Знаменитые куртизанки древности. Аспазия. Клеопатра. Феодора

В то время, как Клеопатра, летом 41 года, прибыла в Тарс, Антоний собирался идти на Парты. По истечении месяца, войска были собраны и готовы идти в поход; ничто не задерживало больше Антония выступить. Но этот месяц Антоний провел с Клеопатрою и не заметил, как он прошел: так быстро летело для него время с прекрасною царицей. Антоний забыл всякое благоразумие и вполне отдался своей страсти, а потому отложил свой поход до весны, а сам последовал за Клеопатрой в Египет.

Тогда началась эта разгульная, распутная жизнь, эти роскошные пиры и бесконечные оргии, о которых римляне рассказывали даже во времена Нерона и Гелиогабала, несмотря на всю их испорченность и пресыщенность, как о чем-то неподражаемом. , то есть: те, жизнь которых неподражаема – вот как называли Клеопатру, Антония и их приближенных, участвовавших на этих пиршествах. Плутарх и Дион пишут, что празднества следовали за празднествами, пиры и оргии сменялись поездками на охоту и прогулками по Нилу. Клеопатра ни на минуту не покидала Антония. Она пила и играла с ним, она ездила с ним на охоту, присутствовала на маневрах, когда случайно Антонию, от скуки, приходило в голову заставить маневрировать свои легионы. Далее, Плутарх и Дион сообщают, что Клеопатра изощрялась выдумывать все новые, оригинальные увеселения и самые разнообразные развлечения. Но язык наш слишком беден и прозрачен для того чтобы передать словами, описать эти роскошные пиры и грандиозные оргии Несравнимых. Только Плиний очертил их более или менее символической легендой о жемчужине, хотя, быть может, этот раcсказ не более, как плод его воображения. Вот что рассказывает Плиний. Во время одного пира Антоний пришел в восхищение от окружавшей его роскоши и разнообразия блюд и вин; он заявил, что роскошнее этого пира ничего не может себе представить. Клеопатра, для которой, казалось, не было ничего невозможного, заявила, что она считает это пиршество ничего не стоющим и предложила Антонию держать с ней пари на то, что завтра она даст пир, который обойдется ей в десять миллионов сестерций (два миллиона сто тысяч франков). Антоний принял пари. На следующий день, однако, пир ничем не отличался от вчерашнего и Антоний с удивлением воскликнул: – "Клянусь Вакхом, на все это не истрачено десяти миллионов сестерций!" – «Я это знаю, – спокойно ответила на это Клеопатра, – но все то, что ты видишь, составляет не более, как аксессуары, я сама выпью эти десять миллионов сестерций». Сказав это, Клеопатра вынимает из своей серьги громадную жемчужину, замечательной красоты, и бросает ее в золотой кубок, в котором на дне было немного уксуса, и залпом выпила его, проглотив и жемчужину. Потом она хотела таким же образом проглотить и вторую жемчужину, но тогда Л. Планк, посредник этого знаменитого пари, остановил Клеопатру.

Для того, чтобы составить себе хотя бы только слабое, приблизительное понятие об образе жизни Несравнимых, Клеопатры и Антония, надо по частям представить себе сначала всю роскошь обстановки, потом вообразить себе в ней целую толпу рабов, прекрасных женщин, танцовщиц, акробатов, актеров и проч.

Надо представить, себе самые драгоценные камни, мраморы, граниты, лабрадоры, кедровое и черное дерево, порфиры и базальты, агат, ляпис-лазурь, бронзу и серебро, алмазы и золото. Надо вообразить себе могучую египетскую архитектуру и прекрасную легкую архитектуру Греции, надо вспомнить о храме Зевса Олимпийского, павильоне Рамзеса и развалинах Аполлона Великого. Надо представить себе царские дворцы Александрии, занимавшие треть города, с их террасами и висячими садами; аллеи, украшенные сфинксами, обелисками, громадными пропилеями, необъятные залы длиною в триста и шириною в полтораста шагов, с двойным рядом колонн, высотою в двадцать метров и в десять метров в окружности, заросшие цветами лотоса. Надо вспомнить эти длинные галереи с картинами Зевксиса, Апеллеса и Протогена, гимназиумы, театры, ипподромы, триклинии, с кроватями украшенными серебром и коврами. Представим себе еще роскошные тенистые сады, где цветут розы, сирень, жимолость, населим их целою толпою рабов, игроков на самбуках [Инструмент в роде арфы.], танцовщицами, акробатами, мимами, гимнастами и укротителями змей. Представим себе столы, заставленные самыми разнообразными блюдами и яствами: устрицами из Тарента, жаренными фламинго с их красивыми розовыми перьями, фазанами, лебедями, утками, зайцами, громадными трюфелями величиною с губку, о которых говорили, будто они падают с неба на подобие аэролитов, пироги с медом, роскошныt фрукты из Средиземноморского бассейна. На холоду поставлены разнообразные вина:– и старое цекубское, и двадцатилетнее фалернское, и флионтское, Хиосское вино и крепкое вино Лесбоса и сладкое из Митилена, и саприас с вкусом фиалки и фазос, "пробуждающее охладевшую любовь". Представим себе, что в этих роскошных залах горят тысячи огней, зажжена масса люстр, бьют громадные фонтаны холодной воды для того, чтобы освежить воздух; поют хоры певиц под аккомпанемент арф и цитр и под эту музыку танцуют девушки без всякой одежды, только с золотыми браслетами на руках и ногах. Танцы сменяются различными представлениями, идут комедии, фарсы с мимикой, упражнения жонглеров и акробатов и фантасмагории магов; на ипподроме происходят скачки на колесницах и борьба львов; даются маскарады, где вокруг золотых статуй Вакха и Киприды, пляшут пятьсот сатиров и тысяча амуров и восемьсот прелестных рабынь. переодетых нимфами. Если мы представим себе, что может сделать чувственная и прекрасная женщина, окруженная азиатскою роскошью, величием Египта, изяществом и испорченностью Греции и силою римлян, то мы будем иметь некоторое, хотя и слабое, бледное, понятие о том, какова была "неподражаемая" жизнь, которую вели Антоний и Клеопатра.

Иногда же Антоний и Клеопатра развлекались совершенно грубыми шутками. Она переодевалась служанкою таверны, он – солдатом или матросом, и в таких костюмах любовники ходили по ночам по улицам Александрии, стучали в двери, нападали на запоздавших проходящих, входили в кабачки и ругались с пьяницами. К большому удовольствию Антония эти столкновения обыкновенно кончались потасовкою, однако, несмотря на его силу и ловкость, он не всегда выходил победителем из этих побоищ, причем попадало и Клеопатре. Но любовники не смущались этим и веселые и довольные возвращались в свой дворец с намерением следующую ночь возобновить свои приключения. Хотя Антоний и Клеопатра скрывали эти прогулки, но их тайна вскоре обнаружилась; тем не менее, им иногда приходилось быть побитыми.

Эти мальчишеские выходки, однако, нисколько не возбудили александрийцев против триумвира, как это можно было ожидать. Правда, они перестали его уважать, но за то любили его за его простой и веселый нрав и говорили: "Антоний придает перед римлянами лицу трагическое выражение, но здесь, у нас, лицо его скорее напоминает комика". Приближенные и офицеры Антония вели такую же праздную, полную роскоши жизнь и, конечно, не были нисколько в претензии за триумвира. Они все находились под обаянием Клеопатры, они влюблялись в нее, обожали ее, любовались ею, страдали от ее жестокого сарказма; они даже не возмущались, если во время пира, она по знаку Антония, вставала и исчезала вместе с ним из зала и через несколько времени снова возвращалась и занимала свое место на своем ложе в столовой. Они лезли из кожи, чтобы понравиться ей, вызвать у нее улыбку одобрения. Всякий добивался заслужить название: humilillimus assentator reginae (что означаетъ: наипокорнейший слуга царицы). Чтобы заслужить улыбку Клеопатры, они готовы были забыть даже свое собственное достоинство. Так, Плутарх рассказывает, что консул Л. Планк, танцевал перед Клеопатрою танец Главка в следующем виде: совершенно обнаженное тело его было выкрашено в голубой цвет, голова украшена венком из белых роз и хвост рыбы привязан к спине.

Перед Юлием Цезарем Клеопатра играла роль коронованной Аспазии, всегда очаровательной, но умевшей соединять достоинство царицы с ласками любовницы. Куртизанка в ней скрывалась под личиною царицы; Клеопатра отличалась замечательно ровным нравом, всегда была одинаково весела, довольна, выражалась самым изысканным слогом, была остроумна, беседовала о политике, искусстве, литературе; она развивала свои разнообразные способности для того, чтобы достигнуть степени умственного развития Цезаря. С Антонием же Клеопатра сначала по расчету, а потом по любви, разыгрывала роль Лаиды, рожденной на престоле. Она вскоре заметила, что вкусы у Антония грубые, что человек он наглый, любит пошлые шутки и говорит обо всем прямо, нисколько не стесняясь присутствующих. Клеопатра подметила всё это и стала петь в унисон. Она не отставала от любившего выпить Антония и пьянствовала наравне с ним целые ночи, вплоть до утра. Она сопровождала его по ночам по самым глухим, сомнительным улицам Ракотиса, в старом квартале Александрии. Она рассказывала циничные истории, пела эротические песни, декламировала скабрезные стихи. Она затевала со своим любовником ссоры, доходившие до того, что Антоний ее бил, но и она не оставалась в долгу и возвращала ему удары. Ничего не забавляло так Антония как видеть, когда ее маленькая рука била и трепала его и слышать из ее божественного рта, слова и ругательства, которые ему приходилась слышать только у сторожей Эсквилинских ворот и в Субурских трущобах.

V

Зимою 39 года обстоятельства войны при Перузах сложились таким образом, что Антонию надо было ехать в Италию. Эту войну затеяла жена его Фульвия из честолюбия, из желания отомстил за прошлое Октавию и, как говорит Плутарх, из ревности. Она надеялась, что эти волнения заставят Антония расстаться с Клеопатрой и приехать в Рим. Антоний действительно шел к Брундизию с двумястами кораблей. Но могущество Октавия в ту пору достигло высокой степени, соперники его все были сосланы и сама Фульвия обратилась в бегство и потом умерла и не видала более мужа. Антоний узнал об ее смерти во время своего проезда через Сицилию. Это обстоятельство благоприятствовало миру, так как не Антоний затеял войну при Перузах, а жена его Фульвия и тесть Антония. Когда умерла Фульвия, то между Октавием и Антонием уже нетрудно было устроить примирение. Нерва, Коккей, Поллион и Мецен устроили им свидание в Брундизии. На этом свидании они пришли к взаимному соглашению и решили поделить между собою империю следующим образом: Октавий взял западную часть вплоть до Адриатического моря, Антоний же получил Восток, Лепид же должен был довольствоваться римскими владениями в Африке.

В Риме после постоянных недавних кровопролитий ничего так не желали, как мира, а потому остались вполне довольными сделанным в Брундизии соглашением. Чтобы однако упрочить его, друзья триумвиров решили связать их между собою родственными узами. Первым долгом решили женить Антония, только что потерявшего свою жену Фульвию. Женить его хотели на Октавии, сестре Октавия и вдове Маркелла. Эта знатная женщина, считавшаяся большой красавицей, отличалась редкими качествами ума и была уверена в своей победе над Антонием; она надеялась своим браком установить прочные дружеские отношения между Антонием и своим братом для пользы их и государства. Октавий одобрил этот проект и Антоний, несмотря на свою любовь к Клеопатре, из политических соображений, не счел возможным отказаться от Октавия. Свадьбу праздновали без конца. Хотя по закону вдова имела право выйти замуж только через десять месяцев после смерти мужа, но для сестры Октавия сенат сделал исключение и разрешил брак раньше законного срока.

Антоний пробыл в Риме почти весь 39-й год. Он жил в полном согласии с Октавием и занимался вместе с ним управлением государством. Но пользуясь одинаковыми правами и почестями с Октавием, он все-таки чувствовал, что в Риме занимает второе место. Его гордость старого солдата, испытанного воина, лейтенанта Цезаря при Фарсалах и главнокомандующего под Филиппами была оскорблена этими явными преимуществами совершенно юного Октавия. В ту пору один знатный египтянин, посланный Клеопатрой в Рим, еще более укрепил в Антонии его мрачные мысли и подозрения. "Твой ум, говорил египтянин, смущает ум Октавия. Гордый и сильный, когда тебя нет, он теряет все свое значение, когда появляешься ты. Здесь звезда твоя меркнет, между тем как на Востоке она блестит ярко и сильно". Новое нападение парфян подало Антонию повод уехать из Рима. Он взял с собою Октавию и сначала остановился в Афинах, где провел всю зиму 38—39 года и забыл там не только парфян, которых побеждал лейтенант его Бентид, но даже Александрию и свою "неподражаемую" жизнь с Клеопатрою. По всей вероятности он не любил свою новую жену, прекрасную Октавию, так сильно, как любил Клеопатру, но все же питал к ней нежные чувства. Насколько Антоний был силен физически и храбр, настолько же имел слабую волю и легко подпадал под влияние женщины. Сначала он подчинялся своей первой жене Фульвии, потом очутился под башмаком Клеопатры, теперь поддался обаянию прекрасной Октавии.

В конце зимы он отправился в поход в Сирию против Антиоха, но вскоре вернулся опять в Афины, где провел два года. В 36 году снова произошло столкновение между Антонием и Октавием; поводом к нему послужила экспедиция против пиратов, предпринятая Октавием; он просил Антония выслать ему подкрепление, но тот отказал ему и тогда междоусобная война стала неизбежной. Антоний снарядил в Италию триста военных судов, Октавий со своей стороны собрал свои легионы. В надежде предупредить эту крайне нежелательную войну, Октавия просила Антония взять ее с собою в Италию. Так как вход в Брундузийскую гавань был закрыт, то флоту Антония пришлось пристать в Таренте. Октавия предупредили об этом, а потому он форсированным маршем отправил свои легионы к этому городу. Октавия хотела одна выйти на берег. Она направилась по дороге в Венузы, переходя через укрепления и аванпосты римлян и нашла своего брата в сопровождении Агриппа и Мецена. Она с жаром отстаивала невинность Антония и заклинала Октавия не делать ее несчастною.– "В этот момент, – говорила она, – все глаза обращены на меня, как на жену одного из триумвиров и сестру другого. Если злоба заведет вас с братом далеко, если война объявится, то остается сомнительным, кто из вас окажется победителем; но одно несомненно, что каков бы ни был исход войны, я буду неутешна и несчастна". Октавий поддался просьбам и увещеваниям сестры и таким образом эта женщина второй раз подарила римлянам мир.

Оба триумвира встретились на набережной Тарента и после взаимных уверений в своем уважении, они возобновили триумвират снова на пять лет. Октавий дал Антонию два легиона для укрепления его войска на Востоке, а Антоний уступил Октавию для его флота на Средиземном море сто трехбаночных галер с парусами и двадцать либурн [Род легких маневренных судов. – прим. ред.]. Этим кораблям пришлось позже одержать победу при Акциуме! Из Тарента Октавия возвратилась в Рим одна, без Антония, только с своими двумя детьми. Антоний же сам уехал в Малую Азию, куда призывала его война с парфянами. Супруги решили по окончании войны съехаться вновь либо в Афинах, либо в Риме, где Антоний рассчитывал на встречу с триумфом.

Начиная с зимы 39-го и до лета 36-го года, то есть три долгих года, Клеопатра была разлучена с Антонием. Она царствовала над Египтом и Кипром, воспитывала сына Птолемея-Цезариона и двух других от Антония, у нее были громадные доходы и неистощимые богатства; но она с трудом переносила разлуку с Антонием; любовь и оскорбленная гордость не давали ей покоя. Двадцатилетняя Клеопатра не любила Цезаря, которому было уже пятьдесят лет. Она любила Антония. Сначала она отдалась триумвиру по расчету, но вскоре почувствовала к этому красивому, суровому воину, сильному как Геркулес, такую же страстную любовь, какую сама в нем возбудила. Если древние авторы нам прямо не говорят, что Клеопатра любила Антония, то об этом говорят многие факты, о которых они рассказывают, сцены, ими описанные. При том наружность Антония могла возбудить сильную любовь всякой женщины: он был высокого роста, прекрасно сложен, имел широкую грудь, густые, вьющиеся черные волосы, вдумчивые суровые глаза, орлиный нос и выразительные черты лица. Первая жена его, Фульвия, страстно его любила, вторая, Октавия любила так, как только может любить женщина, наконец, Клеопатра дарила его своею любовью. Все это утверждал еще Шекспир, а мнение этого замечательного знатока человеческого сердца может считаться не менее решающим, чем мнение какого-нибудь Диона Кассия или Павла Ороза.