Нет!
Точно театр.
И актеры далеко не профессиональны. Хотя у Ниночки талант имеется. И всё же рука, вскинутая ко лбу, явный перебор. Как и сама эта поза, с запрокинутой головой, выражающая глубокое страдание.
–
Это не могла быть она! Не могла… мы ведь так близки… это какая-то ошибка… наверняка, ошибка…– Мы разберемся, - мягко произнёс Бекшеев.
– Конечно… я уверена, что это какая-то ошибка…
Быстрый взгляд. Слушают ли.
Слушают. И смотрят.
– Расскажите, что вы делали.
– Мы… ничего особенного… мы встречали солнце. Приветствовали его… открывались свету и теплу. Принимали… потом Мария Федоровна разлила отвар…
– Она принесла его с собой?
– Принесла… она… она не могла! – это Ниночка произнесла вроде бы с уверенностью, но в то же время и будто спрашивая. – Зачем ей надо меня травить?
– Может, потому что вы убили Надежду?
– Я?! – возмущение.
И злость.
Такая… старая. Выдержанная. Она слишком сильна, и милое личико Ниночки корёжится, превращаясь в маску.
– Вы… вы ведь так любили, верно?
– Нина?
Отвисшая губа. Дрожание.
– Мне… мне дурно… позовите врача!
– И менталиста, - спокойно ответил Бекшеев. – Знаете, у меня ведь достаточно оснований вызвать менталиста.
Гневный взгляд.
– Нина… я уверен, что ты не желала сестре дурного. Ты… ты просто меня любила. Каждый имеет право на любовь, - Анатолий взял её за руку. – И это я виноват. Я видел в тебе лишь маленькую девочку… я не понимал…
– Не понимал, - она ухватилась за эту мысль. – Никто не понимал!
– Потому что ты особенная…
– Я тебя любила!
– И любишь.
– Люблю! – это Ниночка выкрикнула. – Я тебя люблю! Я никому не позволю помешать нам! Я… я не позволю… разлучить не позволю! Ты должен был выбрать меня!
Её легко получилось зацепить.
Любовь…
Разве она такая, любовь? Нет, это скорее безумие… еще одно. Или всё-таки Бекшеев слишком очерствел и не понимает ничего в любви?
Или он просто старый?
Ниночка ведь юна… но может ли возраст служить оправданием? Да и надо ли ему оправдывать? Его задача – выяснить, что произошло.
А дальше – пусть решает суд.
Если будет суд.
Доказать что-либо сложно… и здесь, сейчас Бекшеев лишь слегка подталкивает Ниночку. То ли остатки яда в её крови, то ли тайны утомили, то ли слишком много всего для одной девочки.
Девушки.
Но она мнётся. Сомневается.
– Должен… но я не могу выбрать ту, кто врёт мне, - Анатолий сделал вид, что встаёт. – Ниночка, я ведь говорил, что ценю честность…
– Нет!
Она хватает за руки.
– Не уходи! Ты не можешь меня бросить! Ты… ты должен… остаться должен!
– А ты должна сказать правду! – жёсткий тон.
Требовательный.
И усилить давление. Менталист… да, пригласить можно, но согласиться ли на это Одинцов? Впрочем, Ниночка меньше всего сейчас думает про менталиста и Одинцова.
– Я… я скажу… я бы не мешала… я бы приняла всё так, как есть… но она сама стала говорить, что поспешила… что не любит тебя… что ты требуешь слишком многого… что ей важна школа… та её школа… а потом вообще… начала с этим вот, с учителем… гулять… я нашла его письмо. Надька его не сожгла! Не ответила ему с гневом, чтобы отстал… не потребовала уволить! Она сохранила это письмо! Его признание в любви! И цветок! И потом ещё ходила… ходила с ним…