Знаки внимания

— Доброго дня… или что там у вас сейчас, э-э-э… Владислав Сергеевич. А могу я поговорить с Анной, не передадите ей трубочку? — и надолго замер, очевидно, слушая то, что говорил его собеседник. Минута шла за минутой, и я окликнула его. Папа растерянно оглянулся, и взгляд его был… как у заблудившегося ребенка или побитой собаки. Он выдавил для меня улыбку и лучше бы он этого не делал.

— Папа… что? — спросила я одними губами.

Он кивнул мне и показал большой палец — все хорошо, и я выдохнула. Нет, ну я знала…, я говорила с мамой часто — все это время, и перед отъездом тоже. Но какого я вообще рот свой открыла? Что меня вдруг дернуло? Куда меня занесло с этой проклятой правдой?!

— Я понял, Владислав. Вот сейчас допустим, просто допустим, что я все это заслужил. Выслушал тебя, заметь — не перебивая, и со всем радостно согласился. А по какому поводу и с чем связана вся эта проповедь? Что тебя вдруг пробило на личности? У нас с Аней общая дочь, значит, есть тема для разговора…, нет — замуж она собралась, например…, я попросил позвать к телефону Анну, это, кстати, ее… — и опять надолго замолчал. И вот теперь мне стало страшно по-настоящему, потому что папин взгляд и выражение лица… они стали не просто потерянными — они медленно превращались в умирающие.

На шум подъезжающей машины, что раздался со стороны подъездной дороги, я почти не отреагировала, только взгляд бросила рассеяно и перевела опять на папу, ожидая окончания разговора. Он, наконец, что-то буркнул — попрощался, наверное, и сунул телефон в карман. Повернулся к подъехавшему на «Фиате» Георгию и задумчиво уставился на него — смотрел, как тот не спеша выходит из машины.

Смотрела и я… как и целые годы перед этим, упиваясь этой его необъяснимой харизмой. Наблюдая просто немыслимо притягательную мужскую грацию, силу и какую-то сдержанную напряженность, почти угрозу в каждом его движении. Ощущение сжатой пружины, взведенного курка! И только сейчас пришло в голову, что это может быть не врожденная особенность, а приобретенная благодаря годам физических тренировок или владению боевыми искусствами.

Серые глаза внимательно изучили обстановку, темные брови почти сошлись на переносице, губы твердо сжались. Он шагнул ближе и опять мягко протянул мое имя — так, как не делал больше никто и никогда:

— Катя…, что у вас случилось? Все живы? Бабушка… как она?

А папа очень и очень сосредоточено размышлял, все так же глядя на него и решая что-то для себя, потом тяжко вздохнул и обернулся ко мне:

— Катюша, давай корми нас, мне сейчас нужно будет уехать и… иди сюда, я шепну тебе на ушко…

Я подошла, конечно, а как бы я отказалась? Если даже дышать боялась из-за всего этого — через раз получалось? Он обнял меня и прошептал в самое ухо очень-очень тихо, чтобы не услышал Георгий:

— Если ты так уверена… совет да любовь, как говорится. Ну, — повернулся он к гостю, — уже не просто кушать, а жрать давно пора. Мы с тобой заслужили — «Фиат» в строю! Я бы сейчас и кабана запросто… а-а-а, нет-нет, Георгий, все живы, слава Богу. Так чего тогда ждем — давай руки мыть? Или в душ? Ты как — уже? Тогда я… Катя, я тут уеду на пару дней или дольше — на неделю или две…

— Папа… ей нельзя говорить, — повторила опять я.

— Да знаю я! Обещаю, Кать, у меня есть план. Честно — план «Б». Все будет в ажуре. Так что там, картошка у нас где?

— Ты же в душ хотел?

— А, ну да…

Глава 40

Этот прием пищи прошел, на удивление, очень гладко. Мы с папой были немножко не в себе, что называется, зато присутствие Георгия перестало быть стрессом даже для меня. Я накладывала в металлические тарелки теплую еще картошку, подсовывала ближе к ним зелень и вяленое мясо, достала из «Нивы» молочку и поместила ее в ледяной ручей — все, как обычно. Я даже к Георгию с чем-то обращалась, а думала о папином разговоре с маминым мужем. Когда мы уже поели, я бросила взгляд на стол, который нужно было прибрать, мысленно плюнула на это дело и потянула папу далеко в сторону.

— Что с мамой? Ты считаешь — я вообще? Не понимаю ничего?

— Кать… с мамой ничего хорошего… ругаются они постоянно, брак не удался, семья не сложилась. Нужно забирать ее оттуда.

— Врешь! Я чувствую фальшь, папа. Не надо этого!

— Не нужно забирать, считаешь?

— Папа… — задохнулась я от возмущения.

— Катя, отвали, не доставай, пожалуйста — не люблю этого. Ты спросила — я ответил, что непонятно? Русскими же словами! Я вот о чем думаю — что будем делать, если ко мне прилохматит кто-то из новеньких? Обычно я таскаю их по Будве, сдаю на экскурсию в горы, везу на остров купаться и вдоль побережья, а потом сюда и на водопад, но это по желанию.

— Вообще не проблема. Меня ты протащил везде — я все помню. Перекинь связь с ними на меня, и я все сделаю.

— Дай лапу! Ты у меня боец. Подключи тогда вон… волонтера. Он должен понимать и в лодочных моторах. Катерина… я больше ничего говорить о нем не буду, но предлагаю своего рода тест… О, да ты внимательно слушаешь меня! Ну, надо же…

— Не ерничай, говори — какой тест? — насторожено уточнила я.

— Если он потащит тебя в койку сразу же, то моего уважения ему не видать никогда — вот какой тест. На вшивость. Хочу, чтобы ты поняла меня в этом вопросе, подумай хорошенько и сама врубись — о чем я.

Я подумала и кивнула, нечаянно оглянувшись на Георгия и зависла — он убирал со стола, грамотно пряча продукты в сумку-холодильник и складывая тарелки с вилками стопочкой. Оглянулся вокруг, и как-то сразу сообразив — где что, прихватил губку с мылом и пошел с посудой к ручью.

— Просто взрослый мужик, знает походную жизнь и вообще — я не об этом, Катя.

— Я поняла — о чем ты. Я не понимаю о нем двух вещей и пока не выясню их — ничего не будет, может и вообще никогда, — честно сказала я, а потом подумала, что честность — она должна быть обоюдной:

— Почему ты не сказал маме про Наденьку?

— Катя… мама всегда знала о существовании бухгалтера Наденьки. Но не знала, что мы знакомы с детства, что она работает дома, а я регулярно заезжаю к ней. Потому что на хороший факс денег жалко и ставить его у нее уже некуда — проще заскочить пару раз в месяц. А Наденька с первого класса была своя в доску, знаешь — такой незлобивый светлячок? У нее все были Ванечки, Илюшеньки, Ириночки Степановны… Теплая, добрая, немножко простоватая. Случилось у человека, почему не помочь? Она так просто попросила о помощи потому, что для нее это нормально, она и сама всегда готова… для нее это естественно, нормально. А мне ничего не стоило и потом — она хорошо работала, я даже старшего убрал, потому что она справлялась. Но если бы мама узнала… а уж про подарки Семушке…

— Почему, папа? — не сдавалась я.

— Да потому что она всегда зверски ревновала меня — в этой своей сдержанной манере! А чтобы ты знала — оно порядком изматывает, если совершенно безосновательно. Я просто не хотел, чтобы она лишний раз волновалась на пустом месте. А она стала бы, обязательно стала бы.

— Ты у нас очень красивый, потому и ревновала, — сделала я очевидный вывод.

— Тогда и я должен был в паранджу ее закатать — на нее капала слюной вся мужская половина адвокатуры, судейские и следствие в том числе. Нужно ум иметь, Катя, — постучал он пальцем себя по лбу, — а у твоей мамы именно в этом плане его никогда и не было. Ладно… я прямо сейчас уезжаю. Уже из Будвы скину контакты, только уточнюсь там. Лагерь можешь не караулить, захочешь — езжайте на море сразу же. Тут все схвачено, чужое здесь неприкасаемо.