Знакомство
Шрифт:
Моим словам все рассмеялись, как будто я отмочил невесть какую шутку. Рассмеялся даже профессор. Он похлопал меня по плечу и сказал, что иглу уберут и меня накормят, но с душем придётся повременить. Температура у меня, мол, ещё скачет. Я вспомнил, что хотел бы вернуться в свою палату, потому что здесь и словом перемолвиться не с кем. Профессор ненадолго задумался, но в конце концов всё же согласился отпустить меня назад.
Потом он попрощался со всеми и ушёл, а к постели подошли мама с Мариной и незнакомая мне сестра. Последняя осторожно отвязала мою руку, ножницами перерезала бинт, завязанный вокруг моего запястья,
Мама с Мариной уже не плакали. Мама села на освободившийся стул и положила руку мне на плечо, а Марина глубоко вздохнула и сказала с видимым облегчением:
— Ну и перепугал же ты нас всех, Малыш!
А мама добавила:
— Мы с тобой теперь Марине и Сонечке по гроб жизни обязаны! Они вдвоём тебя с того света вытащили!
Марина улыбнулась:
— Мы с ним квиты… Он мою девочку от смерти лютой спас… А Сонечке, Малыш, ты и впрямь теперь должен!
Я серьёзно посмотрел на Соню, которая стояла в ногах кровати и улыбаясь смотрела на меня:
— Спасибо, Соня! Я верну долг… Не знаю как, но верну…
Она смущённо рассмеялась и махнула на меня рукой:
— Да ну тебя! Скажешь тоже!
В старой палате
В старую палату меня перевезли на каталке. Я считал, что вполне мог бы дойти и самостоятельно, но сестра из отделения реанимации твёрдо стояла на своём. На каталке и никаких гвоздей! Впрочем она была права — мои ноги по-прежнему были замотаны бинтами. По секрету она сказала мне, что я пробыл в их отделении целых три дня.
Вот это фокус! Оказывается, целых три дня я провалялся без сознания! Мне несколько раз откачивали из бронхов скапливающуюся там жидкость. Именно поэтому у меня так саднит в горле.
В палате всё оставалось по-прежнему. Только Колька не сидел с книжкой на кровати, а лежал под одеялом. Соня сказала, что ему сегодня утром сделали операцию, и врач распорядился дать ему снотворного. Ему удаляли гланды, и он до полуночи не мог заснуть от волнения.
Я вспомнил себя, когда мне удаляли гланды, и мне стало жалко пацана. Так же, как когда-то и я, он лежал мордой в плевательнице, и из него потихоньку сочилась кровь вперемешку со слюной. То ли ещё будет, когда заморозка кончится и горло болеть и саднить начнёт!
Мама с Мариной ушли домой помыться и поспать, поручив меня попечению Сони, на которую они обе, похоже, уже молились. Соня два раза бегала на кухню за бульоном и сухариками для меня и, пока я ел, сидела рядом, пересказывая мне новости. Оказывается, и мама, и Марина провели в больнице безвылазно трое суток. Измаялись, конечно. Каждый день приходили и Наташа, с Надюшкой. В реанимацию их не пускали, и они просиживали по нескольку часов перед стеклянной дверью в отделение. Даже уроки там, на стульях, делали!
Того лохматого врача на следующее утро уволили, а на смену ему приняли женщину врача из районной больницы, которая, оказывается, давно хотела попасть именно на это место.
Следователь, который измучил меня в тот день, больше не появлялся и неизвестно, появится ли он вновь. Когда Соня вспомнила про следователя, настроение моё резко упало. Не будет этого следователя, так придёт другой! Если тот мужик не очухается, всё равно отвечать придётся. Детская колония… Мать ведь с ума
сойдёт, если узнает. А девочки? Как они будут без меня? А я без них и без Марины?Почувствовав перемену в моём настроении, Соня спросила меня в чём дело. Мне хотелось сначала поговорить об этом с Мариной. Она женщина очень умная. Может подскажет, как мне правильно себя вести со следователями?
Я попытался отделаться мычанием, но Соня не отставала. Ей жутко хотелось узнать, почему Марина назвала меня спасителем её дочери. Пришлось рассказать ей то, что я рассказывал тому вредному следователю.
— И вообще, — закончил я свой рассказ, — я не её, а себя спасал.
Увидев недоумение на лице Сони, я пояснил:
— Если бы с ней случилось то, что случилось с той девочкой два года назад, я бы тоже, наверно, умер. Ну или с ума сошёл бы… Дружим мы с ней очень, понимаешь?
Соня кивнула, но по её глазам я видел, что она всё равно не очень верит моим словам. Чтобы сменить тему, я снова спросил её, можно ли где-нибудь раздобыть для меня тапки большого размера? Соня поднялась и сказала, что спросит у врача. Вернулась она без тапок, но зато с уткой. Чёрт! Как надоела уже эта утка! Я снова принялся упираться и доказывать ей, что вполне могу самостоятельно сходить по-маленькому, но Соня только посмеивалась. Она сказала:
— Слушай, Малыш, — вот и ещё для одной я стал Малышом, — Я всё равно тебя сегодня вечером мыть буду. Перестань уже меня стесняться!
— Как это, мыть? — удивился я, — Тот доктор, с бородкой, не разрешил ведь…
— Ну правильно! Не в душ пойдёшь, а будешь лежать, а я тебя влажной губкой оботру. Всё почище станешь!
В это время заворочался в своей койке Колька и Соня подошла к нему.
— Болит… — прошептал он.
— Потерпи, маленький! Несколько часов должно поболеть.
— Колька, иди ко мне! — вмешался я, — Я умею снимать боль. Часа на три-четыре хватит, а потом снова сниму. Мне гланды удаляли, я знаю, как это больно.
Соня обернулась, и они оба удивлённо уставилась на меня. Я приглашающе махнул рукой. Колька выполз из-под одеяла и, недоверчиво глядя на меня, сел туда, куда я ему показал.
— Не боись! — шепнул я ему, — Две-три минуты и пойдёшь дальше дрыхнуть.
Я положил руку ему на горло. Соня с интересом наблюдала за процессом. Она даже уселась на стул в изголовье моей кровати, чтобы лучше видеть. Через пару минут я убрал руку и Колька, покрутив шеей и сглотнув, удивлённо прохрипел:
— И в самом деле прошло…
— Это что,… - похвастался я, — если хочешь, я могу тебя вообще усыпить до завтра, и ты проснёшься совсем здоровым.
Соня засмеялась, и я рассказал им историю со Светкой, когда ей лечили зуб под гипнозом. Теперь смеялись уже оба, а Колька схватился руками за горло. Оно у него снова заболело. Я предложил ему снять боль, но он помотал головой и прохрипел, что болит не сильно, и, если никто его не будет смешить, то оно само пройдёт.
В разгар веселья в палату зашла Надюшка, которая тут же кинулась ко мне и рухнула на меня сверху. Она обняла меня за шею, прижалась щекой к моей щеке и расплакалась. Я гладил её по спине, уговаривал успокоиться, ведь ничего страшного не произошло, а она подняла зарёванное лицо и прогнусавила, что я ничего не понимаю, потому что они с Наташкой в эти три дня чуть не умерли от страха за меня.