Знак неравенства

Она верила, потому что ей очень хотелось верить. Потому что она так сильно влюбилась первый раз в жизни. Ей казалось, что это именно тот самый человек, которого она ждала так долго. Ну и пусть, что он не похож на отца…

Потом, когда Денис расстался с женой — или она с ним рассталась, Алене неудобно было спрашивать, — она все ждала, что теперь у них все будет по-другому. Но шли месяцы, а все оставалось по-прежнему. Разве что Денис теперь оставался ночевать у Алены и иногда приглашал ее к себе. До утра. И все чаще и чаще Алене стала приходить в голову мысль — их отношения становятся бессмысленными. Прошли первые годы влюбленности. Теперь она не может без него жить. Он, похоже, — тоже. Но… Когда Алена поняла, о чем подспудно думает, она сказала об этом Денису. Тот пожал плечами, ничего не возразил, но и говорить на эту тему не стал.

Как обычно, как только ее мысли дошли до того дня, когда она, замирая, сообщила Денису о своей беременности, Алена почувствовала легкую панику. И постаралась дальше не думать.

Она вытерла набежавшие слезы, отключила телефон, подсунула под ноги еще одну подушку, прислушалась к почти отступившей боли и неожиданно и очень спокойно вдруг поняла: у нее будет все в порядке. Просто она слабая, трусливая и впечатлительная. Но главное — что собака не откусила ей руку. А кровь у нее не пойдет. Ни этой ночью, ни следующей.

Глава 8

Оксана издали заметила Жанну на желтом шезлонге у бассейна и быстро пошла к ней. Жанна, отложив журнал, откинувшись на высокую спинку, медленно, с удовольствием пила из длинной трубочки густой сок манго, время от времени взбалтывая в запотевшем стакане крупные куски льда. Оксана подошла и села на край соседнего шезлонга.

Жанна, взглянув пару раз на молчащую подругу, спросила:

— И чего?

— Собрался ехать в Москву… — ответила Оксана ровным голосом.

— Ой, молодец… — покачала головой Жанна.

Оксана так же спокойно продолжила:

— Говорит, Женька его вызывает…

Жанна отставила сок на столик и села, поправляя на полных плечах лямки блестящего черного купальника.

— А Женька что говорит?

Оксана слегка махнула рукой:

— А! Нужен он Женьке, как собаке пятая нога. Толку от него — чуть… Куда он его там вызвать может!.. Я знаю, кто его вызвал. Наверняка придумала что-нибудь — он и мчится.

— Понятно. Так останови его.

— Как? Родить прямо завтра?

— Ладно, — усмехнулась Жанна, — с родами проехали, раз это, оказывается, так страшно. Давай, подруга, перекурим это дело… — Жанна достала себе сигарету из пачки и протянула Оксане. Та отказалась:

— Твои крепкие очень… У меня, кажется, еще есть одна…

К ним подошла Маргоша с большим рожком мороженого. Девочка не успевала облизывать его со всех сторон.

— Мамусь, я тебя потеряла! Уже все рестораны обошла! — Она села к матери на шезлонг.

Оксана чуть отодвинулась от капающего мороженого:

— Ну, ты или доедай его, или выброси пойди…

— Ага… — Маргоша быстро, по-детски, стала подхватывать языком сливочные капли.

Оксана отвернулась.

— А папа спит? — спросила Жанна.

— Нет, сидит на балконе, читает что-то, — ответила девочка, виновато поглядывая на мать и вытирая одной и той же салфеткой мороженое с шезлонга и с лица.

— Позвони ему отсюда. — Оксана показала на телефон, стоящий на стойке бара. — Пусть спускается к нам.

Маргоша, доедая хрустящий рожок, пошла к стойке, несколько раз оглянувшись на мать, которая все так же задумчиво смотрела на море, стряхивая и стряхивая пепел с быстро тлеющей тонкой сигареты в большую глиняную пепельницу, стоящую на полу.

— Значит, остановить, говоришь…

* * *

Ранним субботним утром Алена вышла из дому на службу. На лавочке около ее дома сидел Эммануил, торжественно одетый, в темном пиджаке, светлых, безукоризненно выглаженных брюках и с оранжевой розой в петлице. При виде Алены он встал и протянул ей букет таких же роз, длинных, с тугими, едва раскрывшимися бутонами.

Алена растерялась:

— Эммануил Вильгельмович…

— Доброе утро, дитя мое! Хочу, чтобы оно у вас было доброе. Сидел, думал, звонить ли вам — будить или не стоит. А вы вот как рано выпорхнули…

— Я на работу, на службу. — Алена постаралась ответить как можно мягче. В утреннем свете Эммануил казался усталым и очень, очень пожилым…

— Я бы проводил вас, если вы не… — предложил композитор.

— Спасибо, — улыбнулась девушка.

Они прошли некоторое время, и Эммануил, старавшийся идти не прихрамывая, сказал:

— Я могу идти быстрее…

— А я вот уже вряд ли, — засмеялась Алена. — Не беспокойтесь, у нас много времени, я стараюсь выходить заранее.

— Когда я был мальчиком, моя матушка очень хотела, чтобы я стал военным. А потом мне сильно разбили ногу, на горке во дворе, и она все не заживала. Мне ставили гипс, потом ломали, потом снова ставили… И матушка постепенно привыкла к мысли, что флейта, на которой я играл, вместо того чтобы выстраивать в шеренги солдатиков, — это не так уж и плохо… Вы не смеетесь? Разве это не смешно?

— Нет. Что же тут смешного? — Алена внимательно посмотрела на пожилого композитора.

— Я сам смешон… Мои уши, мой наряд… Разве нет?

— Нет, конечно, Эммануил Вильгельмович, зачем вы так…

— Вы грустны сегодня, девочка, хотя и улыбаетесь. Вы хорошо спали?

Алена подумала, не рассказать ли Эммануилу о том ужасе, который был вчера вечером. Питбуль с мокрой, трясущейся пастью и бессмысленными злобными глазами… Тихий звук из кустов… Странный звонок, этот человек, быстро-быстро говоривший такие непонятные вещи, то проглатывая звук «р», то совершенно четко его выговаривая… Но он же знал, что Алена звонила на «Скорую», значит, он действительно работает там? Побольше пены в ванну… Какая-то глупость…

— Эммануил Вильгельмович… — начала было Алена и вдруг замолчала. И чем может ей помочь этот старый, действительно смешной человек?

Он, как будто услышав ее мысли, заметил:

— Вы думаете, я не смогу вам помочь? Расскажите, пожалуйста, что вас мучает.

Алена кивнула:

— Да, наверно… Может быть, потом. Мне действительно надо кому-то рассказать… А почему вас так назвали? В честь Канта? Мы всегда так думали, когда учились, даже звали вас так за глаза.

— Ох, как только меня не звали студенты! — усмехнулся Эммануил. — Нет, просто моя матушка был немка, причем австрийская немка, и старалась дома во всем, в чем можно, поддерживать древний германский дух. У меня был дедушка, человек простой и веселый, он играл на всех инструментах подряд и продавал колбасу в маленьком австрийском городке Линц. Дед всегда говорил: вот будет у меня сын, станет великим музыкантом… Но у него родилось шесть дочерей и ни одного сына. Девочки немного пели, но все быстро вышли замуж и музыкой серьезно заниматься не стали. Тогда дедушка стал говорить: вот родится у меня самый красивый, высокий внук, с большим носом, большими голубыми глазами и большими руками музыканта. Он и будет знаменитым композитором. А у его девочек тоже стали рождаться девочки или маленькие, ленивые мальчишки, совершенно без музыкального слуха. А самым последним родился я. Тоже маленький, но с большими голубыми глазами и большим уродливым носом…