Знат

Мы шли через заброшенный мост, весь расписанный местными умельцами. Он был ровно таким, как я его запомнила. Старый, раздолбанный, местами проваливались ступеньки, а посреди моста, прямо над МКАДом зияла дыра. Маленькой я очень боялась подходить к этой дыре: под ногами сновали машины, того глядишь провалишься и попадёшь под их жернова-колёса. Я даже помню, когда впервые увидела этот мост, думала, что на него нельзя заходить. Тяжелые металлические двери, установленные, чтобы лоси не выходили в город, пугали сильнее самих лосей. Мы как-то сделаны немыслимое – зашли в эти двери, поднялись по ступенькам, а нам на встречу кто-то шёл. Как мы испугались.

От воспоминаний меня отвлёк Юра, который провалился в дырку, громко ругнулся, вытащил ногу и посмотрел вниз. На дороге лежали обломки досок.

– Давай потише, – сказал Знат. – Меня беспокоит тот момент, что от нас очень легко отстали.

– Да, – согласился Фома, – они точно знали, что мы в квартире, но ничего не сделали.

– Может, решили, что Охота сама справится? – пожал плечами Юра.

– Охота нужна, чтобы найти, – возразил Фома. – То, что потом она делает с теми, кого нашла – не важно, функция у неё не меняется. Сомневаюсь, что нас отпустили, потому что ждали Охоту.

– Что такое Охота? – подала голос я.

Мой вопрос проигнорировали. Не в первый раз.

Я надулась, перехватила взгляд Зната, тот покачал головой и одними губами произнёс «подожди».

Мост вывел нас в лес, на протоптанную тропинку. Сколько здесь ходило помимо нас?

– Уже много лет – только животные.

Как он это делает? Знат пугал меня своей манерой отвечать на не заданный вопрос.

Тропинка постепенно переросла в дорогу, перепаханная тяжелой техникой глина застыла, превратилась в огромные каменные валуны, по которым было очень тяжело идти. А что тут могло проехать кроме танка, я вообще не представляю. Наверное, даже танк не прошёл бы.

– Прошёл.

– Да прекрати уже!

По дороге до сторожки Фома рассказывал про домовых. Что раньше эти существа жили в каждой квартире, где знали, как с ними общаться. Фома их в шутку называл домушниками. Он в детстве решил, что это незваные гости, поэтому и родилась такая ассоциация. За это его недолюбливал их домашний домовой. Но потом и недолюбливать некому стало. Когда умер последний знающий член семьи, иссяк и домовой.

Голос Фомы звучал тихо в брошенном лесу. Знат шёл впереди, Юра замыкал наш караван. Я шла и думала, что скорее всего я еще сплю, а это просто такой реалистичный сон, где ноги мерзнут от стылой земли, и где по настоящему страшно. Где нет домашних животных, да и в домах давно нет людей. Просто плохой реалистичный сон.

– Если бы это был сон, то я бы очень хотел проснуться, – кажется, последнюю фразу я произнесла вслух, и Фома решил, что она адресована ему. – Но сны шрамы не оставляют.

Он поднял край куртки, показав пухловатый бок с кривым алым шрамом.

– Это я своих пытался защитить, но не получилось. Если бы они решили, что я не умер, то добили бы.

– Мне кажется, ты драматизируешь, – подал голос Юра. – Тебя никто не тронул бы, не полезь ты на рожон.

– Не защищай я свою семью, ты хочешь сказать? – Фома напрягся.

– Да нет, ты не так понял, – Юра сразу решил откатиться, опасаясь, что прилетит топором.

Я этого тоже опасалась: на дороге я стояла между ними двумя и вопросительно смотрела на Зната.

– То, что тебя это обошло стороной, – сказал тот Юре, – не значит, что с другими оно поступило так же. В некоторых регионах была настоящая бойня.

Я ещё больше запуталась. Сознание стало рисовать жуткие картинки восстания, с колдунами впереди всей армии. У каждого колдуна за пазухой сидел домовой, или домушник, а все они тащили огромные перевёрнутые деревья.

– Все куда прозаичнее, – Знат стоял рядом со мной и странно смотрел. – Мы почти дошли, в доме расскажем тебе, что было.

– Если сама до этого времени не вспомнишь, – вставил Юра.

Дом был красивый, я всегда мечтала жить в таком: двухэтажный, бревенчатый, с большим участком. Металлический забор, который раньше так трепетно красили каждую весну, облупился. Но это было незаметно за огромным количеством странных знаков, навязанных из веток и верёвок. Знаки висели на деревьях, на крыльце, на окнах – везде, куда можно было дотянуться.

В нормальном мире тут жили медведи, приезжали на фотосессии. А теперь периодически ночевали те, кто уходил из города. Если верить Фоме, то это, как охотничий домик, самое защищённое место во всей округе, перевалочный пункт, люди приходят переждать непогоду, съедают, что найдут, оставляют от себя другим и уходят дальше. Казалось бы, в ста метрах от МКАД, а уже какая-то глушь. Если верить, что вся жизнь ушла в центр. А не верить не получается. За все время, что мы тут бегали, я не встретила ни кого из постояльцев.

Еда нашлась в погребе: пожухлая картошка, проросший лук и тушенка. Парни этому так обрадовались, словно нашли редчайший фрукт по цене яблока.

– Наверное, опасно печку топить, дым заметят, – с сожалением сказал Фома. – Придут за нами.

– Да не придут они сюда. Сейчас вся движуха в центре, – мимоходом заметил Юра, перебирая овощи.

Фома и Знат переглянулись. Последний нахмурился.

– А ты это откуда знаешь? – Фома сел, а Юра снова стал мельтешить.

– Знаю, – буркнул он себе под нос.

– Слушай, хватит уже! – зверел Фома. – Ты про взрыв знал, точно знал, что он будет, причём даже назвал это спланированной акцией. Это случайно не твои ребята все склады пожгли на прошлой неделе? Вы чего хотите добиться?

– Мои ребята, которые погибли! – заорал вдруг Юрий. – Мы пытаемся хоть как-то изменить то, что сейчас происходит, вытащить из норы тех, кто засел в центре и только отдаёт приказы. Показать, что мы еще можем бороться, даже без поддержки знающих. Кстати, именно поэтому от нас отстали. Трое, ну ладно, четверо, непонятных беглецов не так интересны гвардии, как наши акции возле самой верхушки.

– И как успехи? – Знат был единственным очагом спокойствия в этом хаосе. – Помогают ваши акции?

Юра промолчал, бросил продукты и стал выбирать сухие поленья. Фома чистил печку от старых углей.

– Был бы снег, можно было сварить картошку, – сказала я, вскрывая банку тушенки ножом, металл гнулся, а нож его не резал, а мял. В итоге банку я не открыла, а разворотила на части.

– У нас много лет нет снега, – заговорил Юра, уже без истерик. – Многие считают, что это из-за того, что всех знающих уничтожили. Холодно, а снега нет. И лета нет. Дождей нормальных тоже нет. Только мерзкая, непрекращающаяся морось.