Знаки внимания

— Мои чувства далеки от платонических, — широко улыбался он, — но мы договорились, да.

— Ты сейчас разговариваешь со мной, как с глупым ребенком, — дернулась я наконец уйти из-под этого «просвета» и чуть не шагнула в кострище, но вовремя уклонилась. Георгий вскочил с лавки… и сел опять, увидев, что все обошлось.

— Да, это опасно.

Когда мы уже поели и убрали за собой, а солнце опустилось совсем низко, я привычно устроилась над обрывом, прихватив незаменимую кофту. Думала о том, что прошедший день был не таким и плохим. Что разговаривать с Георгием на неопасные, отвлеченные темы — вот как сейчас за едой… нормально, и даже приятно, хотя тоже немного волнительно. Полного спокойствия так и не наступило, но я уже начала привыкать к его присутствию, переставала внутренне дергаться от каждого его движения. Небольшая неловкость была еще и оттого, что я чувствовала себя будто бы и правой, но, в то же время — самую чуточку виноватой. И потому позвала, когда он вышел из душа — захотелось сделать что-то приятное для него, хотя бы поделиться незабываемым зрелищем:

— Солнце садится. Хочешь… посмотри закат. Только оденься теплее — здесь, как только стемнеет, так сразу резко холодает.

Он молча прошел в домик и вернулся уже в светлом джемпере. Он теперь одевался во все светлое… ему очень шло. Мы тихо сидели в тех же все креслах и смотрели на виднеющиеся в наступающих сумерках далеко внизу белые хлопья тумана над рекой. На горы, всплошную покрытые кудрявым каким-то лесом, как барашки… Я скосила глаза на его голову — короткие густые волосы чуть вились, и очень хотелось коснуться их рукой, попробовать наощупь, но я бы не посмела. А попробовала бы посметь — не поднялась бы рука. Я уже сейчас чувствовала, как она мистическим образом тяжелеет, как гиря — просто от того, что я допустила запретную мысль.

А солнце потихоньку опускалось, и зелень лесов становилась все темнее и плотнее, из ущелья потянуло холодком…

— Сейчас станет… — шепнула я и тихо охнула — самый краешек солнца скрылся, и из этого места вдруг полыхнуло на полнеба изумрудной зеленью! Миг… и стемнело, только ломаная полоса горизонта и часть неба над ней еще слабо светились привычным розовым светом.

— Зеленый луч, — тихо отозвался Георгий, — сломанный фиолетовый… редкое явление в горах, но бывает, как видно…

— Да… я слышала, что над морем это чаще… Трудно поверить глазам, — шептала я потрясенно, — это же десятый закат здесь и ничего подобного до сих пор…

— Катя… ты должна понимать, что у меня к тебе, — вдруг начал он, глядя все так же в сторону заката, а я промолчала и не стала его прерывать. Не то было настроение, чтобы спорить — совершенно не конфликтное.

— Это не примитивная похоть, ты могла сделать неправильный вывод… из стиха. Все очень серьезно — ты спасла мне жизнь… в буквальном смысле. Остервенелого от безысходности и своей несостоятельности озлобленного мужика ты превратила в любящего человека и поэта. И я сейчас не про марку. Да… — оглянулся он на меня и, увидев, что я внимательно слушаю, продолжил: — До этого были только злобные пасквили и мат, я уже душу терял в этой ненависти — к окружающему, к жизни, к себе…

Тогда, когда ты первый раз вышла на работу — это был день, когда Лена позвонила и сказала, что Сашку успешно прооперировали. Единственный счастливый для меня день за многие годы и вдруг — ты! И смотришь так, будто я такой, как раньше — на что-то хорошее способный и в это хорошее верящий, и меня такого еще можно любить…

Трудно понять и объяснить — что она такое? Но это точно не похоть и пошлость, скорее это вера и доверие, а еще — желание быть рядом, видеть, слышать, оберегать, быть ближе — максимально близко, до полного слияния душ и тел. К пошлой примитивной физиологии то, что сейчас во мне, не имеет никакого отношения. Потому что я сейчас… на разрыв, а мы просто сидим рядом… — протянул он ко мне руку, казалось — неосознанно, не глядя. Я не отдернула пальцы, и он осторожно сжал их, выдохнув с облегчением, почти со стоном. И продолжил спокойнее, тише:

— Я тогда — уже с тобой, стал мыслить иначе. Стал мягче, стал думать, а не метаться и понял, что ненавидеть непродуктивно до чертиков. Все равно не смогу изменить то, что творится — что для лечения тяжелых детей в нашей стране собирают деньги с миру по нитке, что у меня даже нет возможности подработать — Ленка не выдержит одна и к ней нужно бегом бежать с работы. Что замкнутый круг!

А раз не можешь поменять что-то глобально — меняй в себе и постарайся сделать счастливыми хотя бы тех, кого реально можешь и насколько можешь, так же? Благодаря тебе я начал смеяться и шутить, со мной смеялся Сашка, Ленка ожила, Натку стал насильно таскать на спорт… вначале, и сам… брал с собой их всех. Это все мелочи и долго рассказывать, но… мне уже было чем делиться с ними, у меня появилось это. Благодаря тебе эти три года моя семья жила, а не просто выживала, как раньше.

Катя… ничего общего с пошлостью. Это жгучая, дикая потребность быть как можно ближе — во всех отношениях. Потребность до дрожи, до… почти невыносимости! — сжал он мои пальцы и сразу отпустил их: — Но тут ты права — ее должны чувствовать оба… Холодно стало, действительно холодно, а я не очень верил… Пора спать?

Я тоже думала о том, что холодно и вода в душе остывает, а я не помылась на ночь. Отпустило что-то внутри, будто развязался тугой давящий узел. У меня получилось полностью расслабиться в своем доверии к нему, и думать о чем-то таком… простом и обыденном — постороннем. Откат настиг, наверное, после всех волнений этого дня и сколько можно нервничать, на самом деле? Я оттаяла и в результате зачем-то сказала:

— Мира так и не передала продукты.

— Наверное, папа твой позвонил и отменил, — с облегчением и готовностью подхватил Георгий.

— Да… наверное. Ты иди ложись, мне тут еще кое-что нужно сделать.

Он ушел в свой домик, а я сходила в туалет и быстренько, по скорому — в довольно-таки прохладный уже душ. В кровати, укутавшись в одеяло, быстро согрелась.

И мысли мои были странными мыслями — на грани яви и сна поднимающими проблему «тяжелой руки». Я на самом деле почувствовала физическую неспособность сделать то, чего ужасно хотелось в тот момент — просто коснуться колечка темных волос, ощутить их под своими пальцами…

Глава 43

Наутро все вернулось — стеснение, неловкость, которые усугублялись воспоминаниями о его словах в темноте. Тогда все воспринималось нормально и правильно, сейчас — нет. Я злилась на себя, хотя и понимала, что того времени, которое требовалось мне, прошло слишком мало.

Георгий сел за руль «Нивы», хотя я и пыталась пищать что-то против.

— Ты проехала по этой дороге только один раз, так же? Я тоже.

— И что?

— Я отвечаю за тебя перед твоим папой.

Снова была жара, и мы приоткрыли окна в машине — кондиционера в «Ниве» не было. Уже к концу пути я почувствовала, что в горле першит и хочется спать — привычные для меня первичные симптомы простуды. Скорее всего, дело было не в сквозняке — слишком быстро, главную роль сыграл холодный душ поздним вечером. А, может, и купание в жару под водопадами вместе с Гораном. Он-то был привычным к такому, а я вспоминала те ощущения — контраста жары и почти ледяной воды и меня начинало конкретно знобить.

Георгия поселили в крайнем по коридору номере — том, который в прошлом занимали мальчики Вышинские. Мы разошлись в разные комнаты, и я сразу же улеглась в кровать, которая притягивала меня, как магнит. Уснула сразу, даже не раздевшись — прямо в шортах, майке и носках, только прикрывшись простыней. Было жарко… Разбудило меня необыкновенно приятное ощущение — холодная рука на лбу. Я улыбнулась.

— У тебя поднялась температура, — Георгий осторожно прилег рядом со мной на кровать и приложил руку теперь уже к щеке, поворачивая мое лицо к себе. Я смотрела на него близко-близко — лицо его расплывалось, и продолжала улыбаться — ему не стоило волноваться, у меня простуда всегда проходила очень быстро, бабушка не давала ей и шанса. А он переживал, смотрел встревожено и с такой почти невыносимой нежностью… или мне это просто казалось — без очков? Прижался ко лбу губами…, а я сморгнула влагу в глазах.