Знаменитый газонокосильщик

— Еще бы, — говорит Чарли. — Если я наткнусь на скрэнджа, то сразу позвоню в полицию… и в армию, ёлки-палки.

 30 ноября: Маме начали курс химиотерапии. Но насколько она действенна, мы узнаем только через два месяца.
Мы с папой сделали сегодня для Чарли песочницу Мне кажется, папе просто необходимо что-нибудь делать руками, чтобы не думать. Мы передвинули мамино кресло к окну, чтобы она могла наблюдать за нами и звать, если ей что-нибудь понадобится. У папы сегодня приподнятое настроение. («Я просто стараюсь все время чем-нибудь занимать себя».) Папа вырыл яму, я забил в землю рейки, а Чарли бегал вокруг с тачкой, груженной песком.
 Папа говорит с акцентом кокни, что он делает только в тех случаях, когда чем-то расстроен и пытается скрыть это: «Твоя мать — настоящий борец, и поэтому она не умрет. Скорее мы умрем, а она будет по-прежнему сажать здесь свои луковицы… Видишь, она смотрит из окна — помаши ей рукой. Твоя мать — душа нашей семьи. И я ей все время повторяю, что она победит рак».

Я откладываю старый дневник и начинаю представлять себе комнату Чарли опустевшей. Каково это будет — не слышать каждые пять секунд его звонкий голос: «Герои в панцирях, вперед!» — и не знать, что он вытворит в следующую минуту?

— Чарли, — говорю я, внезапно испытывая непреодолимое желание поговорить с ним. — Чарли! — Но он уже спит.

Понедельник, 5 апреля

К часу дня папа подвозит нас к Вестминстерскому аббатству. Я даже не подозревал, что все это произведет на меня такое сильное впечатление. Сначала исполняют несколько церковных гимнов, потом папа, со слезами на глазах, прочувствованным голосом произносит речь, и я замечаю, что от переживаний у меня дрожат руки. Я читаю сонет в состоянии полного транса, а когда сажусь рядом с Чарли, то вижу, как мне от алтаря улыбается Сара. А когда я читаю по ее губам фразу, обращенную к Робу: «Как он хорошо прочел», меня охватывает такая буря чувств, что я чуть не разражаюсь рыданиями.

Вступление в брак — одна из самых важных вещей в жизни: человек рождается, вступает в брак и умирает. Еще вчера Сара кормила меня ореховым маслом из игрушечных формочек, а сегодня она стоит перед алтарем в подвенечном платье.

Остальная часть церемонии проходит для меня как в тумане, потому что, сидя рядом с Чарли, я начинаю представлять, что где-то в часовне находится мама, которая смотрит на нас сверху, как мечтала Сара, и это заставляет меня вспомнить о ее похоронах. Мы занимаем места на передней скамье, и все на нас пялятся в ожидании, когда мы начнем плакать, мы с Чарли держим один молитвенник на двоих, и я постоянно вытираю ему нос своим платком, а его слезы капают на страницу, от чего слова увеличиваются, как под дедушкиной лупой; я злюсь на папу за выбранные им для службы тексты, потому что во всех них упоминается Бог, в которого мама не верила, я злюсь на Бога, который незваным гостем явился на мамины похороны, я злюсь на викария, из-за которого это произошло, я злюсь на распорядителя похорон, мистера Твена, похвалившего меня за исполнение гимнов, хотя я и рта не открывал, я злюсь на всех друзей и родственников, которые их пели, и больше всего я злюсь на себя за то, что не участвую в похоронах собственной матери.

— Из тьмы рождается свет и из печали — понимание, — говорит викарий. — Есть время для печали и есть время для радости. Но есть время и для того, чтобы возблагодарить Бога за чудо жизни и милость смерти.

Мне хочется осмеять его, заткнуть, обрушиться на него с нецензурной руганью, двинуть ему по физиономии за фальшивый оптимизм, но вместо этого я просто с ненавистью смотрю ему в глаза в надежде, что он это заметит и все поймет. Чудо жизни, которое всегда заканчивается смертью. Это все равно что продавать распадающиеся на части машины, чтобы потом присуждать им премии «Лучшей машины долбаного года».

А потом эта жуткая тишина на парковке, прерываемая бессмысленными соболезнованиями: «Все прошло отлично, Морис…», «Я всегда считал этот гимн одним из самых лучших». Сара выводит дедушку из часовни и усаживает в машину. Он настолько сломлен происшедшим, что сознание у него полностью мутится и он меня спрашивает: «Ну и куда они собираются поехать на медовый месяц?» Потом мы медленно едем домой с открытыми окнами, и Чарли, в своем черном галстучке играющий на полу за шоферским сиденьем, спрашивает: «Папа, а когда мама вернется из рая?»

— Я же говорила тебе, Чарли, что из рая не возвращаются, — не оборачиваясь, отвечает Сара. — Как бы мама этого ни хотела, это просто невозможно.

— Почему, Сара? Ее что там, связали?

Свадебный прием проходит на барке, которая совершает трехчасовое плавание, завершающееся у Тауэрского моста. Когда все поднимаются на борт, выясняется, что папа подготовил еще один сюрприз — обязанности диджея выполняет его добрая приятельница Зои Болл. Папа изображает радушного хозяина, Сара с Робом разгуливают, как король и королева, а я с Чарли и Джеммой устраиваюсь на носу и слушаю, как он болтает о Бини-бэйбиз и о том, что попытается попасть в Роксбурге в футбольную команду, — я стараюсь держаться подальше от гостей, чтобы не слышать, как они сожалеют о том, что с нами нет мамы, а также, чтобы Зои Болл, не дай бог, не узнала мой голос.

В одиннадцать все встают парами, взявшись за руки, и Сара с Робом проходят по этому коридору, вступая в свою супружескую жизнь. Мы с Чарли стоим последними, и Сара, остановившись, целует нас. Она берет Чарли на руки, желает ему удачи и говорит, что гордится тем, что у нее такой большой брат. Мне она показывает скрещенные пальцы, имея в виду предстоящее собеседование, и замечает: «Хотя ты совершенно в этом не нуждаешься».

Когда мы возвращаемся домой, я снова забираюсь на верхнюю полку к Чарли. Сегодня его последняя ночь дома. Мне грустно. Я бесцельно скитаюсь по океану жизни, и лишь мысли о бесконечно преданном белом грызуне не дают мне пойти ко дну.

 7 декабря: Сегодня я заметил у мамы первые признаки отчаяния. Она в больнице, где ей проводят курс химиотерапии, и постоянно говорит о каком-то лекарстве от рака, о котором ей рассказала бывшая клиентка. Как сообщает «Дэйли мэйл», доктор Голд из Сиракузского ракового центра в Нью-Йорке утверждает, что ему удается остановить развитие опухолей с помощью одной-единственной таблетки, изготовленной из ракетного топлива.
 Я узнаю номер телефона с помощью Международной справочной службы и набираю его, сидя у маминой кровати, но там никто не отвечает.
 Женщина, о которой рассказывается в статье, отказалась от химиотерапии, подавляющей иммунитет, и заменила ее приемом этих таблеток. И теперь мама беспокоится, что уже прошла один курс химиотерапии. Она боится, что это может помешать лечению ракетным топливом.
 В разгар обсуждения этой темы она вдруг умолкает и говорит: «Сегодня утром, когда я ела грейпфрут, одна из сестер мне сказала: „Правильно, надо есть, пока вы способны это делать“». У нее на глазах выступают слезы, и она закрывает лицо руками, чтобы скрыть их.
 Я подхожу к кровати и обнимаю ее.
 — Она хотела сказать — ешьте, пока можете, потому что скоро вы не сможете это делать.
 Я подпихиваю руку ей под голову и слегка ее приподнимаю.
 — Когда утром открываешь глаза, то кажется, что с тобой все в порядке, а потом вспоминаешь, что нет… И так каждый день.
 Когда я прижимаю к себе ее голову, то ощущаю сквозь жесткие волосы все кости черепа. Я не знаю, что ответить, поэтому просто обнимаю ее, а она в своей обычной манере принимается извиняться и говорит, что сказала не подумав.