Золотарь
Шрифт:
«О Господи, — подумал Кристоф, — что она такое несет! Да ведь такое состояние, как у нас, самому Ротшильду и не снилось! А она даже одеться со вкусом не может. Что это, скажите мне, за платье? Что это на нем за цветочки? Да и прическа тоже оставляет желать лучшего. Все-таки если человек вырос в бедности и не имеет никаких потребностей, то хоть ты его озолоти, хоть подари ему огромный дворец — он все равно найдет себе каморочку, желательно поменьше, и будет в ней ютиться, хотя в его распоряжении весь огромный, необъятный замок!»
— Вы совершенно правы, — блестя моноклем
— Просто папа очень долго служил в кавалерии, и его суждения всегда по-солдатски прямолинейны, — сказала Вероника.
Граф уставился на дочь деревянным взглядом. Рука его совершила жест, который можно было бы назвать незавершенным подзатыльником, но тотчас же вернулась на прежнюю диспозицию, основное преимущество которой заключалось в прикрытии потертостей сюртука.
— Прошу прощения, — сказал граф, — моя дочь — хотя и красива, но очень плохо воспитана.
— Папа имеет, в виду — воспитана не в казарме, — сказала молодая графиня.
— Господин граф! — поспешил Кристоф вмешаться в назревающее семейное словопрение. — Ваша дочь просто очаровательна.
Щеки Вероники едва заметно порозовели. А юный барон фон Гевиннер-Люхс ощутил на себе безукоризненно деревянный взгляд графа.
— Я согласен с вами, барон. Она действительно очаровательна. Но при этом совершенно невоздержанна на язык!
Помолчав некоторое время, он добавил деловым тоном:
— Приданого, к сожалению, за нею дать не могу. Все отдал со старшей дочерью.
Это утверждение заставило Веронику еще гуще покраснеть.
«Боже, сударыня, какой же солдафон ваш папаша!» — подумал Кристоф, а в следующее мгновение он понял, как надо поступить. Вероника давно уже ничего не ела, а лишь отирала изящные губы салфеткою. Кристоф и сам давно чувствовал в желудке своем сытую тяжесть.
— Господин граф не будет, надеюсь, возражать, если я покажу вашей дочери наш замок?
— Не буду! — буркнул граф. — Только много там не целуйтесь, а то знаю я вас…
— А вы, мадемуазель?…
— С удовольствием! — В ее взгляде, направленном на отца, читался вызов.
Последнее, что видел Кристоф, выходя из трапезной, было кислое выражение на лице Клары. Прямая, как жердь, если, конечно, бывают жерди с вытаращенными глазами, Клара держала в левой руке вилку, а в правой, как полагается, нож. Неожиданно Кристоф осознал, на кого похожа его сестра. «Рыба! — воскликнул он мысленно. — Как есть рыба! А как ей, наверное, скучно!… Ну ничего, ничего! Вот скоро выдадим тебя замуж…»
Вероника вышла, шелестя подолом голубого платья по навощенному паркету. Кристоф понял, что надо бы о чем-нибудь заговорить, но, как назло, в голову лезли одни глупости.
В молчании пересекли зеркальную залу. Ходить по ней Кристоф опасался, памятуя давний приступ тошноты, настигший его именно здесь. «Пожалуй, зря я ее сюда повел! — подумал он. — Как бы плохо барышне не стало!» Однако на милом лице юной графини не читалось ни следа дурноты. «Во дает!» — с завистью
подумал Кристоф. Уже на выходе Вероника задержалась, чтобы осмотреть свою прическу.Кристоф догадался, что нужно сказать.
— У вас очень красивая прическа, — сказал он.
— Спасибо! — холодно поблагодарила Вероника.
— Вы не находите, — продолжил разговор юный барон, — что ваш отец несколько прямолинеен?
— Что вы хотите сказать этим, господин барон? — Сотня зеркал заискрилась озорным взглядом Вероники.
— Что я имею в виду? Ну хотя бы вот эту фразу: «Много там не целуйтесь!» И, прошу вас, не надо называть меня «господин барон». Я еще не совсем привык к своему титулу, и он мне немного режет слух. Все равно как если бы вы называли меня «господин архиепископ». Зовите меня просто — Кристоф.
— Хорошо, Кристоф, — сказала Вероника. — А целоваться с вами я все равно не буду!
«Тысяча чертей! Да она еще прямолинейней папаши!»
— О Боже! Что это? — воскликнула Вероника на пороге залы кривых зеркал. Каблучки ее застучали по полу, переливающемуся вследствие оптического искажения подобно морской волне. Она захлопала в ладоши. — Какая прелесть!
«Ну и ну! — подумал Кристоф. — Я помню, какой я был, когда зашел туда в первый раз! Мне и сейчас-то не по себе!»
— Какая прелесть! — повторила Вероника.
— Видите ли, Вероника, покойный барон был философ. В этой зале он любил предаваться размышлениям о тщете всего земного. И частенько говаривал: «И почему это у меня не такая вот рожа?»
Смех Вероники хрустальным эхом переливался в кривизне зеркал.
— Господи! Кристоф! Вы дурачитесь, как ребенок! Сколько вам лет?
— Девятнадцать, — ответил Кристоф. — А насчет дурачеств, Вероника, я скажу вам следующее: я и должен дурачиться. Я ведь самодур. К тому же вчера я разогнал к чертям половину замковой прислуги.
Вероника уверенно расхаживала по зале, громко хохоча.
— Какая прелесть! — восклицала она. — Никогда не думала, что на свете бывает такое! Смотрите, смотрите, Кристоф, — это зеркало самое смешное. Вот… Посмотрите, это же в точности моя сестра…
Как из-за стекла аквариума выглядывает лупоглазая амфибия, так и из зеркала выглядывало толстое глупое лицо с мутными глазами.
— Она на вас совсем не похожа, — сказал Кристоф и, в свою очередь, втянул щеки и вытаращил глаза — в одном из зеркал появилась Клара. — А вот вам моя сестра…
— Очень похоже! — рассмеялась Вероника.
Кристоф взял ее руку. Та мягко легла в его ладонь.
Против рукопожатий Вероника не возражала. Они обошли всю залу, строя самые уморительные рожи и хохоча, как дети.
В портретной галерее Кристоф спросил:
— Давно ли ваша сестра замужем?
— Уже два года. Муженек у нее, — на мгновение она высунула кончик языка, — противный. Он негоциант из Венеции. Проездом в наших краях был… Мне он всегда почему-то напоминал хорька. И женился-то он исключительно из-за денег. Отец тогда богатый был. Это уж потом пожары случились, может, слышали?… И даже просто, по-человечески, жалко бедную Лизхен… Каково ей там, в Венеции?