Знаки безразличия

Нина всегда приходила на помощь и ему, и другим. Поначалу коллеги посмеивались над ней, а он считал, что помощница заискивает перед ним, пытаясь добиться расположения. Крайнов терпеть не мог услужливых людей, считая их лицемерами, но Нина была другой: её услужливость не преследовала никакой иной цели, кроме собственно помощи людям. Благодарности она не требовала. Крайнов постоянно терял шариковые ручки - у неё всегда наготове была парочка. Кто-то поранил руку краем листа бумаги, у Нины оказывался пластырь. Однажды во время поисковой операции в дачном посёлке она отдала девушке-поисковику свои тёплые варежки из собачьей шерсти. Он вспомнил, как она вспыхнула, когда он сунул ей свои перчатки. Глядя, как она греет руки, он думал о том, какие у неё крошечные ладони - они обе могли бы поместиться в одной его перчатке. Тогда она отдёрнула ладонь, когда их руки соприкоснулись, точно так же, как сейчас, когда передавала ему салфетки.

Как ей объяснить, что его не нужно бояться?

– Мне нравится Питер, - болтал тем временем Колян, аппетитно похрустывая корейской морковью.
– Я бы поселился у вас. Красиво, возможностей - тьма. Не то, что тут... Болото. Возьмите меня к себе, - продолжал он, - я люблю работать. Особенно, если за это хорошо платят, - и он хихикнул.

Крайнову парнишка нравился всё меньше и меньше, он и сам не мог объяснить почему, наверное, из-за болтовни. Они с Ниной тоже не молчуны, но чувствуют, когда нужно помолчать и дать другому подумать, а этот - Трепло Vulgaris.

– А ты за деньги работаешь?
– спросила Нина неожиданно резко и, выпрямившись, посмотрела на Коляна в упор.

– Я?
– стушевался Колян.
– Да нет, какие тут деньги... Вот в столице...

– Ты неправильную профессию выбрал, Коленька, - звенящим от злости голосом прервала его Нина.
– Можешь обвинить меня в чём угодно - от высокопарности до лжи. Стерплю. Мы, Коленька, не за деньги этим всем занимаемся, ты уж прости, - с этими словами Нина встала и пошла к выходу.
– Я на улице вас подожду, Юрий Дмитриевич.

Она встала, одёрнула пальто, подхватила сумку и пошла к выходу, проделав всё это с поистине королевским достоинством. Крайнов удивлённо посмотрел ей вслед. Вот тебе и тихоня! Молодец, что можно сказать. Он снова припомнил первый день их знакомства: Нина с румянцем во всю щёку, в очках и нелепой блузочке в горошек, которая придаёт ей деревенский вид, бросает ему свои аргументы. Один за одним, как мяч через сетку. Ему тогда вдруг показалось, что их в аудитории двое. Он не мог избавиться от ощущения, что единственный раз видел настоящую Нину - азартную, страстную, смелую, забывшую о собственной стеснительности и осторожности.

– Чего это она?
– спросил Колян удивлённо.
– Разозлилась-то так? Эти, как их, критические дни?

Крайнов поморщился. Он и сам не до конца понимал, что именно так задело Нину в болтовне этого дурачка.

Нина была единственной в команде Крайнова, у кого не было 'личной причины'.

Он занимался подбором кадров больше полугода. Для начала ему нужен был человек с прекрасными аналитическими способностями. Он просмотрел, наверное, тысячу личных дел, прогнал через собеседования сотню прекрасных сотрудников - следователей, аналитиков, учёных. Всё не то. И вот однажды преподаватель Романов, тот, что годом позже показал ему Нину, обмолвился о некой Марии Михайловне Кущенко, которая живёт на окраине Пушкина в полной нищете. Когда-то Мария Михайловна была одним из лучших молодых следователей Ленинградской прокуратуры, её умом и въедливостью восхищались все коллеги. Она успевала всё: днём докладывала об успешном раскрытии крупного хищения на Калининской овощебазе, а вечером её видели в Кировском театре с сыном Даниилом.

Кущенко воспитывала Даниила одна. кто был его отец, не знали даже самые близкие друзья. Мальчик рос красивым, сильным - косая сажень в плечах, крупные светлые кудри, огромные голубые глаза. Он был душой компании, прекрасно играл на гитаре и обожал многодневные походы. Он умел восхищаться красотой природы и писал замечательные стихи и песни. Его юность пришлась на начало девяностых, и Мария Михайловна тихо радовалась, что сын не попал в плохую компанию, что случалось в то неспокойное время, к сожалению, нередко.

Солнечным майским утром 1997 года Даниил с туристической группой ушёл в поход в Карелию. Он встал раньше матери, приготовил ей завтрак и оставил трогательную записку со стихами. Эта записка теперь висела у неё над кроватью, приколотая булавкой к пожелтевшим обоям в цветочек. Никто так и не узнал, что случилось с группой. Не нашли ни людей, ни тел, ни следов... Убитая горем Кущенко подняла на ноги всех коллег, и сама несколько месяцев не вылезала из Карельских лесов. Тщетно. Разумеется, ей хотелось верить, что Даня жив. Страшными бессонными ночами она рисовала его портреты. 'Таким он должен быть сейчас'. Вдруг он потерял память, живёт у чужих людей, создал свою семью... Лучше думать об этом, чем представлять, какими могли быть его последние секунды, если он сорвался со скалы, утонул в болоте, встретил беглого заключённого... Мало ли что могло случиться в Карелии с одиноким туристом! Но как этот красивейший край мог бесследно поглотить десять крепких, молодых юношей и девушек? Одно время Кущенко утешалась самыми безумными теориями: НЛО, искривлениями времени, параллельными измерениями, но её стройный аналитический ум чуждался всякой мистики. Она позволила себе верить в то, что Даниил жив, потому что не видела его мёртвого. Это всё, что она себе позволяла.

Эту печальную историю Крайнову рассказала седая старушка, иссушенная горем и тоской, которую он сперва принял за мать Марии Михайловны. Уже потом, в ходе разговора, он осознал свою ошибку. Он и представить не мог, что горе может превратить женщину, которой ещё не исполнилось шестидесяти, в глубокую старуху. Каждый, кто видел её нечёсанные седые космы, рваную одежду и беспорядок, царивший в квартире, был уверен, что с горя женщина тронулась умом.

Он и сам так подумал сперва, но вскоре поймал ясный и твёрдый взгляд огромных грустных глаз, обведённых чёрными полукружьями. А потом она заговорила - твёрдо, рассудительно, хладнокровно. Она снова стала той Кущенко, о которой ему рассказывали. Когда он заговорил о ФСРП, она некоторое время молчала. Глаза её были сухи, руки не дрожали, только в уголке глаза билась маленькая жилка. Уговаривать её не пришлось.

Слух о том, что Крайнов взял на службу безумную старуху, разнёсся очень быстро. Над ним открыто посмеивались, но неожиданно его поддержал тот самый 'комитетчик'. 'Слышал, слышал о твоих делах, - прошелестела трубка его вкрадчивым, бесцветным голосом.
– Одобряю. Кущенко - умница. Все эти хохмачи, которые тебя горе-психиатром называют, сами к ней мотались консультироваться, и она ни разу не отказала! За все годы ни разу!'

Он боялся первого дня наедине с Марией Михайловной. Он пригласил её, не дожидаясь сбора команды, и она пришла - спокойная, подтянутая, с аккуратной стрижкой и совершенно неестественной улыбкой. Она пыталась улыбнуться, уголки губ ползли вверх, но глаза оставались печальными, и от этого лицо казалось маской. Первым, что она положила ему на стол, было заключение психиатра о полном психическом здоровье.

Крайнов не искал специально людей с 'личной причиной', они находились сами. Стеснительного Женю - типичного компьютерщика с неаккуратной бородой в растянутом свитере и очках-телескопах - прислал кто-то из друзей 'комитетчика'. Ещё будучи подростком, Женя умудрился взломать сайт одной силовой структуры. Его вычислили, и вместо наказания предложили работать на эту структуру. Листая его личное дело, Крайнов нашёл 'личную причину' компьютерщика. Когда Жене было двенадцать, без вести пропала его мама. Перед выходом с работы она позвонила ему и пообещала прийти через полчаса с пирожными. Женя поставил чайник на плиту за пять минут до обычного времени возвращения мамы. Скоро чайник оглушительно засвистел, закипая. Женя выключил газ и стал ждать. Потом снова зажёг газ. И снова. И снова. Так повторялось много раз, пока не пробило десять. Женя позвонил бабушке, и она примчалась на такси с другого конца города. О том, что случилось с мамой за эти полчаса, никто так никогда и не узнал. Её объявили во всероссийский розыск, но так и не нашли. Стал взрослым, Женя научился не плакать при упоминании о маме, но по-прежнему не переносил свиста и никогда не пил чай.

Координатор Лиза Царёва пришла к нему сама. Её отец был коллегой Крайнова в следственном отделе. Памятуя о богатырском сложении и зычном голосе следователя Царёва, он никак не ожидал, что его дочь окажется тонкой, как тростинка, с замысловатыми браслетами на запястьях и цветными лентами в волосах, хоть сейчас на вудсток. Мало кто догадывался, что Лизе давно за тридцать. В её личном деле не было ни слова о 'личной причине', но Царёв счёл нужным предупредить Крайнова. Семь лет назад Лиза по весне делала уборку в дачном домике, доставшемся ей в наследство от бабушки. Её четырёхлетний сын Олежка шлёпал босыми ногами по вымытому полу, таская за собой паровозик на верёвочке. Потеряв терпение, Лиза отругала его и выставила во двор. Она не видела его всего десять минут, пока заканчивала мыть пол. Выйдя во двор выплеснуть грязную воду, она не увидела сына. Бросилась на дорогу - никого. Соседка потом сказала, что видела, как мальчик выходил на дорогу и тащил за собой игрушку. Ни Олежку, ни его паровозик никто так и не нашёл... Лиза развелась с мужем и вернулась жить к родителям. В разговоре Царёв упомянул, как однажды, придя домой, нашёл Лизу стоящей в окне четырнадцатого этажа. Остолбенев, он застыл в дверях, а она повернулась к нему, посмотрела печально и сказала: 'Я не могу. Хочется жить. Невыносимо'. Три года назад у Лизы родилась дочь, и всё же иногда она просыпается ночью в холодном поту и бежит к кроватке проверить, не исчезла ли девочка.