Знание- сила, 2003 № 07 (913)

Я рассуждал так: в социологии используют эмпирический опыт, опросы. В анализе данных участвует математика, точные знания. Вот и отличное поле, чтобы разобраться в том, как точные науки ведут себя, включаясь в решение гуманитарных проблем. Эмпирическая социология — прекрасный объект для исследования таких вопросов.

Ситуация была специфическая. Социология только-только получила кривые права гражданства из-под полы у партийной власти. Инициаторы — Лапин, Ядов, Грушин, Левада, Шкаратан, Замошкин, Шубкин, Шляпентох, Здравомыслов, Осипов — все по-разному создавали и поддерживали атмосферу первопроходцев в осознании окружавшей конкретной социальной реальности.

Интересный, кстати, был эпизод на моей зашите. В зале был замечательный человек — Александр Соломонович Компанеец, очень уважаемый профессионалами физик-теоретик. Один из ближайших учеников Ландау. Светлый человек. В середине тридцатых он первым сдал Ландау в Харькове знаменитый теорминимум. За все время в России его смогли сдать только сорок три человека. После него были Померанчук, Лифшиц, Ахиезер, потом другие. В начале или середине семидесятых он утонул в Рижском взморье, стоя по колено в воде. Сердечный приступ, трагическая гибель. В МИФИ он читал электродинамику сплошных сред, я ему сдавал экзамен.

Он пришел на защиту моего приятеля Васи Пастушенко. Мы вдвоем защищались в тот день. После официальной процедуры — импровизированное застолье в теоротделе. Я уже месяц как работал в Институте социологии, все о том знали. И не одобряли. Слава Маркин, мой второй шее]), редкий по цельности человек, поднял стакан и говорит: «Выпьем за Сережу. Он решил уйти из физики, будет работать на стыках наук. Пожелаем ему успеха!» Александр Соломонович сидел за столом с характерным для него видом угрюмости и желчности, что для знавших его делало еще более привлекательной его потрясающую сердечную теплоту. Все, чокаясь, поддержали Славу. А он сказал негромко, но внятно, как бы между прочим: «На стыках обычно растет бурьян». И поставил стакан. Не стад пить. Эту фразу я запомнил на всю жизнь. Она помогла мне жестче относиться к себе. Он был абсолютно прав. На стыках наук действительно растет бурьян. Где поле не вспахано и не засеяно добрым зерном, там сорняк привольно чувствует себя и цветет пышным цветом.

Когда попал к Борису Андреевичу Грушину, первому у нас исследователю общественного мнения, стал заниматься очень простыми вещами. Говорил с теми, кто делал анкеты, выборки, таблицы распределений. Думал: зачем они это делают? Что им надо? Может, они хотят одного, а в словах их иное?

Г.С. Батыгин: — Кто там работая?

С.В. Чесноков: — Вадик Сазонов. Вот человек — аристократизм и благородство были у него в крови. Думаю, отсюда его одиночество и гибель. Он ввел меня в дела отдела. В первый же день, как я пришел в подвал на 6-й Кожуховской за Автозаводской, он объяснил мне, что такое рефлексия. Я удивился. Получалось, рефлексия была для меня нормой жизни с детства. Только я о том не знал, как мольеровский герой не знал, что говорит прозой. Мы с Вадиком были дружны.

Яша Капелюш. В середине семидесятых он меня от смерти спас. Я было утонул в бассейне «Москва», где сейчас храм. На шестиметровой глубине лежал без сознания и ногами дергал. Он вытащил меня. Его тоже нет в живых.

Ира Фомичева — редкий дар поддерживать собственное достоинство, подшучивая над собой. Она очень красиво это делает. Дивное сочетание женственности. легкости и острого ума.

Лариса Федотова, она занималась проблемами контент-анализа. Андрей Возмитель, Саша Жаворонков, Нина Роетегаева, Женя Андрющенко, Эдик Петров, Сережа Петрулевич. Там же работала Тоня Григо. Светлый человек. Ей пришлось пережить сына. Жора Целмс был у Грушина в аспирантуре. Когда шел фестиваль в Новосибирске в марте 1968-го и власти со своими органами стояли на ушах от публичных выступлений Галича, это он, тогда корреспондент «Комсомолки», организовал публикацию о фестивале. На первой странице газеты. Нам, организаторам фестиваля, это здорово помогло. А Жора поплатился. Потом оказались вместе у Грушина.

Тамара Дридзе, ее уже тоже нет. Помню, на защите кандидатской ей предложили дать сразу степень доктора. Совет отклонил. Докторская выпила у нее много крови. Антисемитизм. Единственное место, где это удалось обойти, — академия МВД... Ничего, да?

Меня очень интересовало, что этим людям нужно? Зачем они делают то, что делают? Чего хотят? Меня не интересовали собственно знания, которые они получали с помощью опросов по своим анкетам.

Г.С. Батыгин: — Не видел в них смысла?

С.В. Чесноков: — Честно — не видел. Но дело не в этом. Меня интересовали не знания, а люди. И мне важно было, как люди приходят к выводу, что их знания — знания. К содержанию знаний относился как к факту социальной реальности. К притязаниям, они читались без проблем, у меня такое же было отношение. Но взаимодействие через вопросы-ответы — это не техническая реальность, не только «методика и техника», серенькие книжки. Для меня это основа методологии. Диалог — первооснова языка, как явление природы. Бахтин это понимал. Здесь же начало математики, которая помогает социологу, а не мешает ему, но это я позже понял.

Я ушел из Института конкретных социальных исследований в феврале 1972 года, месяца за три до прихода Руткевича. Ему поручили «навести порядок», разрушить институт, он это сделал. Но меня там уже не было.

Конфликты? Были. В 1970 году была вакханалия идеологическая —- столетие вождя. Умельцы из ЦК комсомола придумали сдавать «ленинский зачет». Я был единственный в комсомольском возрасте, кто отказался участвовать в комедии. Не афишировал, но сказал: не буду. Твердолобые взбеленились.

Виль Смирнов, секретарь комитета комсомола, повел себя как умный и порядочный человек. В разговоре с первых слов дал понять, что все понимает и принимает мои действия как естественные, и погасил волну. А на случай, если кто сделает непредвиденный демарш, партсекретарь отдела попросил меня побеседовать с Николаем Ивановичем Лапиным, секретарем парткома института. Чтобы выглядело, будто я проработку прошел. Я зашел к Николаю Ивановичу в кабинет, он говорит: «Вы Ленина хотя бы читали?» Я говорю: «Пытался, не получилось». Он говорит: «Почитайте, надо почитать». На этом разговор закончился. И это было удивительно. Лапин проявил уважение к моему праву на выбор. Это было крайне важно. А ситуация была критическая, по канонам системы он обязан был власть применить.

Мы тогда с Мишей Мацковским организовали семинар по проблемам измерений под крышей института, на лестнице. Петя Андрукович из статистической колмогоровской лаборатории в МГУ участвовал. Был замечательный домашний семинар у Риты Марковны Фрумкиной. Она исследовала психофизические и психолингвистические характеристики восприятия текста. В ее семинаре изучались методы психологических измерений: парные сравнения, многомерное шкалирование... Собирались раз в неделю. Там выступал Василий Васильевич Налимов, я с ним дискутировал.

Продирался сквозь проблемы анализа и интерпретации. Эта кухня и сейчас актуальна, как тогда. Но она не воспринималась как методологически значимая. Мои попытки придать разговорам на эту тему статус обсуждения фундаментальных методологических проблем в институте поддержки не встретили. Скоро я понял: то, что интересует меня, по существу, не интересует никого. Надо было привыкнуть к тому, что мои исследования — это мое сугубо личное дело. Это мне нравилось. Ситуация уже больше соответствовала моему пониманию осмысленной жизни.