Знаменитые авантюристы XVIII века

Он вновь принялся раздумывать над своим долотом и над передачею его при помощи Библии и, наконец, придумал прием, на который можно было положиться. Однажды, именно в день св. Михаила, он объявил Лоренцо, что хочет сделать сюрприз своему корреспонденту, отблагодарить его за книги, послав ему целое блюдо макарон, которое он сам намеревался изготовить и заправить сыром и маслом. Он просил, чтобы Лоренцо принес ему самое большое блюдо, какое у него есть, и кучу разваренных макарон на жаровне, чтобы они были совсем горячие. Лоренцо с удовольствием взялся доставить просимое и тут же заявил, что Бальби просит прислать ему посмотреть ту книгу, «за которую заплачено три цехина», т. е. эту самую Библию (об этом, конечно, Казанова с Бальби заранее условились).

— Прекрасно, — сказал Казанова, — с удовольствием. Я ему пошлю эту книгу вместе с макаронами. Пусть будет ему сразу два сюрприза.

Тем временем Казанова обернул свое долото в бумагу и вставил его под корешок Библии, выпустив оба конца поровну с каждой стороны. Бальби, конечно, был уведомлен обо всем подробно; ему особенно было рекомендовано — принять из рук Лоренцо обе вещи непременно вместе, отнюдь не снимать блюда с Библии.

Наступил решительный момент. Лоренцо явился с жаровнею, на которой клокотали макароны, и с громадным блюдом. Библия была уже снаряжена и лежала раскрытая. Как только появился Лоренцо, Казанова взял у него блюдо и положил его на раскрытую Библию; громадное блюдо совершенно закрыло собою книгу, долото можно было бы заметить, разве только наклонившись и заглянув под блюдо снизу. Затем он выложил макароны на блюдо, приправил их сыром, потом растопил масло и облил им макароны так, что слой масла доходил почти до краев блюда. Тогда он попросил Лоренцо вытянуть руки и принять на них книгу и блюдо. Он просил тюремщика быть как можно осторожнее, чтобы не разлить масла на книгу. С замиранием сердца Казанова следил за выражением лица тюремщика и с удовольствием убедился в том, что все его внимание сосредоточилось на переполненном маслом блюде. Лоренцо вначале запротестовал; он хотел отнести макароны отдельно, а потом уж передать книгу. Но Казанова начал умолять его, чтобы он нес блюдо вместе с книгою, что ему так хочется, что вся его проделка пропадет, если нести блюдо отдельно, что не будет никакого эффекта. Лоренцо сдался на это искусно разыгранное ребячество скучающего арестанта. Он покорно вытянул руки, взял драгоценную ношу и поспешил отнести ее по назначению. Казанова ждал ни жив ни мертв. Прошло несколько мучительных мгновений… Наконец, он вздохнул с облегчением: раздался условный кашель Бальби, давший ему знать о том, что Библия и блюдо сняты с рук Лоренцо и что все обошлось благополучно. Тотчас появился и сам Лоренцо доложить, что все исполнено. Самая замысловатая часть плана удалась как нельзя лучше. Нечего и говорить, как ободрила наших заговорщиков такая решительная удача.

Бальби немедленно принялся за дело. Через неделю он уже уведомлял Казанову, что потолок его камеры пробуравлен и что в проделанное отверстие свободно можно пролезть человеку. Дыра тщательно и очень удачно закрывалась картиною, которую Бальби прилеплял хлебным мякишем. 8 октября Бальби покончил с потолком и взялся за стену, разделявшую вплоть до кровли обе камеры, которые, сколько можно судить из повествования Казановы, находились рядом, одна около другой. Бальби жаловался на чрезвычайную прочность этой стены: за целую ночь каторжной работы ему удалось выломать из нее только один камень. По-видимому, монахом начинало овладевать некоторое разочарование; в своих письмах он высказывал опасение, что работа будет обнаружена и что заговорщики только ухудшат свое положение. Казанова старался ободрить его и писал, что непоколебимо уверен в успехе. «Увы, — признается он в своих записках, — я ни в чем не был уверен; но надо было или выказывать эту уверенность, или все бросить». Опыт жизни научил его, что во всяком крупном и решительном деле надо не рассуждать, а неуклонно и упрямо идти к цели, отнюдь не оспаривая у судьбы ее права распоряжаться по-своему во всех людских предприятиях. Между тем дело у Бальби, к счастью, скоро поправилось; трудно было содрать с места первый камень, а дальше работа пошла гораздо легче: через несколько дней Бальби известил Казанову, что ему удалось вынуть с места уже 36 кирпичей. Наконец, 16 октября утром Казанова, сидя у себя в камере за работою, вдруг с замиранием сердца услыхал над своею головою шорох и затем три условленных удара. Он тотчас подал ответный сигнал, чтобы Бальби знал, что он не ошибся. Казанова слышал возню у себя над головою целый день, а на другой день Бальби написал ему, что если его потолок состоит только из двух рядов плах, то он надеется окончить всю работу в тот же день. Он долбил в потолке круглую дыру, достаточную для того, чтобы в нее мог протиснуться человек, но оставил в ней тонкий слой на дне, чтобы на потолке камеры Казановы не было ни малейшего следа тайной работы. Вместе с тем это тонкое дно в решительный момент можно было пробить несколькими ударами долота. Не имея никакого повода откладывать дело, Казанова порешил, что бегство должно совершиться на следующую же ночь. Теперь весь план, задуманный Казановою, станет понятен, если мы добавим его последнюю часть. Казанова, выбравшись из камеры на чердак, рассчитывал пробить или отодрать один из свинцовых листов крыши дожеского дворца, вылезть через отверстие на крышу и потом так или иначе спуститься на землю и бежать.

Итак, все было уже готово, все доведено до конца. И вот в этот-то важный момент судьба послала Казанове новое испытание. Накануне дня, избранного для бегства, в два часа пополудни Казанова вдруг услыхал звук шагов у дверей своей камеры. Он немедленно вскочил и подал работавшему над его головою Бальби условный сигнал, чтобы тот бросал работу, бежал в свою камеру и привел там все в порядок. К счастью, все это удалось выполнить вполне удачно. В тот же момент дверь его камеры отворилась и появился Лоренцо, приведший какого-то субъекта.

— Привел вам в компанию большого мерзавца, — сказал он. — Что делать, уж извините, так приказано!

Лоренцо проговорил свою рекомендацию громко и без всякого стеснения; очевидно, он знал, что говорил, да и сам рекомендуемый держался при этом, как человек, которому нечего возражать. Это был тощий, маленький, облезлый старичок, самой нерасполагающей внешности. Новичка развязали (его привели связанного) и, наконец, оставили его с глазу на глаз с Казановою. Он хотел было обратиться к нему с расспросами, но новоприбывший сам первый заговорил.

Он начал с разных извинений. Казанова предложил ему кормить его на свой счет. Гаденький человечек тотчас подскочил и поцеловал у него руку, а потом спросил, будут ли ему при этом выдавать те десять сольди в день, которые ему назначили на пропитание. Казанова успокоил его на этот счет; надо было вообще по возможности расположить негодяя в свою пользу, на всякий случай. Услыхав утешительное известие, новичок опустился на колени, вытащил из кармана огромную цепь четок и начал что-то искать глазами по всей камере. На вопрос Казановы, что ему требуется, он отвечал:

— Простите, синьор, я смотрю, нет ли где образа Божьей Матери; я добрый христианин. Если бы хоть небольшое распятие! Я, недостойный, ношу имя св. Франциска Ассизского и никогда еще в жизни не имел такой лютой нужды, как теперь, прибегнуть к помощи моего святого покровителя.

Не видя в камере образа, новый пришелец, надо полагать, принял Казанову за еврея. Наш герой тотчас разуверил его, подав ему акафист; в нем было печатное изображение Мадонны, которое новичок набожно поцеловал, а затем долго молился перед ним. Потом Казанова попросил его рассказать, за что он попал в тюрьму. Сорадачи, так звали нового арестанта, рассказал ему в высшей степени гнусную историю, подробности которой мы опускаем. Суть же дела в том, что этот Сорадачи представлял собою счастливое сочетание шпиона с агентом-подстрекателем. Он состряпал что-то вроде государственной измены, в которую вовлеклись несколько человек его приятелей и даже благодетелей; Сорадачи хотел донести на них и получить за это праведную мзду, но вместо того сам попался. Дело обернулось таким образом, что донос его вышел ложным и его самого засадили в «свинчатку».

Выслушав эту гнусную исповедь, Казанова не на шутку закручинился. Судьба послала ему в сотоварищи такого человека, на которого нельзя было ни в чем положиться. Однако до поры до времени надо было, елико возможно, скрывать отвращение, которое этот негодяй внушал каждому нравственно чистоплотному человеку. Казанова сделал даже вид, что соболезнует его несчастью, утешал его, называл даже патриотом! Наболтавшись вдоволь, шпион залег спать, а Казанова воспользовался этим временем, чтобы дать Бальби обо всем подробный отчет. Надо было, разумеется, все отложить до болев благоприятного времени.

На другой день Казанова велел Лоренцо купить изображения Мадонны и св. Франциска и деревянное распятие. Он добыл также через Лоренцо святой воды. Заметав обжорство Сорадачи, наш герой угостил его и упоил вином, и шпион был на верху благополучия. Размышляя над повествованием Сорадачи, Казанова пришел к заключению, что шпиона еще, наверное, не раз потянут к допросу для разъяснения его доноса. Надо было испытать этого человека, и Казанова придумал такого рода уловку. Он написал два письма, оба такого содержания, что если бы их перехватила инквизиция, то они не могли бы принести ему ни малейшего вреда; все преступление тут заключалось бы лишь в попытке затеять тайную переписку с внетюремными лицами, и ввиду невинности писем такой проступок, наверное, был бы оставлен без последствий. Ожидая, что Сорадачи вызовут к допросу, он порешил вручить ему эти письма, прося, если его выпустят на свободу, передать их по адресу; если бы шпион не вытерпел — как и надлежало опасаться — и передал эти письма инквизиции, то Казанова узнал бы об этом от Лоренцо. Но надлежало устроить передачу писем шпиону с особою церемониею. Для этого-то Казанова и запасся изображениями святых, распятием и святою водою. Сначала он обратился к Сорадачи с торжественным словом:

— Я вполне уверен в вашей преданности и в вашем мужестве, — сказал он ему. — Вот два письма. Я прошу вас передать их по адресу, когда вас выпустят на свободу. Помните же, что от вашей верности и преданность зависит вся моя судьба. Не забывайте также, что письма должны быть тщательно скрыты, потому что если их найдут у вас, то плохо будет и мне, и вам. И я не могу вам вручить их, прежде чем вы не дадите мне клятвы в верности на этом распятии и священных изображениях.

Шпион даже расхныкался от избытка чувств. Он был жестоко обижен одним предположением, что может изменить человеку, которому так много обязан. Казанова знал, какую цену можно дать этим уверениям. Он решил разыграть комедию, которая бы проняла насквозь глупого и суеверного негодяя. Он окропил всю камеру святою водою, поставил Сорадачи перед распятием и заставил его повторять за собою страшнейшую клятву, состоявшую из совершенно непонятных для шпиона, а потому еще более для него ужасных слов. Продержав его в самом напряженном состоянии до седьмого пота, Казанова, наконец, вручил ему письма. Шпион собственноручно зашил их в свой кафтан. Одно из писем было к Брагадину, другое к Гримани; Казанова просил в них не беспокоиться об его участи, высказывал надежду на скорое освобождение, и т. п. Казанова был вполне уверен, что Сорадачи передаст письма секретарю инквизиции при первом же удобном случае; но ему так и нужно было; тогда он приобрел бы еще более сильное влияние над шпионом.

Глава XIII

Измена Сорадачи и его изобличение. — Бальби заканчивает свою работу. — Проделка Казановы для того, чтобы запугать Сорадачи. — Явление ангела и выход из камеры. — Казанова знакомится с компаньоном Бальби. — Пробуравливание свинцовых листов и выход на кровлю тюрьмы.

Казанова не сделал никакой ошибки в своих догадках: все вышло как по-писаному.

Дня через два после описанной в предыдущей главе клятвы Лоренцо пришел за Сорадачи, которого требовал к себе секретарь инквизиции. Увели его днем. Прошло много времени, наступал вечер. Казанова уже начинал ликовать; ему подумалось, что шпиона либо выпустили, либо перевели в другую камеру. Но недолго ему пришлось порадоваться; Сорадачи вновь появился. Когда приведший его Лоренцо вышел, шпион начал рассказывать, как его допрашивали, наконец, связали и вновь водворили в камеру Казановы. Его рассказ опечалил Казанову. Для него стало ясно, что этого негодяя не так скоро выпустят, потому что дело его осложнялось и запутывалось. Он поспешил уведомить обо всем Бальби. Пока у него жил Сорадачи, он писал, конечно, в секрете от него, по ночам, привыкнув писать в потемках.