Змея

Билл заходит обратно в кафе, Вера опирается о стойку бара и небрежно поглаживает грудь. А я-то уж думала, господин сбежит, говорит она, и в пещере ее рта мелькает кончик языка. Неправильно ты думала, отвечает Билл, подходит к ней поближе, перегибается через стойку и барабанит по стеклу. За стойкой лежит куча коробок с таблетками, уже будто бы растворившимися в жарком воздухе. Руки настоящего солдата, произносит она, словно и не ожидает, что он оплатит счет. Внезапно Билл подпрыгивает и усаживается на стойку. Смотри-ка не свались, с неожиданной заботой произносит она, то-то старушенциям будет о чем посплетничать. Правда, что ли, дразнит ее он и придвигается поближе. Да уж не сомневайся, качает головой Вера, на ладан дышат, но с ними не забалуешь.

Билл перекидывает ноги через стойку и одним махом оказывается рядом с ней. Тебе сюда нельзя, вдруг старуха зайдет, произносит она, но без особого беспокойства в голосе. А когда она зайдет, спрашивает он, тоже спокойно. На следующем поезде из города приедет, говорит она уже совершенно спокойно, часа в четыре. Черт ее дери, говорит он, поглядывая на подсобку. Хорошие новости, спрашивает он, кивая на телефон. Да так, отмахивается она с легким раздражением. Да не, говорит он, берет ее за подбородок, и она, вздрогнув, смотрит в окно, не идет ли кто. Но на дороге пусто, она прижимается к нему, он наклоняется к ней и быстро целует в губы. Потом отстраняется, многозначительно поглядывая на нее, и говорит немного натянуто, но в то же время как ни в чем не бывало: ну тогда пойдем позвоним, что ли.

Толкает ногой дверь, прикрывая ее за собой, дверь хлопает большой бледной тенью, поезд прибывает на станцию, скрипя тормозами, но ему непонятно, почему он вообще должен об этом думать.

5

Держи, подумала она, закрыв дверь и крепко взявшись за прохладную ручку. Спертый, нагретый воздух плыл по купе, долгое время она стояла неподвижно, глядя в бездонный колодец плевательницы. Потом затолкала ее под скамейку, с платформы послышались шаркающие шаги, слева в груди что-то взорвалось, она покрепче ухватилась за ручку и рывком чуть не сломала дверь, но звук шагов стих. Она практически перестала дышать и старалась перестать прислушиваться к малейшим звукам, проникавшим в купе сквозь зашторенное окно, но тут из-за двери послышалось чье-то дыхание, под чьей-то ногой скрипнул паркет, и ей показалось, что кто-то провел рукой по внешней стороне двери, и ей показалось, что прохладное касание дошло до ее кожи. Держи крепче, энергично подумала она — настолько энергично, насколько это вообще возможно в такую жару, — они не зайдут сюда, только не сюда, только не сейчас!

На другом конце вагона хлопнула дверь, и через мутное стекло Ирен увидела другую половину вагона. В дверях потным апельсином возникло крупное лицо, а за ним появилось и все остальное, дополняя картину, обрамленную дверным проемом. Вспотевший юноша в военной форме, судя по всему, был из негодных к строевой. Лицо показалось незнакомым, но потом она внезапно поняла, что он-то наверняка ее узнал, потому что в части девушек было немного, и все они наверняка являлись солдатам по ночам в непристойных снах, а потом подумала, что как-то глупо это выглядит, будто она танцует с дверью, поэтому, отпустив ручку, вышла в коридор.

На перроне, конечно же, не было ни души, и она даже посмеялась над своими страхами, но, правда, негромко, вполголоса. Еще раз взглянула на перрон — никого, кроме станционного смотрителя, стоявшего и сердито смотревшего на часы, как злобный бульдог, а часы так же сердито смотрели на него в ответ и мелкими дразнящими рывками перемещали костлявую минутную стрелку. Но встречный поезд из города — товарняк, редко проходивший вовремя, — пронзительно свистел еще довольно далеко, и ей подумалось, что если прямо сейчас побежать в первый вагон, то из окна можно увидеть кондитерскую.

Ирен не очень-то понимала, зачем ей это, но какое-то время — довольно долго — думала, что ей хочется увидеть Билла и помахать ему. Но потом поняла, хотя себе в этом не призналась, хотя зажимала себе рот, чтобы не произнести вслух, что на самом деле ей хотелось увидеть Билла, одиноко сидящего у окна, или Веру, одиноко стоящую у окна и смотрящую, как Билл выходит, и, хотя она ничего себе не сказала, где-то в глубине сердца что-то защипало, как будто заработали маленькие клещи, и она впала в отчаяние, а вдруг она не увидит никого из них или увидит их вдвоем. Однако любопытство пересилило страх, она выбежала на перрон, заскочила в следующий вагон и захлопнула за собой дверь. От хлопка словно плотину прорвало, и визгливые старушечьи голоса захлестнули ее желтым потоком, смешиваясь со злобными звуками выстрелов, доносившимися из леса. Старухи, быстро подумала она, попятилась, захлопнула дверь — как ей показалось, чересчур сильно, и она чуть было не открыла ее обратно, чтобы закрыть потише и показать, что она это не со злости. Но в тот самый момент пошел встречный товарняк, паровоз захлюпал носом, а состав слегка закачался. Потом поезд тронулся, она забыла про дверь и с приятным облегчением прислонилась к окну, хотя ничего приятного на платформе не было — только знак «Не курить», здание вокзала, смотритель, скамейки, и все это уплывало вдаль, как на конвейерной ленте.

И хотя она приставила к горлу нож, чтобы ничего не сказать, она знала, что ей все равно нужно взглянуть на кондитерскую, когда они будут проезжать мимо; подняв глаза, она увидела только белую занавеску, трепетавшую на ветру, словно белый платок, которым машут на прощание. Она думала с таким же напряжением, с каким пытаются разгрызть орех: жаль, что я ничего не успела увидеть, шептало что-то из ее горла, хотя нож почти царапал кожу: их там не было, ни Билла, ни Веры, там никого не было, и их там не было, обоих не было. Их обоих, Билла и Веры.

Лезвие ножа рассекло горло, перерезало струны ее голоса, она с сожалением пожала плечами, хотя жалеть было не о чем, и надсадно подумала: жаль, что я ничего не увидела. А потом подумала о занавеске, трепетавшей в окне, и ей показалось, что занавеска раскачивается все сильнее и сильнее, она даже почувствовала сквозняк, совсем потерялась, подняла глаза и увидела, что поезд уже едет по лесу. Тень, прохлада и солнце сменяли друг друга, за окном беспокойно мелькали стволы деревьев. Когда они проезжали выжженный склон, где лесной пожар сожрал все деревья, солнце вспыхнуло, потом снова сгустилась тень, Ирен с трудом удерживалась на ногах в буферной зоне и уже собиралась распахнуть дверь в тамбур, как заметила, что она приоткрыта и хлопает в такт покачиваниям поезда, и тогда в ее подсознании соединились хлопающая дверь тамбура и занавеска в кондитерской, и она вцепилась в тяжелую дверь и медленно закрыла ее, хотя еще не успела ничего узнать, и нервными пальцами запихнула воздушный тюль в оставшуюся щель, серые глаза без отрыва смотрели на зеркальные поверхности между стволами, но видели душное кафе, граммофон, полосатые стулья, столы в пятнах, неприятно блестящую барную стойку и приоткрытую дверь на кухню, и, хотя она явственно слышала тихий скрип, когда колеса стучали о сцепку вагонов, сквозь него все равно проступало едва различимое бормотание возбужденных голосов, голоса обжигали ее, как будто у нее в груди зажгли спичку, и она узнавала эти голоса — высокий и пронзительный голос Веры и высокомерно гудящий Билла.

Когда она поняла это, когда лезвие ножа чуть отдалилось от горла, голос произнес четко, как диктор на радио: а где Билл и Вера, чем они занимаются, почему их там не было? Ирен судорожно вцепилась в поручни, оперлась на них и заглянула вниз — внизу, у подножки, приятно блестели хорошо смазанные рельсы. Ей в голову закралась отчаянная мысль и принялась стучать молоточком по наковальне, она перегнулась через перила, слегка оторвав ноги от пола, центр тяжести чуть сместился в сторону диафрагмы. Когда рельсы делали поворот, ее слегка заносило, тело чуть вылетало вперед, она видела крутящиеся колеса под дном вагона, и все это время упрямая беззастенчивая мыслишка стучала молоточком у нее в голове, и тут она вспомнила все, что только что произошло в кафе, как будто посмотрела кинофильм. Тогда мысль очень энергично и ритмично сказала, ударяя копытом о булыжники мостовой: покажи ему, покажи ему, он еще пожалеет, и, хотя она часто, как только оставалась одна, говорила себе уверенным голосом, что не влюблена в него, ни капельки, в ней вспыхнула ревность, словно созвездие Плеяд, ее охватило дичайшее желание отомстить, и это было так просто, так близко, просто разжать пальцы, соскользнуть на подножку головой вперед, сильно удариться и пропасть.

Жгучая боль из левого бока вылилась прямо через губы, исказив их чуть обиженной прощальной улыбкой, и ей показалось, что прощание совсем близко, но внезапно лес перестал двигаться вместе с ней, появилось солнце, бескрайняя равнина, на которой паслись худые коровы, потом железнодорожный узел с опущенными, дурацкими шлагбаумами, а за ними — двое мальчишек на велосипедах, и они так по-дурацки смотрели на поезд, а в открытом тамбуре стояла девушка, которой была она сама, и она стояла рядом с собой, и стаскивала себя с перил, и заправляла за ухо растрепавшиеся локоны, и поправляла пояс пальто, и пыталась оттереть полоску сажи, образовавшуюся прямо над поясом. Она все терла и терла, пыталась думать о новом пальто и о том, когда у нее будут деньги на него, а потом, когда поезд подъезжал к двухэтажным магазинчикам миниатюрной метрополии и она уже могла разглядеть людей, которые что-то покупали и продавали за роскошно украшенными витринами, это почему-то ей помогло затолкнуть груженые вагоны в тоннель подсознания, да и мальчишки на велосипедах тоже сделали свое дело. Она еще немного постояла, равнодушно и рассеянно считая остающиеся станции, и подумала о том, что будет делать, когда доберется до места, а потом осторожно развернулась, взяла саму себя под руку и медленно пошла в купе.

Юнец в военной форме, пухленький и, судя по всему, негодный к строевой службе и безоружный, сидел почти у самой двери и, кажется, очень скучал без попутчиков, потому что стоило ей войти, как он тут же посмотрел на нее слишком пристальным для такого пухлого юнца взглядом, но Ирен была готова к обороне и не дала ему ни единого шанса посмотреть в глаза. Тогда он просто принялся страстно гладить взглядом ее фигуру, там она была беззащитна, ей стало неприятно, она встала, вышла за дверь и стала лихорадочно искать, где бы спрятаться ото всех. Хотя она не смотрела на него, но краем глаза заметила, что тот приоткрыл рот, показал зубы, а потом у него задергались ноги, он неуклюже встал, подошел к ней и очень застенчиво, заикаясь, сказал (и, глядя на него, она поняла, что опасаться нечего): не хочет ли… не хотите ли… при… присесть?